Утренний кофе

      Туман просачивался сквозь ветви деревьев, окутывал своей сахарной ватой — непробудным сладким сном. Капли стекали по стеклянной глади, оставляя после себя тоненькие мокрые следы, тающие на глазах. Прохладно. За окном слышно: тихо постукивает капель. Усыпляет. Умиротворяет. Коварный сквозняк врывается в комнату, начинает хозяйничать: шевелить запылённые занавески, играться с исписанными нотными листами и неприятно щекотать морозным воздухом пятки. Людвиг чуть морщится, сдвигает тёмные брови — желания просыпаться не было вовсе. Ворочается, сжимая в ладонях холодное покрывало.       — О, судьба! Как всегда ты встаёшь у меня на пути, препятствуя райскому наслаждению! Доброе утро, значит… — Бетховен приподнимается с постели.       Сгруженная простыня съехала, а небольшой уголок вылезал из заправленного матраса. Людвиг кладёт на голову отлежанную руку, покрытую придавленными полосками, в надежде пригладить растрёпанные, распластанные по всей черепной коробке пряди. Взгляд падает на дверь, из которой доносится певучий голос, мурлыкая в утренней тиши смутно знакомую мелодию. Задумывается Бетховен лишь на пару жалких секунд, а потом, как песня стихает — тянется, поднимает руки к потолку и сплетает пальцы. Лёгкий хруст нарушает спокойствие вместе с громким зевком.       Спускаясь с лестницы, Людвиг никого не встретил. Не было ни шёпотков, ни шуршаний, лишь изредка скрипели под его ногами ступеньки. Даже утреннего несколько минут назад пения не было.       «Хм… Который час? Неужели я опять рано пробудился? — он замирает на месте, распахивая глаза. Его волосы поднялись, взъерошились больше обычного, а руки впились в перила, — Это же…»       Откуда-то снизу доносился сладостный аромат. Людвиг ощущает, как под рёбрами согреваются лёгкие от одного лишь вдоха, сердце бойко затрепетало.Желудок заурчал, не сдерживая своих китов. Желчь, подобно волнам, бьётся о бортики, горячеет, плещется. Бетховен берёт себя в руки. Снова хмурится.       «Хм… Каждый вторник и четверг на столе стоит чашка свежего кофе. Исключение было раз: в прошлую среду ещё. И этот кофе не подходит под идеальные стандарты. Он нарушает правило шестидесяти зёрен, но вкус почему-то совершенно иной. Я уверен в этом напитке есть что-то ещё. Что-то, что превосходит вкус обыкновенного кофе. Он насыщенный. Он пряный. Он с лёгкой горечью и кислым привкусом. Он идеальный. Я думал, что достиг совершенства, но я снова улавливаю этот аромат, который в последнее время приходит лишь в сновидениях. И я никак не могу понять, какие ингредиенты упускаю. Видно, судьба преподносит мне дары, указывает верный путь. Благодарю!» — Людвиг спускается и направляется на кухню.       Светлые тона играют на жёлто-персиковых занавесках. Иногда из-за туч проглядывают теплые лучи и подсвечиваются солнечными бликами. Из крана тихонько хлюпает вода. Капли бьются о металлическую раковину, вторя тиканью часам. Звук резонирует где-то внутри Бетховена, а потом и вовсе рассеивается, как ранний утренний туман. Чуть от ветра постукивают ветки по окну — стекло дребезжит. Людвиг останавливается недалеко от столешницы. На деревянной подставке стоит белая керамическая чашка: немного покоцанная, без особых замысловатых узоров. В нос резче бьёт кофейный аромат. Бетховен наклоняется и смотрит на кофе непонятливо, недоверчиво косится и разглядывает чашку со всех сторон, силясь найти что-то секретное. Раскрыть тайну божественного напитка ему не удаётся. Его завораживают белые ветвистые струйки, тянущиеся от черной глади, от малейшего дуновения по ней бегут маленькие волны.       «Чудеса да и только, » — разочаровано хмыкает он.       — Господин Бетховен? — до его ушей доходит удивлённое приветствие. Он приподнимается, отрывается от чашки и уже изучает пришедшего гостя. Появившуюся фигуру мгновенно осветили горячие лучи, солнце вышло из-за туч, прогоняя прочь нагромождённые черные облака. Да и сам Франц сиял своими одеяниями не хуже солнечного света.       — Да?       — Я не думал, что Вы так рано просыпаетесь, — Франц поправляет одёжу, не сводя взгляда с Бетховена. Проснулся он очевидно давно: ткань идеально выглажена — ни единой помятости, ни единой складки не пропустил; выглядит бодро — не сказать, что только что слетел с кровати, в спешке напяливая то, что в руку попадёт; единственное, что выбивалось и немного смущало, так это чуть взлохмаченные волосы. Возможно, не так давно ходил в душ и не успели досохнуть: кое-где пряди были темнее.       — Бывает время от времени. Сон — вещь непредсказуемая. Любит приходить неожиданно, а потом уходить слишком быстро, — Франц вдохновенно кивает. Людвиг не совсем понял его яркой реакции, особенно такой с утра пораньше.       — Солидарен с Вами, но… Вы тут не видели… — он не договаривает, неуверенно подходит чуть ближе, стараясь заглянуть за его спину. Бетховен вновь хмурится, но всё же отходит, а затем слышит облегчённый вздох. Людвиг вскидывает одну из бровей, выражая недоумение. Заметив этот жест, Шуберт принялся спешно и сумбурно объяснять, попутно слишком яро жестикулировать.       — Я заметил, что в последнее время, когда я встаю с утра и готовлю себе кофе, он магическим и необъяснимым образом куда-то исчезает. Я никак не могу понять, кто имеет столько наглости, чтобы просто взять чужой напиток, даже не уточнив или спросив разрешение. Это вершина невежества. — на возмущённой ноте Франц прерывается. Людвиг, кажется, на мгновение потерялся в мыслях, — И так происходит почти постоянно, — Шуберт грустно выдыхает, — не знаете, кто бы это мог быть?       Одну секунду Бетховен молчит, думает.       — Честно говоря, я понятия не имею. Судьба, похоже, решила над тобой поиздеваться, в чём-то провинился, — пожимает плечами Людвиг, отводя глаза к стоящему кофе, также он замечает согласные кивки Шуберта, — А у тебя уже есть подозрения? — перевёл тему.       — На самом деле я сначала думал на Моцарта, — его лицо скривилось от лёгкой неприязни, — но он не встаёт так рано, да и я не видел его за распитием кофейных напитков. Обычно я просыпаюсь раньше всех, но я не видел никого… И я не понимаю.       Людвиг нацепил на себя заинтересованное лицо.       — Что?       — Неужели кому-то проще так подло, так… Грязно поступить, нежели просто попросить? Я же ни в чём не отказываю, я мог бы спокойно сварить и ещё одну чашку, мне не составит это никакого труда. Почему? — он поник головой. Очки чуть съехали вниз.       Людвиг про себя серьёзно кивнул, и его ладонь машинально потянулась к чашке. Он, сам того не заметив, сделал один глоток: горячий напиток приятно обжёг горло, кисловатый привкус оседает на языке, а пряность чуть затуманивает разум. Удовольствие прерывает недоуменный, слегка ошарашенный взгляд Шуберта. Бетховен отрывается, чуть ли не давится.       — Кхм…       — Но… — Франц поднимает ладонь вверх, силясь что-то сказать, но тут же на перчатке появляются морщинки от согнутого пальца. Отчётливо видно, как мысли от него разбегаются, а сам он сбит с толку, — Вы…       — Бабочка хорошо сочетается с… жёлтым кафтаном, — первое, что приходит на ум выпаливает Бетховен. Франц запинается больше, рыжие пряди чуть запушились, а сам он выглядит ещё более потерянным.       — Эм, благодарю, но…       — Только вот очки… — продолжает Людвиг, делая ещё более задумчивое и нахмуренное лицо. В мыслях у него проносится мысль, что из него актёр такой себе, а из Франца не лучший зритель. Только слепой зритель не заметит его очевидного провала… Наверное, поэтому он сделал акцент на очки. Франц немного заёрзал на месте, не зная куда деть руки.       — Что с ними?! — он спешно снимает и панически разглядывает на предмет царапин, но не находя никаких, сам хмурится, поднимая непонятливый взор на Бетховена.       Людвиг же выхватывает из рук очки смотрит также наигранно-оценивающе, пока Франц выжидает вердикта. Внезапно Бетховен опаляет одним выдохом стекло, на котором расплывается густая белая пелена, напоминающий хладный туман где-то в лесу, такой же, который он видел сегодня за окном. Франц смущённо, чувствуя безвыходность и наглядную абсурдность ситуации, беспомощно открывает и закрывает рот от изумления, как болтливая рыба в озере, но слова так и не выходят — застряли где-то в горле. В это время Людвиг надевает очки на Шуберта обратно: спешно и криво, поправляя не единожды, но непослушные линзы никак не хотели сидеть ровно на горбинке носа. То ли очки очень маленькие, то ли руки у Бетховена большие для этого. Людвиг решил больше не заморачиваться и оставить их так, как они хотя бы будут держаться и не спадать.       — Запотели немного… — негромко поясняет, с этими словами он победно уходит с кухни, всё-таки прихватив чашку с кофе с собой.       Шуберт стоял минуту неподвижно, словно ожидая когда растает белизна на линзах.       — Господин Бетховен, я чувствую лёгкое покалывание у себя в груди. Мне безумно жарко от мысли, что ваше перемешанное с кофейным вкусом дыхание заставило запотеть мои очки, дало глазам отдохнуть в этом мерцающем тумане, но… Вы же могли попросить… Для меня честь радовать Вас утренним напитком, почему.? Отныне я буду заваривать две кружки… — еле-еле шепчет Франц. Он с опаской коснулся оправы дрожащими пальцами и с нежностью поправил их.