Рассвет
«Солнце в глаза, мы в марше на восход,
Воздух плюётся кровью,
Сушит чёрный рот.».
Чёрная Армия, Свердловск. 17 августа, 1962 год.
Уральский дождь сильно отличался от дождя московского. Если последний вызывал лишь ощущение уныния и тяжести, придавливающей тебя к земле и заставляющей не высовывать нос из своего лесного убежища, в котором ты и так уже провёл полнедели, то влага, неплотной стеной разливающаяся над Уральскими горами, была чем-то иным. От неё, несмотря на бесконечную хмарь, затянувшую небо, веяло, прежде всего, свежестью и обновлением. Уставшая от заводского смога и хлопков выстрелов, земля с радостью впитывала в себя капли влаги, которые неплотным потоком лились с неба. Было в этом что-то древнее, давно позабытое, задвинутое куда-то в загашник человеческих чувств, туда же, где обитали теперь беспечность, блаженное спокойствие и вечерняя радость. Человек, по крайней мере, здесь, в России, уже давным-давно забыл, что такое настоящая свобода, променяв её на вырождение и саморазрушение, подпитываемое оккупантами или на бесконечный изматывающий труд в казармах и фабриках Чёрной Армии. Однако природа ещё помнила, что значит дышать свободно. За всем топотом маршей, за громкими воодушевляющими речами, за полками и заводскими комплексами она ещё помнила, что такое свобода. По крайней мере, в памяти её жило то светлое воспоминание о ней. Тусклый свет угасающей свечи, который никогда не перерастёт в пламя, ещё тлел над мрачным Уральским хребтом в пику мрачной хмари Московии или проданной и поделенной корпорациями территории Новосибирска. Именно поэтому здесь дождь был другой. Медленно остывая после ядрёной солдатской бани, ради которой Еврухин не пожалел дров, я откинулся на спинку сиденья старого «Виллиса», ловя заросшей макушкой прохладные дождевые капли. Бороду я, пользуясь случаем, сбрил, дабы больше не повторять эксцессов, подобного тому, что произошёл в бункере особиста, однако до волос добраться не успел. Машина, присланная за мной секретарём Алеутова прямиком из штаба полка, в чьём расположении я находился, уже нетерпеливо фыркала движком рядом с баней, так что я решил отложить косметические процедуры и, быстро собравшись, отправиться в путь. Который, к слову сказать, был очень неблизким. Почти восемь часов мы размеренно катились по крепко сбитой таёжной автодороге, постоянно встречая многочисленные военные грузовики, перевозящие внутри себя солдат, оружие или боеприпасы. Чёрная Армия к чему-то усиленно готовилась. Возбуждение, царящее повсюду, явственно висело в воздухе, отражаясь дальним светом автомобильных фар, суетящихся солдат и далёким рокотом вертолётных лопастей. И никакой вечерний дождик, несмотря на всю его отдушину, не мог это возбуждение смыть. Для того нужна не мелкая морось, увлажняющая усталую землю, а самый настоящий ураган с грозой и лихими порывами ветра. Правда, даже такая буря не развеет до конца горячее чувство готовности к бою, маревом расстилающееся над всей Чёрной Армией. Оно лишь чутка снесёт его, передвинет, словно циклон воздушную массу, в другое место. А вместе с ним потянутся и люди. Готовые, разозлённые, вооружённые люди. Вечерний воздух возле Свердловска свежо пах озоном. Сам город меня тоже удивил. Сперва я немного не понял, куда конкретно меня привёз мой молчаливый попутчик, за всю дорогу сказавший едва ли больше десятка слов, и только через несколько минут я осознал, что попал именно в столицу Чёрной Армии. Весь город пылал. Но пылал не оранжевыми кострами авианалёта, а ярким, электрическим жёлтым светом. Я никогда такого не видел. Даже в самые лучшие годы для всех нас Свердловск оставался тёмным пятном на карте. После наступления темноты свет не зажигался, чтобы не облегчать работу немецким лётчикам, но теперь… теперь на улицы города вернулось электрическое освещение, от которого я успел отвыкнуть за двадцать лет бесконечной боеготовности и паранойи. Въезжая в освещённый мириадами огней Свердловск, я понял, что дико устал. От нестерпимого света, льющегося буквально отовсюду, у меня заболел оставшийся глаз, а левый, ныне отсутствующий, тут же промок, пробивая мерзкой смесью гноя и слёз плотную ткань чёрной повязки, которую мне одолжил ещё Леонид. Долгая дорога растрясла меня, а баня, помноженная на ощущение безопасности, которое подарил мне мой обновлённый дом, неумолимо клонили меня в сон. Я честно боролся с Морфеем, пару раз выныривая из сладких объятий сновидений, но, в конце концов, меня сморило. Голова упала на грудь, глаза, налившись тяжестью, медленно закрылись. И я уснул. Проснулся я оттого, что почувствовал, как меня кто-то очень сильно трясёт за плечо. Этим кем-то и оказался мой молчаливый водитель. – Вставай, – услышал полусонный я. – Мы на месте. Это было едва ли не самое длинное предложение из всех, что он сказал за восемь часов поездки. Речка, небо голубое. Это всё моё, родное. Ровно в той же мере, в которой я сроднился с этими серыми и толстыми стенами неприметного, на первый взгляд, здания Главного разведывательного управления. Широкие деревянные двери и две колонны, выступающие из ровной фронтальной стены разведуправления – вот и все украшения. Три верхних этажа, расположенных на этой грешной земле, служили лишь украшением, маркером и потёмкинской деревней. На них никогда не вёлся серьёзный документооборот, никогда не проводились заседания и не звучали слова строгого и устрашающего брифинга. Настоящий «мозг» разведки находился ниже, на подземных этажах, простирающихся на пять ярусов вниз. Там, в переплетении металлических лестниц, пыльных и душных кабинетах и тайных ходов, ведущих далеко за город, недосягаема для немецких бомб, кипит настоящая жизнь и настоящая работа. Работа трудная, выматывающая до предела и, к сожалению, часто безрезультатная. Из этих подземных казарм выходят рыцари с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками. Уходят, шеренга за шеренгой, в бесконечный крестовый поход, длящийся уже два десятилетия. Уходят лишь для того, чтобы убить одного единственного дракона. Рыцарям плевать, что сотни таких же, как они, уже сгорели в беспощадном пламени, пали, растерзанные острыми когтями и нашли свой бесславный конец под тяжёлыми лапами чудовища. Они просто идут. Раз за разом, снова и снова, на безумную и безнадёжную войну. Их оружейник куют им новые доспехи, отливают новые мечи, мудрецы дают всё новые и новые советы, делятся военными хитростями, день за днём корпят над старыми книгами, в надежде отыскать способ уничтожить дракона. И нет счёта ярославнам, чей плач эхом раздаётся вслед уходящим насмерть воинам. Всё так. Раз за разом, попытка за попыткой. Вот только сегодня раненый и избитый рыцарь принёс один-единственный отрубленный коготь дракона. Призрачный успех, фантом победы. Если не брать в расчёт тот факт, что именно из этого когтя можно вывести яд, что и погубит чудовище. – А смысл? – вяло ответил я разбудившему меня водителю. – На дворе ночь. Думаешь, меня кто-то сейчас с докладом примет? В конце концов, даже мудрецам с кузнецами нужно иногда спать. – Примут, – уверенно, но равнодушно, будто сплюнув, ответил водитель. – Когда вызывали меня из штаба, специально уточнили время прибытия. Так что отоспаться они, в отличие от тебя, успели. Давай, иди. Призрачная надежда урвать хоть чуточку сна, прежде чем Алеутов выдернет меня для доклада, улетучилась окончательно. Сонно зевнув, я открыл скрипучую дверь «Виллиса» и поплёлся к дверям. Как и предсказывал мой водитель, они были открыты. Едва я ухватился за ручку, как услышал звук заводимого мотора и шуршание шин. Когда я обернулся, джип уже скрылся за ближайшим поворотом, оставив после себя, как напоминание, шлейф из пыли и выхлопных газов, медленно оседающих на неровный асфальт. Немного посмотрев на этот импровизированный и безопасный смерч, я нырнул внутрь здания. Пропускная меня встретила всё тем же мордатым часовым, который не менялся уже как лет семь. Находился этот мордоворот в отдельной боковой комнатушке, отделённой от предбанника управления толстым стеклом и металлической решёткой. В его защите было только небольшой окошко, куда при желании было сложно закинуть даже гранату – места оставалось только для узкого прямоугольника служебного удостоверения. Сам громила сидел на скрипучем металлическом стуле, который, как мне иногда казалось, уже врос в своего хозяина, настолько они были неотделимы друг от друга. На небольшом столике, на котором обычно располагался журнал посещений и локти часового, лежала также и старая потрёпанная книжка. «Как закалялась сталь» Островского. Ради приличия стоит сказать, что каждый раз заложена она была в разных местах, так что её хозяин действительно её читал. Правда, как мне кажется, по какому именно разу, не смог бы ни за что ответить. За все семь лет, которые он провёл на этом посту, книга не менялась. На плече, при малейшем движении стуча металлом ствола об металл ножки стула, у него болтался укороченный автомат, схожей модели, что и у тех солдат, задержавших меня на границе. Конечно, мордоворот прекрасно знал меня в лицо. Как, впрочем, и всех постоянных посетителей управления. Правда, он ни разу не поздоровался со мной по имени-отчеству. Даже фамилию ни разу не назвал. Ничем не показал, что я для него больше, чем ещё один очередной посетитель. Хотя, чего жаловаться, таких скидок он не делал ни для кого. В этот же раз всё было по-старому. Часовой не привстал, не помахал мне рукой, ничем не показал, что знает меня или хотя бы узнаёт. Он молча, абсолютно равнодушно следил за мной своими слегка раскосыми, ничего не выражающими глазами всё то время, что я проходил короткий путь от двери до его мизерного окошка. Всё также, равнодушно принял у меня тонкий, слегка потрёпанный прямоугольник удостоверения, раскрыл его и внимательно вгляделся в фотографию, сверяя мою помятую рожу с вклеенным изображением. Точь в точь, как недавно это делал капитан Еврухин. Правда, на этот раз никаких препонов мне учинено не было. Никто не заковывал мне руки в наручники, никто не тыкал автоматом в лицо. Даже тревожная сирена не заорала прямо в ухо, вызывая группу быстрого реагирования. Часовой просто махнул мне рукой, мол, проходи, и вернул обратно мои корочки. Буднично и обыденно, ровно также, как махал полгода назад, в тот день, когда я получил звание полковника и самоубийственное задание в придачу. Правда, кое-что всё-таки изменилось. Уже когда я почти полностью прошёл длинный коридор, ведущий к лестнице, что вывела бы меня на нижние, настоящие этажи, до меня донёсся сиплый, прокуренный голос. – Александр Сергеевич ждёт вас на первом уровне, – нарушил своё многолетнее молчание часовой, – поздравляю. – С чем? – спросил я, слишком ошарашенный разговорчивостью вахтёра, чтобы соображать. – С успешным выполнением задания, – всё также ровно и абсолютно равнодушно ответил мордоворот. – Вы ведь его успешно выполнили? – А… да, успешно. Спасибо. Больше я от него ничего не услышал. Когда за мной запиралась дверь, ведущая на лестничный проёмы, я успел заметить, как часовой взял в руки книгу, аккуратно раскрыв её на середине. Это была всё та же «Закалявшаяся сталь».***
Когда я спустился на первый уровень (это был самый нижний, пятый подземный этаж), меня встретил уже знакомый мне агент американской разведки. Тот самый, по чьей наводке я и был послан умирать. Не то, чтобы я сильно обижался на него из-за этого, скорее даже наоборот, был отчасти благодарен. Однако я всё равно предпочёл бы увидеть на месте встречающего Алеутова. Или хотя бы его секретаря. Американец же стоял, оперевшись правым боком на недавно окрашенную в болотно-зелёный стенку, и внимательно наблюдал за тем, как я спускаюсь по металлическим ступеням. Заметил он меня немного раньше, чем я его, плюс к этому, он стоял против света, испускаемого настенной электрической лампой, так что у меня заняло некоторое время, чтобы понять, кто, собственно, передо мной. Он никак не отреагировал на моё появление. Просто продолжал молча стоять, ожидая пока я закончу свой долгий спуск. Лишь когда мои глаза поравнялись с его, он позволил себе начать диалог. – Григорий, – вежливо поздоровался он со мной. – Если я не ошибаюсь, Джеймс, – ответил я на приветствие. – Честно говоря, не ожидал тебя здесь увидеть. Американец усмехнулся. – Если же мы говорим честно, – усмехнулся Джеймс, – я вообще не ожидал вас увидеть. Однако же, судьба оказалась к вам благосклонна. Или же это были какие-то другие высшие силы, Бог, например? Вы верующий, Григорий? – Не смотря на всю ироничность моего имени – да, верующий, – сдержано ответил ему я. На секунду разведчик поморщился, будто вытаскивая из чулана памяти что-то старое, забытое и покрытое пылью. В конце концов, его лицо озарилось улыбкой понимания, он усмехнулся и продолжил разговор. – Григорий Отрепьев. Да, как же, теперь понимаю. Впрочем, Бог тут тоже может быть совершенно ни при делах. Скорее всего, вас спасла выучка, тренировки и самодисциплина. Именно этого и ждут от профессионала. Поздравляю вас. Он протянул мне для рукопожатия сухую и жесткую ладонь. Несмотря на всю мою к нему неприязнь, вызванную, в первую очередь, постоянными саркастическими подколами, его поздравление мне было приятно. Наверное, это потому что он первый, кто обратил внимание конкретно на мои навыки, а не Господа Бога, спасающего и сохраняющего. Это льстило. Поэтому я с удовольствием пожал протянутую руку. – Благодарю, Джеймс. У меня, правда, к тебе имеется вопрос. Где Алеутов? – Ждёт нас в своём кабинете, – он слегка отклонился в сторону, давая мне возможность осмотреть длинный и извилистый коридор, ведущий в святая святых начальника «Стальной руки». – Там же находится сейчас маршал Жуков. – И всё? – удивился я. – А где остальные? – На совещании будем присутствовать только мы вчетвером. Господа Рокоссовский, Новиков и Кузнецов получат свои экземпляры отчётов чуть позже. А сейчас, я полагаю, нужно прекратить чесать языком и проследовать в кабинет, где нас уже почти полчаса ожидают столь высокопоставленные лица, – произнёс американец, делая приглашающий жест рукой. – Полагаю, что так, – ехидно отозвался я. – Пройдёмте, Джеймс. – Пройдёмте, Григорий. Мы неспешно, плечом к плечу двинулись по длинному коридору. Мимо нас то и дело шныряли сотрудники разведуправления. При виде Джеймса они немедленно брали под козырёк, если, конечно, их руки не были заняты кипами бумаг. В таком случае они ограничивались лишь вежливым кивком. Я же был фигурой гораздо менее узнаваемой, однако, свою порцию признания тоже получил. Некоторые клерки, нервные импульсы Чёрной Армии, узнавали моё помятое лицо, отвечая на него искренними улыбками. В конце концов, любая операция, особенно такая, как внедрение агента на территорию Московии, требовало невероятного напряжения сил. Сил вот таких, маленьких и незаметных людей, вынужденных задерживаться после полуночи на бесконечной, выматывающей и особо важной работе. – Стал важным человеком? – спросил я у Джеймса после очередного воинского салюта со стороны одного из сотрудников. – Многое изменилось, – двусмысленно ответил американец. – Например? – Тебя события за последние полгода интересуют или за последние двадцать лет? На этом моменте я резко остановился, уставившись на Джеймса. – Что ты имеешь в виду? Американец точно также, зеркально, не заботясь о том, что таким образом он перегораживает почти всё пространство коридора, посмотрел на меня. – А то самое, Григорий, что вы были слишком сильно отрезаны от мира, – медленно начал он. – Я не виню в этом вас, ни в коем случае, выдержка вашего народа и ваших вождей выше всяких похвал, но времена изменились. Изменились кардинально. Так что в последние полгода я был занят в основном тем, что переучивал твоих начальников мыслить категориями новых политических реалий. Это было, честно сказать, сложно. Однако, кажется я справился. – И насколько же сильны эти изменения? – задал я вопрос. Джеймс снова усмехнулся своей бесящей улыбочкой, развернулся и всё также неспешно направился по направлению к кабинету Алеутова. – Увидишь. Очень скоро. Скорее всего, прямо по ходу своего доклада. Что же до свежих новостей, ты прав, я добился некоторого успеха на ступенях иерархии Чёрной Армии. В основном, благодаря своим связям с иностранными структурами. Ты сам понимаешь, о чём я. Через несколько дней после того, как ты отправился в Московию, я вернулся в Новосиб. Навёл справки, поднял контакты… одного парня, которого сейчас с нами нет. Наладил регулярные поставки контрабанды из Америки прямо сюда, в Чёрную Армию. У них там в Японии сейчас жуткая неразбериха: торговые корпорации насмерть грызутся с императорским домом на фоне финансового кризиса и экономической изоляции, которая только губит империю. Так что на лапу там дать сейчас проще простого. Несколько чемоданов с хрустящими йенами, и никто даже не посмотрит в сторону колонны грузовиков, пересекающих границу. Потом понял, что такой оборот дел просто-напросто неэффективен и перебрался сюда, поближе к заказчикам, так сказать. Правильно сделал, хочу тебе сказать. Узнавая больше о состоянии всей Чёрной Армии, мы с адмиралом Кузнецовым быстро нашли общий язык и окончательно упорядочили поставки из Америки. А поэтому всем жить стало лучше и веселее. – Свет… – я не заметил, как высказал вслух свои мысли. – В том числе, – согласился со мной Джеймс. – Но для того, чтобы осветить Свердловск, потребовалось сперва создать систему противовоздушной обороны, взамен тому посмешищу, что было у вас. Честно сказать, я отказываюсь понимать, как вы умудрялись всё это время отражать бесконечные бомбардировки. Теперь, впрочем, они больше не наносят никакого существенного вреда. После захвата устья Кары… – Захвата чего?! – в изумлении воскликнул я. – Кары, – спокойной ответил на мои восклицания Джеймс. – Река такая. Чуть западнее Уральских гор. По ней раньше германско-японская граница проходила. А теперь это наша территория. Захватили два месяца назад. «Джепы» и «фрицы» в очередной раз сцепились, а Чёрная Армия на фоне этой приграничной грызни и подсуетилась. Теперь у вас есть морской порт, поэтому поставки идут рекой. В их числе и самолёты с военными инструкторами, а также медикаменты, одежда, аграрные культуры и высокотехнологичные компоненты новых электростанций. Всё для русского фронта, всё для победы. – Теперь-то всё встало на свои места… – Что именно? – уточнил Джеймс, неизвестно как расслышавший моё бормотание. – Налёты. Они сместились. Я переходил границу вчера утром, как раз во время одного из них. Стал свидетелем воздушного боя, но это не суть. Важно то, что бомбёжка произошла, точнее, попыталась, в четверг, а раньше немцы по четвергам не летали. – Это верно, – согласился со мной американец, – раньше такого не было. Однако, теперь налёты по четвергам происходят. И только четвергам. Раз в неделю. Очень хило и не очень упорно. Лезут исключительно ради боевого рапорта и соблюдения своего немецкого орднунга. Теряют парочку самолётов и уползают обратно. Начальство им платит не за результат, а за пустые бомболюки, так что иногда от ястребов Геринга и своим достаёся. Кажется мне, что такими темпами налёты вообще прекратятся. По началу, когда ещё ваши лётчики не набрались опыта, бои шли с переменным успехом, однако сейчас ваши орлы рвут их почти всухую, выигрывая сражения на чистой злобе. И я их прекрасно понимаю. Конечно, сдаётся мне ещё, что немецкие машины не обновлялись с начала пятидесятых, а поэтому морально устарели, – Джеймс заговорщицки ухмыльнулся. – Только ты этого пилотам не говори, расстроятся. – Ёшкин кот… – только и смог выдавить я из себя, пораженный обилием хороших новостей, скопом вывалившихся на меня. – О-о-о, «ёшкин кот», – передразнил меня Джеймс. – Ты погоди, то ли ещё будет. Будет, кстати, немедленно, мы пришли. Документы у тебя с собой? Мы действительно пришли. Застыли у двери кабинета Алеутова и тупо смотрели в суровый чёрный металл, из которого эта дверь состояла. У Джеймса из взгляда, как и всегда, не пропадала его извечная насмешка, ну а мне оставалось только отшучиваться. – Нет, в бане забыл. Как Колобок. – Не понял?.. – удивился американец. – Анекдот такой есть: вылетает Колобок из бани и кричит: «Вот балда, голову забыл помыть!», – сказал я и рывком распахнул тяжёлую дверь. Американец же остался смотреть мне вслед слегка ошарашенным взглядом. Кажется, на этот раз я сумел его уесть. Правда мешкался он недолго и очень быстро проследовал за мной в кабинет, где Алеутов уже заключил меня в медвежьи объятия и с чувством хлопал по спине, снова и снова вышибая весь воздух. – Гришка! Удар. – Гришаня! Ещё удар. – Господи Боже, живой паршивец, живой… Снова хлопок. Я и не парировал вовсе. Я просто отвечал на приветствие этого, хоть и высокопоставленного, но такого родного человека, в чём-то даже заменившего мне так рано ушедшего отца. Человека, который покровительствовал мне, шестнадцатилетнему сосунку на войне, который бесконечно хлопотал о моей карьере сперва в армии, а потом и в разведке, который недрогнувшей рукой отправил меня на смерть, и который сейчас, не стесняясь красного и мокрого лица, искренне плакал, видя меня живым. Краем глаза я видел сидящего в кресле за большим овальным столом маршала Жукова. Он улыбался. На мгновение мне показалось, будто в его глазах блеснули слёзы, хотя, конечно, это было последствием едкого дыма папиросы, что он крепко держал между пальцами. – Гриша… – в последний раз тихо проговорил Алеутов, прежде чем отстранился, продолжая, тем не менее, держать меня за плечи вытянутыми руками. – Господи, что же они с тобой сделали, – пробормотал мой начальник, сочувствующе покачивая головой. – Ничего особенного, – улыбнулся я. – Всего лишь глаз. У меня второй есть. Ну, и ещё немного кости помяли, так что лучше будет ещё разок к врачу сходить, лечился я на коленке, а так всё в норме. Немцы вам гостинец передавали, кстати. Вот он. Я потянулся к заплечному рюкзаку, который бережно тащил за спиной аж от самого Ижевская и, немного в нём покопавшись, вытащил на свет божий рваный и помятый конверт. – Это оно? – впервые заговорил Жуков, внимательно глядя на меня. Голос этого стального человека слегка подрагивал от нетерпения. Или от страха, я не берусь судить. – Оно. Документы из ОГПУ. Здесь всё: имена, пароли, явки, всё что может нас заинтересовать. Я сам читал эти документы. Агентов советской разведки в рейхе действительно было шестнадцать. Пятнадцать из них были ликвидированы или заключены под стражу, это знало даже советское ОГПУ. Остался один-единственный, шестнадцатый. Последний контакт с ним, судя по этим бумагам, состоялся почти сразу после вторжения Германии на территорию СССР. Управление требовало от него саботажа переброски новых дивизий на Восточный фронт. Спустя некоторое время после получения приказа, агент сообщил, что это просто-напросто невозможно. После этого всякая связь с разведчиком прекращается. – И что за позывной был у этого разведчика? – неожиданно прервал меня Алеутов. – Ты не поверишь, но в шифровках он значится, как «Юстас». – «Юстас»… наш самый распространённый позывной, так? – уточнил у меня Алеутов. – Именно, – согласно кивнул я головой, – но должен вас предупредить, товарищи. Вот это, – я на всякий случай потряс конвертом возле своего лица, а затем шлёпнул его об стол, – может быть дезинформацией. – Поясни, – слегка приподнявшись в кресле, попросил Георгий Константинович. – Всё просто. В здании ОГПУ была засада. Меня повязали и повели на допрос. Ничего не добившись, они продержали меня в камере, а затем сами отдали конверт с бумагами. Алеутов с Жуковым задумчиво переглянулись, а потом, нахмурив брови, уставились на меня. Джеймс, стоявший за мной спиной и за всё время не произнёсший ни одного слова, сдавленно кашлянул. – Так, товарищ Отрепьев, – сурово начал верховный маршал. – Давайте-ка по существу, с самого начала… – Есть с самого начала! – бодро отрапортовал я и начал свой рассказ. Выбора у меня не оставалось, поэтому рапорт мой начался ровно с того момента, как я пересёк границу. Не останавливаясь долго на своём зимнем походе, я тут же перешёл к встрече с Трофимом и посещению Ижевска. Рассказал о своём диалоге с Даниилом, о прослойке молодых людей, что хоть и служат в войсках РОА, но никакой симпатии к коллаборантам не питают и при подходящем случае готовы перейти на нашу сторону. Это заявления вызвало неподдельный интерес Алеутова, который хоть ничего и не сказал, но зато глубокомысленно кивнул и записал пару строчек в небольшую книжечку, обтянутую потрескавшейся чёрной кожей, которую всегда носил с собой. Затем пришла очередь Казани, где из-за предательства нашего агента я едва не был пойман СС, а затем чуть было не сожран сумасшедшими каннибалами-сектантами, считавшими Гитлера своим божеством. На этом моменте повествования на лицах Жукова и Джеймса возникла плохо скрываемая гримаса отвращения и брезгливости, а Алеутов в моменте стал задумчивым и слегка грустным, записав в книжечку уже целый абзац. Никак иначе, планировал послать группу агентов для проверки остальных важных ячеек: в Архангельске и Волгаштаате. Дальше я рассказал про деревню Леонида, добавив своё личное мнение, что в случае начала боевых действий опору Чёрной Армии нужно искать не в городских центрах, а наоборот – в рассредоточенной сельской местности, которую немцы, при всей своей обстоятельности, просто не в силах контролировать полностью. Остальные собравшиеся с этим мнением были согласны. А потом… потом пришёл черёд рассказать о своих приключениях В Москве. Как мог оттягивал момент своего задержания. Вздыхал, юлил, подробно описывал поиски в здании ОГПУ, потом попросил чай и молчаливо дожидался, пока Василий Сергеевич не поставит передо мной граненый стакан в жестяном подстаканнике. Под конец, когда тёплая, светло-коричневая жидкость почти кончилась, верховный маршал начал деликатно и нетерпеливо покашливать, а Алеутов – тихо сатанеть, я всё-таки решился. Подробно описал обстоятельства своего ареста, допроса, а потом и чудесного спасения. К концу моего доклада, взгляды всех троих мужчин были прикованы к помятому коричневому прямоугольнику конверта, лежащему на столе. У всех находящихся в помещении, за исключением меня, в голове медленно щёлкали невидимые шестерёнки, выталкивая своим механическим скрипом на свет Божий одну-единственную мысль: «А насколько Гриша добросовестно выполнил полученное задание?» Притом, готов поспорить, больше всех меня подозревал именно Джеймс. Он был разведчиком, притом разведчиком другой, совсем далёкой страны, у которой были свои, пока ещё не ясные мне интересы в успехе проведённой операции. Никаких причин доверять мне у него не было. Не считать же за гарантии моей верности и неподкупности одну мимолётную встречу, после которой я отправился в рейхскомиссариат? Вторым по подозрительности я считал Жукова. Конечно, как маршал он привык доверять своим людям, иначе не пользовался бы таким уважением, что позволило ему сместить Кирова вместе со всем старым советским правительством прямо в разгар Последней войны. Но, как и любой политик (а за двадцать последних лет Георгий Константинович им стал, это не подвергалось сомнению), он был параноиком. А что может быть более параноидального, чем агент разведки, что вернулся из вражеского стана и принёс секретные документы, которые ему, по его же словам, отдали добровольно? Менее всех меня подозревал, наверное, Алеутов. Мы прошли с ним всё: от химической атаки под Чебоксарами, когда я был ещё необстрелянным юнцом с небритыми хлипкими усами, и до устранения генерала Власова, с которого я прибыл основательно заросшим. Если бы я вдруг оказался предателем – весь его мир, вся его система ценностей бы разрушилась моментом. Поэтому он как мог старался отодвинуть саму возможность моего предательства в как можно более тёмный чулан своего рассудка. Потому что такой удар не смог бы выдержать даже такой суровый человек, как Александр Сергеевич Алеутов, когда-то ставший для меня если не отцом, то мудрым наставником. Гнетущая тишина, создаваемая тремя абсолютно разными людьми, громадьём повисла в воздухе. Ещё чуть-чуть и она была готова упасть прямо на меня всей массой вопросов, что желающим вывести на чистую воду градом посыпались бы на мою голову. И чем больше будет этих вопросов, тем меньше у меня на них будет ответов. Таким образом, своими «не могу знать» и «мне неизвестно», я заставлю сомневаться не только Жукова, который уже сейчас колеблется, но и Алеутова. А это значит лишь одно: от оперативной работы я буду отстранён, не смотря на прошлые заслуги. Просто на всякий случай. Документы же, что я с таким трудом добыл, будут отданы в архив и вскоре позабыты, учитывая то малое количество людей, что вообще знало об их существовании. А этого я допустить никак не мог. Если со своим возвращением под душные своды заводского помещения я ещё был готов смириться, то вот с напрасностью труда, который стоил мне сломанных рёбер и выбитого глаза, я примиряться не хотел. Особенно, если плоды этого труда могли впервые за двадцать лет поднасрать в утреннюю кашу Гитлера. Именно поэтому говорить я начал первым: – Поэтому, товарищи, ценность этих бумаг может быть поставлена под сомнение, – медленно, специально слегка растягивая слова, начал я. – Не знаю, какие конкретные цели преследовало ведомство товарища Джеймса, прося нас о помощи, но, возможно, станется так, что передавая нашим американским друзьям эту информацию, мы окажем вам медвежью услугу. – Читаешь мысли, Гриша, – согласился ос мной Алеутов. Тон его хоть и был слегка дёрганным, однако говорил он уверенно, что ещё раз доказывало тот факт, что мне он до сих пор доверяет. – Очень может быть, что эти бумаги не более, чем грамотная ловушка или западня, которую тебе подсунули специально. – Тогда, почему именно эти документы? Почему не какие-нибудь другие? – продолжил развивать дискуссию я. Сейчас для меня это был единственный шанс сохранить своё доброе имя. – А что ещё могло заинтересовать агента Чёрной Армии в Москве, да ещё и в здании бывшего разведуправления? – резко спросил Джеймс, глядя мне в глаза. Вот этот точно меня будет считать врагом до победного конца, до того момента, как я железно не докажу ему обратного. – Это ты зря так, – вступился за меня мой начальник. – Готов поспорить, там много чего есть интересного. От координат бывших складов стратегического назначения, до документов, подтверждающих, что Альфред Розенберг получал деньги по линии Коминтерна. – А он получал? – с интересом спросил Джеймс, переставая грызть меня своим волчьим взглядом. – Нет, конечно, – пожал плечами Алеутов. – Но в этом безумном мире всё возможно, так ведь?.. – Про склады ты загнул, Саша, – подал голос Жуков, до тех пор молчаливо следивший за перепалкой. Склады в ведении Наркомата обороны были, ОГПУ к ним никакого отношения не имело. Логичнее тогда уж было посмотреть там резервные склады Гражданской обороны или самого Управления. Но это всё, конечно, бред. Такие важные объекты в большинстве своём давно под контролем немцев. Разграблены, а их содержимое давным-давно вывезено в Германию, где до сих пор пылится, безнадёжно устаревая. – Гриша, – неожиданно обратился ко мне верховный маршал. – Подай-ка мне эти документы. Мне ничего не оставалось, кроме как выполнить просьбу. Я перегнулся через весь стол и подал Жукову конверт. Избавившись, наконец, от разорванной обёртки, верховный маршал внимательно изучал документы, особое внимание уделяя нижней части листа, подолгу останавливаясь на ней глазами. Осмотрев все листы, он отложил их в сторону и, прикрыв ладонью, вынес вердикт: – Документы настоящие. – Как вы это поняли? – деловито и цепко уточнил Джеймс. – Могу я… – попросил Алеутов, телом потянувшись к бумагам. Жуков лениво их ему протянул. Глава разведки пробежался по ним глазами, так же уставившись на нижнюю часть листа. – Печати вроде настоящие, – вынес он свой вердикт. – Они и есть настоящие, – согласился с ним Георгий Константинович. – Как и подписи тех лиц, что их ставили. Некоторых я знал лично. Агранова*, например. Яков Саулович был порядочной сволочью на самом деле, но чекистом был превосходным. – Агранов… – задумчиво произнёс Алеутов, потирая пальцами подбородок. – Это не тот, случайно, который дело Промпартии** вёл? – Тот, тот, – подтвердил Жуков. – Мастерски показания выбил. Из-за него, по сути, признания у подсудимых и выбили. При Кирове-то ЧК было беззубым почти. Алеутов лишь рассеянно кивнул, то ли соглашаясь, то ли просто раздумывая над чем-то. Кажется, он ещё сильнее убедился в том, что я принёс именно то, что надо, пусть даже и невероятно фантастическим способом. А вот в глазах Жукова, с которым я лишь на миг пересёкся взглядами, я увидел одобрение. Кажется, регалии старого Союза его хоть немного убедили. Что же, я рад, что дело сдвинулось с мёртвой точки. – Если вы считаете, что документы, пусть даже и официальные, нельзя подделать, то мне только остаётся поражаться вашей наивности, – продолжал гнуть свою линию непреклонный Джеймс. – Конечно, немецкое спецслужбы уже не те, что раньше, дни «Энигмы» остались в прошлом, но будьте уверены, что такая простая вещь, как подделка документов, им до сих пор по силам. Жуков на этот яростный монолог лишь отрицательно и спокойно покачал головой. – Нет, Джеймс. Это что угодно, но точно не подделка. Бумага старая, отпечатанная ещё в тридцатые годы. Сам посмотри, – американец тут же воспользовался предложением и, резко встав со стула, подошёл к Алеутову, который продолжал изучать документы, — посмотри, посмотри. Печати, надписи. Чернила выцвевшие, потёртые и размытые. Нет, такого уровня подделку невозможно создать за несколько дней. Да даже за несколько месяцев это маловероятно. Фальшивка высшего уровня, первый сорт, почти неотличимый от оригинала. Либо же, сам оригинал. – Я тоже склоняюсь к мнению, что документы настоящие, – согласился с верховным маршалом Алеутов, отложив от себя стопку листов и оперевшись локтём на подлокотник кресла. – Для «свиньи» слишком хорошее качество. Слишком. Другой вопрос, как конкретно они попали в руки Грише. Я устало вздохнул. – Я же говорил, мне в камеру… – Про камеру я уже слышал, – прервал меня мой начальник. – Мне интересно, кем был этот неизвестный благодетель и был ли он благодетелем вообще? Опиши его ещё раз. – Много я не рассмотрел, – сразу ухватив суть дела, продолжил я. – Среднего роста, упитанный, очень упитанный. Голос старческий, сухой. Вроде лысеет, мне показалось, что волосы у него редкие, но могу соврать. – Каминский? – неожиданно предположил Жуков. – Нет, точно нет, – моментально отверг эту теорию Алеутов. – Он сейчас вроде как в Архангельске, принимает командование над осиротевшими РОА. – Воскобойник? – продолжал верховный маршал. – Тоже нет, он в Брянске безвылазно сидит, – продолжил отметать варианты Алеутов. – Пономарёв***? – В Новгороде. Да бесполезно перебирать варианты. К тому же, они все на немецких харчах уже постарели и обрюзгли. Нет, этот человек пока остаётся для нас таинственной фигурой. Такой же таинственной, как и его мотивы. Жуков, немного подумав, кивнул в знак согласия. – Значит, товарищи, предлагаю следующий вариант, – начал верховный маршал, вытаскивая из старого портсигара папироску. – Оставим пока в покое неизвестного «благожелателя» и перейдём к делам насущным. Конкретно – к пожинанию плодов успешного, – при этих словах Джеймс деликатно кашлянул, однако Георгий Константинович неумолимо продолжал. – Успешного похода полковника Отрепьева. Джеймс, кажется, сейчас ваш ход. – Хм-м, – всё ещё недоверчиво промычал американец. – Как я понимаю, других вариантов у нас нет? – Абсолютно верно понимаешь, – хищной старческой улыбкой оскалился Жуков. – Тогда, прошу бумаги, – он протянул руку к Алеутову, получив стопку жёлтых листов. – Мне понадобиться немного времени, чтобы ознакомиться с документами. Алеутов лишь пожал плечами, соглашаясь с просьбой американца и давая понять, что он лично никуда не торопится. В этом плане я был готов с ним поспорить, особенно учитывая, что уровень адреналина в моей крови, поднятый подозрением самого могущественного человека в Чёрной Армии, несколько упал и меня опять начало клонить в сон. Правда, бороться с усталостью помог ещё один стакан чая, на этот раз более крепкой заваркой, который вскоре по просьбе Алеутова принёс его секретарь. К горячему и бодрящему напитку, сдобренному двумя ложками суррогатного сахара, добавилась и пачка сигарет, которую я начал немедленно, не отрываясь от чая, раскуривать. На некоторое время в помещении воцарилась тишина, прерываемая лишь шорохом тонких бумажных листов и редкими шумными выдохами, когда кто-то из нас троих затягивался. Джеймс не притронулся к табаку. – Что же, господа, – начал он, когда в моём стакане уже показалось дно. – Могу сказать, что у меня для вас есть приятные новости. – Например? – уточнил Алеутов. – Александр Сергеевич, вы документы внимательно читали? – с ехидцей в голосе спросил американец. – Достаточно внимательно. Но я всё равно не понимаю в чём дело, – угрюмо ответил на подкол начальник разведки. Американец тяжело и слегка устало вздохнул. – Да, иногда я забываю, как вы здесь в Чёрной Армии всё-таки оторваны от мира. Знакомьтесь, – он громко хлопнул пачкой документов об стол. – Наш друг, товарищ и брат. В миру – Максим Максимович, настоящая фамилия вам ничего не скажет, а вот фамилия «по легенде» достаточно известна по всему рейху. Ещё бы, ведь Ш…***
Первое, что я увидел, когда отрыл глаза, были изумлённые взгляды всех трёх собравшихся. – Тебе бы поспать, Гриша… – сочувственно произнёс Алеутов. Я пытался было возразить и сказать что-то на подобие: «Ерунда, сейчас схожу умоюсь», – но получилось у меня плохо. В ответ мой начальник получил лишь сдавленное мычание и слабый взмах левой рукой. – Что это с ним? – поинтересовался американец. – Переутомился, – уверенно ответил Жуков. – Понятное дело, удивительно, что его вообще так надолго хватило. Я вновь попытался возразить и объяснить, что со мной всё в порядке, но вторая попытка завязать диалог была ещё более провальной, чем предыдущая. – Саш, – спросил Жуков, обращаясь к Алеутову. – Попроси Васю, пусть он его домой отвезёт. Пусть отсыпается. Только чтобы с рук на руки передал… – Понятное дело, – согласился с ним начальник разведки. – В таком состоянии от него пользы ноль. Сейчас вызову машину, пусть едет отсыпается. А потом всё как в тумане. Помню только тряску и мерцающий свет перед глазами. Помню запинающиеся ноги и крепкое плечо, на которое едва хватало сил опираться. Помню что-то горячее и влажное, то и дело прислоняющееся к моему лицу. Помню мягкое и нежное, мокро гладящее по отросшим волосам. Это всё, что я запомнил, прежде чем окончательно отрубиться.***
Соединённые Штаты Америки, Лэнгли. 19 августа, 1962 год.
Джон МакКоун уже собирался было встать со своего массивного кожаного кресла, собрать свои немногочисленные личные вещи, накинуть шерстяной пиджак в клеточку и покинуть своё рабочее помещение, слегка покачивая дипломатом в правой руке, однако телефонный звонок, раздавшийся под вечер в его кабинете, заставил главу ЦРУ рухнуть обратно в объятия коричневой кожи. Джон МакКоун горестно вздохнул, распрощавшись с несбыточными мечтами успеть домой хотя бы к ужину, и понуро взял трубку. – Да, – голос МакКоуна звучал громко и резко, ровно так, как полагается звучать голосу начальника, которого подчинённые отрывают от важных дел. – Мистер МакКоун, – раздался голос на другом конце провода. – Это станция «Гриф». У нас сообщение. – Слушаю, «Гриф», – всё также сурово произнёс МакКоун, массируя переносицу двумя пальцами. Он старательно пытался вспомнить, где конкретно находится эта самая станция «Гриф». Кажется, в Гренландии… – «Ворон» вышел на связь, мистер МакКоун, – доложила трубка. – Он заявляет, что Фенрир освободился. Можно начинать песнь. Руны скоро прибудут. Сонливость и усталость с директора Центральной разведки как рукой сняло. Он плотнее прижал трубку к уху и радостно, с придыханием прошептал: – «Гриф», повтори. – Повторяю. Фенрир освободился, можно начинать песнь, руны скоро прибудут, – послушно повторил телефон. – Понял тебя, «Гриф», конец связи. Джон МакКоун быстро положил трубку. Отдышался пару секунд, оперевшись ладонями на рабочий стол, а затем резко схватил другую, уже красного цвета. Гудки длились всего пару секунд, после чего твёрдый старческий голос произнёс прямо в ухо директору ЦРУ: – Да?.. – Господин президент, это МакКоун, – удовлетворённо начал он. – У меня есть хорошие новости. Кажется, операция «Вагнер» только что началась… На лице директора Центрального Разведывательного Управления играла довольная улыбка служаки, которому только что выдали премию за переработку.