уверена, ты видел, что случилось с моим сердцем

      Говорят, что можно покинуть войну и вернуться домой. Но еще говорят, что война — суровая хозяйка и никогда не покинет тебя. Даже если ты избежал смерти, если друзья спасли или ты сам сберег себя — не бывать тебе целым до самой своей смерти. Война что-то отнимет, она отнимает всегда.       Люди возвращаются с войны лишь отдаленно похожими на себя прежних. Они боялись войны до дрожи, до немеющих рук.       Беатрис Шелби, к сожалению, пришлось проверить это на себе. Теперь она могла с гордостью говорить, что удостоилась почетного звания «жена солдата». В Бирмингеме такое звание получали те, кого муж или сыновья, а кого-то даже внуки, пытались удушить, видя в них врагов, а не родных людей. Беатрис не злилась на своего мужа, Артура Шелби, да и руки он расцепил быстро. Синяки остались и дышать было больно целый день, но Шелби не убил ее ― немногим везло хотя бы так. Пока Беатрис пыталась отдышаться, скребя пальцами по деревянному, идеально начищенному полу, Артур пришел в себя. Он сразу же стал извиняться, просил прощения, обнимал ее слегка дрожащими руками. Беатрис не разорвала объятия, не оттолкнула мужа, а обняла в ответ, а свои слезы потом списала на удушье.       Тем же вечером ей бесплатно налили в баре. На следующий день к обеду все знали о том, что теперь гордые символы «жены солдата» носит и миссис Шелби. Беатрис этого не стеснялась. Артур хотя бы вернулся живым, со всеми конечностями, не контуженный, с двумя глазами и всеми зубами. Да, у него немного сдали нервы, но нельзя же винить за это человека ― он с войны вернулся, а это явно не увеселительная прогулка. Если его брат Томас переживал это все глубоко внутри себя, то Артур предпочитал кричать и крушить все, что попадется под руку.       А кошмары… Ночные сновидения, полные ужасов, будили Шелби очень и очень долго. Во сне он цепенел, и когда Беатрис будила его, испуганная сильными стонами, Артур цеплялся за нее так, что оставались синяки. Полли ворчала, что нельзя так обращаться с женщиной и женой, но Беатрис мягко просила ее не вмешиваться. Она понимала, что мужу не больше её нравятся синяки, царапины и различные отметины на ней. Артур может и стал более склонным к садизму и жестокости, но жену почему-то не трогал. Мог сцепиться с каким-нибудь полицейским, который, по мнению Артура, был груб, мог даже попытаться сцепиться с Томми, но брат его быстро остужал. Он мог крушить и ломать вещи, но никогда не поднимал руку на Беатрис, никогда. Наверное, понимал, что ни он себя, ни она его за это не простит. Беатрис была его маленьким солнцем, надеждой и любовью, он боялся ее потерять. Артур всегда старался быть с ней осторожным, но война лишила его покоя, и Беатрис лишилась покоя тоже.       А у Полли было еще три племянника: Томас, который пережил войну и хранил это в себе, Джон, который был в полку вместе с Артуром, и малыш Финн. У нее было о ком заботиться и без старшего племянника, уже женатого мужчины. Беатрис вполне могла сама справиться со своим мужем, а от ворчаний Полли Артуру становилось только хуже. Он вел какой-то свой мысленный список и каждый синяк Беатрис, полученный по его вине, заносился в реестр.       Но хуже всего было не это. Кошмары и крики Беатрис могла стерпеть ― Шелби никогда не оскорблял ее. Но кричал он на всех и Беатрис знала об этом, когда выходила за него замуж. Кроме того, первые полгода у Артура были проблемы со слухом и он говорил куда громче обычного, так что крик был скорее не специальным, поскольку муж плохо слышал на одно ухо и ему казалось, что и его никто не слышит. Кошмары тоже медленно отходили, видимо, хотя бы из солидарности к Беатрис Шелби, которая могла целую ночь просидеть, держа голову мужа на коленях и напевая колыбельную, как ребенку.       Со временем Беатрис нашла оправдание всему, что Артур делал и с ней, и при ней. Больше Артур ее не душил. Мог побуянить пьяным, но Беатрис его быстро успокаивала. Война пробудила в Артуре не только агрессивного, неуправляемого солдата, но и по-своему ранимого ребенка. И если Томас и Полли под конец уже могли срываться на выходки родственника, то Беатрис никогда себе такого не позволяла.       ― Как ты его до сих пор терпишь? ― обязательно спрашивал каждый из Шелби. Даже малыш Финн. Разве что кроме Джона. Он по-своему безмерно обожал брата и не задавал невестке такого вопроса. Наверно, боялся, что однажды Беатрис задумается: «А и вправду, зачем мне его терпеть?» и уйдет. Артур тогда совсем сломается, а Джон не хотел этого видеть.       Шелби могли считать Беатрис некой «терпилой», которая боится уйти от мужа-тирана, но все была куда сложнее и прозаичнее. Беатрис любила Артура. Сильно, порывисто. И Артур отвечал ей тем же. Война изменила многое, но не его чувства к ней. Они любили друг друга, были женаты. И не они ли в свадебных клятвах произносили у алтаря: «Клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас»? Никто не знал, что эти отношения, эта любовь и была самым сложным этапом между Беатрис и Артуром.       Хуже и страшнее всего была ревность, которую Артур испытывал почти постоянно. Она была как спящая змея, которая просыпалась от малейшего шороха и была готова броситься на того, кто беспокоил ее. Он никогда не обвинял в чем-то свою жену, но и справиться с этим чувством Артур не мог, а порой даже не старался. Это было единственным, что Беатрис не могла искоренить, усмирить или хотя бы как-нибудь контролировать. Она не могла с ней справляться, не могла бороться, но самое ужасное было то, что и ей она нашла логичное оправдание. Все то же ― война. Беатрис сама видела, как жены отрекаются от мужей, говоря, что жить так невозможно. Без мужчин было сложно, а молодые девушки хотели отношений, а потом предавались страсти с теми, кто был под рукой ― чаще всего, молодые парнишки, у которых едва-едва начал вставать член. Кто-то находил более богатых мужчин, тех, кто от войны откупился деньгами и уезжал с ними. Беатрис не одобряла этого, но благоразумно молчала. Лишь с большим усердием писала письма Артуру, полные нежности и любви. Потом Артур признался, что пока его жена писала о том, как любит и ждет его, другие в его полку сходили с ума, получая письма, где черным по белому было написано: «Новый муж, больше тебя не жду». Он боялся получить точно такое же письмо и каждый раз у него тряслись руки, разворачивая письмо ― иногда от боли ран, полученных в очередном бою, а иногда просто от волнения.       Беатрис не обижалась, когда Артур спросил о жене у тети и сестры. Полли и Эйда в два голоса убеждали, что пока они держали контору, Беатрис занималась домом, Финном, помогала им, сохраняла тепло и уверенность в каждом жителе Бирмингема. Поэтому столь многие прониклись к жене старшего Шелби ― она помогала каждому, юная мать Тереза. Беатрис не изменяла своему мужу. Никогда. Полли намекнула, что такие вопросы надо задавать жене, а Эйда заметила, что такие вопросы вообще могут оскорбить Беатрис. Но Беатрис не обиделась. Ей было приятно услышать теплые слова о себе, да и это было правдой. Артур тогда долго смотрел на нее молча, а потом попросил прощение.       ― Ты не должен извиняться, ― спокойно пожала плечами Беатрис, ― Я понимаю твои чувства, ― она хихикнула, протянула руку, и погладила мужа по волосам. Артур лежал головой у нее на коленях. ― Я тоже волновалась, что ты найдешь себе молодую медсестру.       ― Как будто кто-то может быть лучше тебя, ― буркнул Шелби, протягивая руку и гладя жену по подбородку. Беатрис улыбнулась ― его поглаживания были подобны щекотке. ― То, что происходит со мной, никто кроме тебя не выдержит… Даже я сам иногда не выдерживаю.       Иногда Артура сильно переклинивало. Так, в один из дней он застрелил какого-то юношу, который пристал к Беатрис. Они поздно возвращались из бара, когда Артур встретил своих друзей. Беатрис отошла к витрине магазина, рассматривая побрякушки, когда внезапно ей на плечо легла чужая тяжелая рука. Беатрис даже не успела что-то осознать и обдумать, когда ее резко повернули лицом к себе; в нос ударил кислый запах пойла. Миссис Шелби ударила внезапного наглеца в пах, отчего тот согнулся. И успела вовремя отскочить — тонкие, похожие на червяков губы парня еще не успели встретиться с ее. Стоящая в стороне, она готова была снова защищаться, как вдруг прогремел выстрел. Один, но безошибочно точный― и вот пьянчужка лежит на асфальте, а под его головой растекается кровавая лужа. Мутные серые глаза смотрят в небо. Беатрис сглотнула, хотя вид мертвого человека перестал ее пугать еще в первый год брака, и перевела взгляд на Артура. Спокойная, не испуганная ― Артур не простил бы себе, если бы она его боялась. Руки Артура слегка тряслись, но Беатрис не сомневалась, что если пришлось бы выстрелить еще раз, муж бы не промахнулся. Это был единственный раз, один летальный исход. Но, несмотря на это, Артур все же сломал пару носов и рук тем, кто смотрел не так на его жену или тянулся к ней по его мнению. Ревновал ее ужасно, но Беатрис не волновалась.       Один раз Беатрис высказала свое мнение по этому поводу. Артур пожал плечами и сказал, что ничего не может с собой поделать. Умом он понимает, что вся его ревность яйца выеденного не стоит, но сердце ничего поделать не может. Это же сердце твердит о том, что жена ни за что не предаст, но в мире, и в Бирмингеме в частности, столько уродов, которые могут захотеть забрать ее, что иного выхода нет.       ― Я не хочу, чтобы ты меня боялась, ― уверял ее в тот вечер Артур, держа за запястья и ласково поглаживая, ― Я ревную тебя, но это не значит, что я злюсь на тебя. Я вижу, что ты не смотришь на кого-то кроме меня.       Беатрис хмыкнула.       ― Я знаю, ― спокойно проговорила она, ― Потому что ты сам ни на кого не смотришь. Только на меня.       Правда, один раз Артур вспомнил этот разговор не в очень трезвом состоянии. Тогда все Шелби кроме них ушли куда-то, на какой-то концерт, скачки или вроде того, а супруги воспользовались возможностью побыть вдвоем без лишних людей. Артур выпил немного больше, чем обычно и, придя в их с Беатрис комнату, настойчиво принялся объяснять ей свою позицию.       — Да, черт возьми, я ревную тебя! К каждому столбу, к любому проходящему мимо! И я хотел бы закрыть тебя нахрен под сотню замков, затрахать до изнеможения, чтобы ты и думать не смогла о ком-то кроме меня! Хотел бы стать твоим воздухом и пищей, занять собою каждую секунду в твоей жизни, потому что как бы ни было паршиво — я с тобой могу все пережить и двигаться дальше. Я люблю тебя, моя девочка. Люблю, Беатрис. Слышишь меня? Люблю! Как никогда не любил…       Беатрис улыбнулась и сказала, что слышит.       ― И не надо так кричать, соседи сбегутся, ― хихикнула она, ― Подцепят такие красивые признания и разнесут их по всему Бирмингему. А я хочу, чтобы это было только для меня.       Ревность не проходила, но когда число пострадавших из-за нее превысило сорок человек, Беатрис взялась за дело. Теперь, если они куда-то выходили, она буквально висела на муже, крепко обнимая и доверчиво прижимаясь к боку. И чтобы Артур подорвался с места и полетел ломать чужой нос, ему нужно было преодолеть препятствие в виде жены. Просто так ее не отпихнешь ― покалечится еще, а пока Артур вставал и отцеплялся от нее, Беатрис и гнев уже утешит, и виновника куда-нибудь спрячут от греха подальше. Если он этого стоит, конечно. Постепенно ее близкое присутствие и легкий запах цветов от нее оказались сильнее, чем жуткое желание показать какому-нибудь ублюдку, чья эта жена.       И в еще одном вопросе любовь тяготила Беатрис. Будь это брак по расчету, она может бы так и не заговорила об этом, но с момента окончания войны прошло уже полтора года. Она завела этот разговор, когда они с Артуром лежали в кровати. Мужчина читал какую-то книгу, лениво поглаживая жену по плечу свободной рукой, а Беатрис думала о том, как все же начать разговор.       ― Война закончилась. Ты вернулся домой целый и невредимый. Мы муж и жена, ― она поцеловала Артура в ключицу и предпочла не замечать, как он мгновенно напрягся, ― Почему бы не озаботиться тем, чтобы Финн перестал быть самым младшим Шелби в семье?       ― Не уверен, что хочу детей.       До войны они состояли в браке год, до брака были знакомы шесть месяцев. Беатрис не говорила о детях все это время, потом началась война и ее ребенком стал Финн Шелби, которого она растила, пока Полли держала бизнес на плаву. Эйда иногда вела себя хуже маленькой. Но ей хотелось своего маленького ребенка. Часть ее и Артура, маленького сына или дочку.       Артур был против. Она подходила к этой теме разными путями, в разные моменты, но ответ старшего Шелби был неизменен. Нет. Он не хочет детей.       ― Не говори глупости, Беа, ― раздраженно говорит он. Беа ее называют все Шелби, ласково и просто. Девушка хмурится и обиженно выдыхает. Как ребёнок. Маленький такой, смешной, ревнивый. ― Какой из меня отец, а?       ― Ну, у ребенка еще будет мать, ― замечает Беатрис. ― А ребенок… Это же так… прекрасно. Представляешь, кто-то, кто будет любить тебя совершенно искреннее, без каких-либо причин. Кто-то, кто будет похож на тебя и на меня. Наша кровь и плоть.       ― Мне хватает и того, что ты любишь меня совершенно искреннее, без каких-либо причин, ― заявляет Шелби. Беатрис даже не понимает, с чем связано такое упрямство Артура. Может быть, дело в ревности ― ведь ребенок будет отбирать определенную часть ее времени. А старшему Шелби приревновать ребенка как нечего делать.       Тем страшнее было узнать, что Беатрис все-таки ждет ребенка. Она не знала, когда это случилось, в какой именно момент. Артур следил, чтобы она пила какую-то там траву, чтобы предотвратить беременность.       ― Ты убить ее хочешь? ― рычала Полли, когда вновь видела Беатрис с чашкой этой отравы, ― Может сейчас это и выход, но он может перечеркнуть для Беа все будущее материнство! Сейчас тебе это не надо, но подумай о том, что будет лет через десять, остолоп!       И пару месяцев Полли упорно, втайне от Артура, выливала эту дрянь в раковину и запрещала Беатрис даже думать об этом.       ― Этот болван просто так говорит, ― увещала миссис Грей, потягивая сигарету, пока Беатрис читала книгу на кухне. ― Когда ты забеременеешь, он побесится, но не на аборт же тебя отправит. Ребенок нужен Артуру, ― Полли вздохнула, затушив сигару, расцеловала Беатрис в обе щеки, ― Ребенок нужен всем нам.       И через два месяца Беатрис узнала, что ждет ребенка. Конечно, первый ее порыв был полететь домой, к мужу, броситься к нему на шею и все рассказать. Но почти полуторачасовая дорога домой ― она специально выбрала врача, который находился далеко от дома, чтобы никто не донес Шелби ― остудила ее. Артур мог быть совершенно непредсказуем ― и радостно отреагировать, и хлопнуть дверью с психами. После войны он пристрастился к алкоголю, и она даже представить себе не могла, каким найдет его и какой будет его реакция. Артур не хотел детей и давал ей это понять без стеснения. Возможно, он видел, что делал ей больно своими отказами. После очередного разговора с женой о детях Артур старался быть более мягким, ласковым, но мнения своего не менял. Беатрис упорно этого не понимала. Артур не должен был бояться, что ребенок будет не его, ведь в верности жены он не сомневался. Если это страх быть плохим отцом, то для Беатрис это было глупостью ― она видела, как Артур возится с Финном и как он общается с Джоном. Ее муж умел находить общий язык с младшими братьями, так неужели с этим ребенком не смог бы?       Беатрис боялась реакции мужа, поэтому решила выжидать. Ей надо было узнать, как Артур отнесется к беременности, как к факту. Ситуацию она подготовила удобную: Артуру какой-то друг в честь рождения своего сына подарил бутылку хорошего ирландского виски. Хотя не столько в честь рождения сына, сколько в очередной раз подчеркнуть уважительное отношение к семье Шелби и Артуру в частности. Мужчина выпил ее наполовину, вторую оставил братьям. Беатрис осталась в комнате, хотя обычно с неодобрением относилась к попойкам мужа. Артур был пьян, развязан, хотел ее и Беатрис легко позволила склонить себя к близости, хотя обычно посылала мужа протрезветь. Она покорно принимала все его лихорадочные, чуть грубые ласки. Ровный восхитительный ритм уносил их все выше и выше. Артур, тяжело дыша, дважды останавливался, чтобы сдержаться, затем продолжал и продолжал в полную силу. Дыхание Беатрис стало неровным, судорожным, затем она начала вскрикивать, крепко обнимая его за спину и не в силах остановиться; накатил жар, и все дурные предчувствия исчезли; каждая ее клеточка словно достигла своего оргазма, и все тело заполнил яркий солнечный свет, в мозгу зазвучала музыка и замельтешили разноцветные бабочки…       И когда она лежала на мужской груди, свернувшись довольной кошкой и водя ногтем по груди не менее довольного мужа, она захотела спросить. Артур был удовлетворен, немного пьян и уже хотел заснуть после тяжелого дня, так что вряд ли бы вспомнил вопросы жены утром. А если бы и вспомнил, то решил, что это очередная попытка заинтересовать его отцовством. Беатрис уже открыла рот, чтобы выдать свой вопрос, как вдруг передумала. Нет, использовать невменяемость мужа чтобы получить удовлетворяющий ответ ― явно не про них. Артур всегда был честен с ней и она ответит тем же.       Сказать об этом она решила следующим утром. Артур наверняка замечал ее поведение, но тактично не лез к жене, ожидая, пока она сама расскажет. Беатрис от него почти ничего не скрывала, да и Артур не стремился отдалить жену от каких-то своих дел. Не все его поступки она одобряла, но обо всех знала.       Утром, к счастью Беатрис, дома никого не было, даже никого из членов банды. Дом Шелби редко пустовал, а тут всех как ветром сдуло. Почувствовали приближение грозы? Беатрис точно это чувствовала. Полли ушла с Эйдой и Джоном на рынок, а Томас и Финн ушли стрелять в уток на речке, потому что погода сегодня была замечательная, несмотря на то, что на улице стояла середина февраля. Беатрис храбрилась, ковыряя вилкой в тарелке. Полли приготовила куриное фрикасе, но Беатрис кусок в горло не лезет. Желудок скрутился в тугой узел тревоги.       — Беа, что-то случилось? ― степенно интересуется Артур. Конечно, смысл переживать о проблемах тому, кто может решить их одним выстрелом. Особенно, если дело касается его жены. ― Ты скажешь мне, в чем дело? — Артур раздраженно отодвигает пустую тарелку. Беатрис подняла на него глаза. — Пожалуйста. Ты заставляешь меня сходить с ума.       Беатрис даже удивляется ― Артур не часто говорит «пожалуйста». Они смотрят друг на друга — расплавленный голубой взгляд и смущенный серый — испытывая друг друга, испытывая пределы и свои характеры. Беатрис ищет в его глазах понимание и диву дивится, как этот мужчина может в мгновение ока превратиться из свирепого деспотичного чудовища в обольстительного любовника. Его голубые глаза становятся больше и темнеют, его намерения ясны.       Она сглатывает и пытается утихомирить панику, хватающую за горло. Делает успокаивающий вдох. Сейчас или никогда.       — Я беременна.       Он застывает и очень медленно краска сползает с его лица.       — Что? — шепчет он, мертвенно-бледный.       — Я беременна.       Артур непонимающе сдвигает брови.       — Как?       «Как… как… Что за нелепый вопрос?» — Беатрис покраснела и взглядом спросила: «А ты как думаешь?». Его поведение тут же меняется, глаза становятся стеклянными.       — А трава? — рычит он.       Беатрис вздрогнула, потом гордо вздернула голову и четко произнесла:       ― Полли запретила мне ее пить, и…       ― Ты замужем за мной или за Полли, черт возьми?!       ― …и зачем ты спишь со мной, если так боишься моей беременности? — закончила Беа.       Эта фраза приводит Артура в ярость, и Беатрис это хорошо видит. Она просто смотрит на него, не в состоянии говорить. Господи, он зол, ужасно зол!       — Господи, Беатрис! — он с грохотом опускает кулак на стол, отчего девушка подпрыгивает, и Артур встает так резко, что чуть не опрокидывает обеденный стул, — Я сплю с тобой, потому что ты моя жена, черт возьми! Это мое право! А рождение ребенка ― совсем другое! Я дал тебе четкие указания и это было единственное, что ты должна была делать. Одну-единственную вещь. Проклятье! Не могу в это поверить. Как ты могла быть такой дурой?       «Дурой. Дурой?» — Беатрис приоткрыла рот, как рыба, выброшенная из воды. Черт. Она так много хотела ему ответить, в частности про этот травяной сбор, но не смогла вымолвить ни слова. Лишь смотрела на свои пальцы.       — Не смей меня оскорблять, — спокойно заметила Беатрис, хотя внутри у нее все сворачивалось от страха. Боже, да он сейчас ее придушит и дело с концом.       — «Не смей меня оскорблять»? Проклятье! — снова рявкает он.       — Знаю, что время не очень удачное…       — Не очень удачное! — кричит он, — Черт бы побрал все на свете! Я хотел показать тебе мир, а теперь… проклятье. Пеленки, отрыжка и дерьмо!       Он закрывает глаза. Беатрис думается, что он пытается справиться со своим гневом и проигрывает битву.       — Ты сделала это нарочно? — глаза сверкают, и гнев так и брызжет из них, словно огненные искры.       — Нет, — проговорила девушка. Она бы, может, и сама отказалась от этого сбора трав, но Полли сделала это раньше. Она говорит, что Артур может не хотеть ребенка, но он не имеет право рушить здоровье своей жены. Беатрис могла сказать это, но слова звучали как обвинение и Артура могли взбесить еще больше. ― Но ты знаешь, что я хотела ребенка, ― Беатрис справилась со слезами, медленно встала и посмотрела в упор в глаза мужа.       — Я думал, мы договорились! — кричит он.       — Знаю. Ты договорился, поставив меня перед фактом. Прости.       Он не слушает ее. Наверно, и к лучшему ― сарказм в последнем слове мог точно довести его. Если Артура, конечно, могло что-то взбесить еще больше.       — Вот почему! Вот почему я люблю все держать под контролем! Чтоб дерьмо вроде этого не вплывало и не портило все на свете!       Беатрис ахнула. «Дерьмо вроде этого» — вот что значит для него этот ребенок, ее ребенок.       — Артур, не кричи на меня, — насколько это возможно, твердо проговорила Беатрис. Хотя ее призывы к успокоению ничего не принесли даже для нее самой ― по лицу потекли слезы.       — Не начинай разводить тут сырость! — рявкнул Шелби, — Проклятье, — Артур провел рукой по волосам и дернул их, — Ты думаешь, я готов стать отцом? — голос его срывается, в нем чувствуется смесь ярости и паники.       И все сразу становится ясно — этот страх и отвращение в его глазах. Его ярость — ярость бессильного ребенка. Беатрис стало его жаль. Не так много времени прошло, как Артур вернулся с войны, но… Но для нее это тоже шок. Почему он позволяет себе срываться на нее, (когда она терпит все, что он может выкинуть)?       — Знаю, никто из нас не готов к этому, но, думаю, из тебя получится чудесный отец, — выдавливает она. — Мы справимся.       — Откуда ты, черт побери, знаешь! — орет он еще громче, — Скажи мне, откуда?! — голубые глаза горят, и так много эмоций мелькает на лице. Но самая заметная из них — страх. — Да пошло все к дьяволу! — рявкает Артур и вскидывает руки в жесте поражения.       Он разворачивается на пятках и, схватив на ходу пальто, выскакивает в холл. Его шаги гулко стучат по паркету, и он исчезает через двойные двери в прихожей, с силой захлопнув их за собой, отчего Беатрис снова подпрыгивает. Она одна в тишине — в неподвижной, безмолвной, пустой огромной кухне. Непроизвольно вздрагивает, немо глядя на закрытые двери.       «Он ушел от меня. Проклятье!»       Реакция мужа даже хуже, чем Беатрис могла представить. Она отодвигает тарелку и, сложив руки на столе, опускает на них голову и дает волю слезам. Беатрис плакала от души. Давно такого не случалось. Наверное, в последний раз рыдать ей приходилось, когда Артур чуть не придушил ее. Тогда, приняв его извинения и успокоив, она ушла в ванную и проплакала там почти час. Но тогда она плакала. А сейчас у Беатрис сначала начала трястись нижняя губа.       «Прекрати! — сказала она себе, — Мама всегда говорила, что трясущиеся губы у женщины ― не лучшее явление, если чувствуешь это — срочно отвлекись. Иначе истерики не миновать»       Но Беатрис было терять нечего. Ее никто не видел и никого рядом не было. Тут и верхняя губа принялась чечетку отбивать. Глаза налились слезами, ноги подкосились, Беатрис села и заплакала. Да нет же, нет! Не просто плакала, а лицо руками закрыла да как завыла в голос… От всех этих своих мыслей она измучилась и в конец запуталась. А сколько недель уже толком не спала? И совсем не понимала, что ей дальше делать. А в голове набатом одна мысль — должна радоваться! Но не рада. Слишком рано. Чересчур несвоевременно. Как же они с Артуром теперь? Нет… Нет. Нет! Быть может, не стоило говорить Артуру. Быть может, ей… ей следовало… избавиться от ребенка?..       Беатрис глубоко вдохнула и решительно остановила свои мысли, испугавшись мрачного направления, которое они приняли. Инстинктивно ее ладонь защитным жестом ложится на живот. Нет.       Беатрис не знала, сколько плакала, знала только, что, когда перестала, лицо все было вымазано соплями, нос заложило и она еле дышала, будто наперегонки с кем-то бегала. Не поднимаясь, стянув полотенце со стола, Беатрис протерла им лицо и с отвращением отбросила.       «Ты устроила прекрасный спектакль, ― сказало что-то внутри нее голосом тети Полли. Женщина настаивала, чтобы Беатрис называла ее так. ― А теперь думай, что ты будешь делать»       Беатрис сидела, глядя в потолок, слушая ветер снаружи. Он был восточным и нес шум океана. Она этот звук всегда любила. Он успокаивает…       «Ты получила, что хотела, ― шепнул внутри голос Полли Грей, ― У тебя есть ребенок. И давай начистоту, детка, ты знала, что выбор встанет именно такой»       Беатрис знала, что в свое время у Полли были дети, пока их не забрали. Она даже как-то видела мальчика ― прелестный малыш, похожий на мать. И в этот момент Беатрис поняла, почему голос внутри нее звучал, как Полли Грей. Она бы выбрала ребенка.       «Захочешь ― мужчин у тебя будет еще много, ― продолжала она, ― А если сейчас потеряешь этого ребенка ― никогда себя не простишь. И кому будет лучше? Сделай хотя бы себя счастливой»       А Полли была самой мудрой женщиной из тех, кого знала Беатрис Шелби.       Слезы мгновенно высохли. Беатрис быстро встала, погладила себя по лицу. Ополоснулась холодной водой, убрала все со стола и направилась наверх. Достала небольшой чемодан ― тот, с которым впервые въехала в этот дом. Со всеми слезами вся она очистилась.       Возможно, решение было слишком поспешным, но Беатрис впервые боялась. Боялась не за Артура или за семью Шелби ― боялась за себя из-за Артура. Это чувство было в новинку. Она знала, что Артур наверняка сейчас пойдет «топить» горе ― Шелби-старший часто решил проблемы подобным способом. Теперь у него была настоящая проблема ― их с Беатрис ребенок. Из-за этой мысли снова хотелось завыть, но Беатрис себе не позволила. Оставаться в этом доме стало неожиданно невыносимо, а особенно она не хотела думать о том, что может случиться, если Артур вернется раньше других Шелби. Он явно был невменяем, когда уходил от нее, и неизвестно, каким он вернется, с каким решением. Он сказал все, что хотел. А ее слушать никто не стал.       Беатрис прошла в ванну, умылась и осталась там надолго. Выйти было страшно. Выйти из ванны — значит принять это важное решение и колоссально поменять свою жизнь. Изменить все. Поймав свое отражение в зеркале, она остановилась. Внимательно оглядела себя: опухшее от слез лицо, вся красная, немного растрепанная. Машинальным движением она пригладила волосы рукой, а потом опустила взгляд.       ― Ничего, малыш, ― шепнула она, накрывая рукой живот, ― Никто тебя не обидит. Мама не позволит.       Беатрис задержалась только в комнате Полли. Взяла листок и вывела на нем: «Полли, я уехала в загородный дом. Пусть Артур не приезжает, не хочу его видеть» ― и положила на подушку, слегка прикрыв одеялом. Там, где Полли наверняка его найдет.       Отлично. Полли наверняка поймет ее состояние, а пока Артур мечется со своими сломленными планами и тому подобным, а потом ищет ее за городом, Беатрис успеет исчезнуть. Сначала Беа хотела оставить обручальное кольцо в их с Артуром спальне, но потом решила, что жест слишком вызывающий. Артур заподозрит неладное и обязательно приедет. Пусть муж найдет его в загородном доме.       В войне не рождаются дети.       Что ж, значит Беатрис Шелби родит своего ребенка там, где войны нет.