In nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti. Amen.
Это было давно. Так давно, что даже рассказы об этом сменялись чередой лжи и выдумок, скрывая сочащуюся правду до тошноты прозрачным полотном. Нужно только взглянуть, и она явится перед тобой! Однако, это заранее проигранный бой, потеха и смешная шутка самой судьбы над слепым человеком, что так и не увидит истины.***
Его всегда мучил вопрос, что ж могла найти его мать в таком мерзком человеке. Как могла женщина высоких нравов и культуры связать свою жизнь с пьяницей, который постоянно поднимает на неё руку. Один раз он не выдержал своих немых вечно жужжащих в голове вопросов. — Он не всегда был таким. У него было доброе сердце и чистый ум. Он не верил. Скорее, он мог полагать и доверять мысли о том, что его мать переутомилась за домашней работой, что её язык коверкает и переворачивает слова наизнанку, но не названной правде. Из-за своего упрямства он превращается в слепого. — В этом моя вина. Только моя. Её нежные руки обнимают маленькое тело, защищают от невидимой ярости мира, от тяжелых кулаков и злых слов. Защищают. И навсегда останутся единственным щитом. Она поднимает голову, тянет руку к мягкому детскому лицу, поглаживая вдоль щеки. Взгляд падает — обрушается — на врожденные три родинки на ухе. Созвездие, пресловутый и эфемерный знак судьбы на удачу и везение, добытый самым настоящим проклятьем. О, да, ужасное проклятье. Время отсчитывается назад. Она снова молода, не чувствует будущую старость, следующую по пятам с каждым годом. На это не остается времени, ни малейшей секунды, когда её хрупкую руку горячо прижимают к губам, а затем к сердцу. — Дарио, следи за дорогой! Она легко улыбается. Поглаживает нежными прикосновениями большой живот, откинувшись на спинку телеги и подставляя лицо палящему солнцу навстречу. Решение скитаться по миру и оставить богатый семейный дом привело её к небывалому счастью, которого она не испытывала всю прошлую жизнь. Каждый день был ярким и живым, дарил ей вкус молодости, с силой вырванной из родительского поместья. Она по-настоящему была влюблена в свою нынешнюю жизнь. И в неё тоже были по-настоящему влюблены. — Знойное солнце, как я могу делить тебя с ним хоть на секунду?! Мы должны спешить! Мужчина трепетно смотрел на неё, стараясь везти повозку ровно, практически объезжая каждый неудачно лежащий камень на пути, лишь бы максимально обезопасить дорогу. Он был горяч, горячее всех лучей жаркого солнца. Обжигал обидчиков колкостями, заступаясь за честь, и согревал любящим сердцем, как не согревают самые тёплые заграничные одеяла из верблюжьей шерсти. В его глазах искры, смешанные с беспокойством и упрямостью к самой жизни, которым она находила в своей душе равновесие холодным здравым умом и спокойствием. Союз двух сердец, сплетенных самой судьбой. Они благодарили время за то, что смогли отыскать друг друга так рано. — Кофоридуа мы встретим на закате, а там уже и до столицы рукой подать. Пот катился градом, конечности затекли от продолжительной езды, но они должны спешить. Он обещал показать ей соленую бескрайнюю воду, где огненное золото под ногами — тихое райское место для их будущей полноценной семьи. Спешка на девятом месяце беременности считалась обыденным делом, опираясь на опыт всего мира. Новая жизнь внутри, ощущения сверхсчастья стояло у самого порога. Ребёнок в животе спокоен и толкается несильно, определённо вырастет маминым защитником. Осеннее дитя по лондонскому времени должен родится на лучшей и мирной земле. Дело близилось к закату. Прохладный ветер приятно обдувал лицо после жары. Воды отошли раньше времени. Страх. Встречать судьбу на проселочном пути, с усталостью из-за длинной дороги, так и не добравшись до Кофоридуа, было действительно страшно. Глаза метаются в панике, тревога застыла на лицах молодых родителей в немой мольбе у неба. — Там... В далеке, там огни! Вожжи звучали в воздухе практически ежесекундно. Лошади ощущали всеобщее состояние на своей шкуре. Пыль отлетала от копыт в ужасающем ворохе, в надежде добраться до неизвестной деревни как можно быстрее. Её не было на картах, она не числилась никакими знаками и оповещениями за всю дорогу. Скорее всего, она заброшена, а огни лишь отражения угасающих лучей. Нужно было убедиться наверняка. Ей было дурно. Глаза замыливались от долгой езды, от рвущейся наружу жизни, что оставляет красные полосы за собой на женском теле. Млечные пути на животе точно тяжёлый крест, который она будет нести с собой. Грешница, расплачивающееся за утехи, или Мученица, проходящая через тернистый путь к новому земном дару? Им в очередной раз слишком повезло, это была заселенная деревня. Судьба явно на их стороне! Подъезжая к первому попавшемуся дому, мужчина в мгновения ока спрыгнул с телеги. Он яростно стучал по забору, по оконной раме, чтобы его услышали и пришли на помощь. Наконец перед ним явилась старуха: мрачная, с кольцами на руках и длинными обручами на запястьях и вокруг шеи. Её взгляд был полон недовольства за потревоженное вечернее спокойствие какими-то приезжими наглыми оброни. — Старуха, помоги! У неё сейчас должен родиться ребёнок! Пожилая женщина окинула взглядом телегу позади мужчины, в котором сидела будущая мать. Та тяжело дышала, хватаясь за живот. В уголках её глаз собирались крупицы слёз от неимоверной боли. Мужчина мог только предполагать, каково ей было испытывать подобную муки. Его сердце сжималось всё сильнее с каждым её криком. Старушка прищурилась. Мужчина только сейчас заметил, что она опиралась о старую трость и что из её дома веет ужасным смрадом. Запах был схож с горящей старой травой в перемешку с гнилым мясом, и только сам Бог знал, что это было на самом деле. Он неосознанно поежился, но быстро пришел в себя, когда женщина напротив подняла руку. Все её украшения загремели, она в упор указывала на телегу. — На священной земле нельзя ни давать, ни отнимать жизнь. Везде должен быть баланс, — её голос был схож со скрежетом по стеклу. — Готов ли ты расплатиться своей жизнью за жизнь дитя, странник? Мужчина в отблеске всё ещё заходящего солнца заметил, как старуха улыбалась своей жуткой улыбкой. У неё не было передних зубов, однако клыки выпирали так, будто выросли совсем недавно. От такого предложения он начинал закипать, ведь это звучало как самый настоящий бред и абсурд! Вместо того, чтобы выбирать перед невозможным, мужчина зло посмотрел на старуху, прежде чем рвануть в противоположную сторону к другому дому. Он стучал во все окна, двери, стучал по заборам и бросал камни во двора в надежде, что к его возгласам и мольбам придут на помощь. Ныне оживленная деревня обернулась миражом с режущей уши тишиной. В домах горели свечи, что-то готовилось и велась повседневная жизнь, но без людей. Деревня-призрак? Все срочно ушли по каким-то важным делам, оставив всё хозяйство на произвол судьбы? Только больной крик разносился через всю дорогу. — Дарио! Я сейчас... Сейчас... Его поставили перед выбором, в котором он не имел права на свободу. Здесь был только один путь — пожертвовать собой ради будущего ребенка. Ещё одна секунда промедления могла привести к плачевному исходу. Он аккуратно взял её под руку, поддерживая за спину, чтобы она без особых проблем смогла слезть с телеги и пойти в сторону дома странной старушки. Она не спрашивала его, что произошло и почему он такой бледный — в её глазах всё двоилось и единственной связью с реальностью была крепкая хватка. Настолько крепкая, что у мужчины появлялись звезды в глазах как при самом настоящем армрестлинге в родном Лондоне, где противники на вид были схожи с великанами. Подобное окрыляло, вселяло ностальгию о днях, когда он вырывал силой волшебные бобы, чтобы однажды пробраться по бобовому стеблю прямиком к вечному богатству, одолев злых великанов. Бедный Джек, в жестокой реальности тот старик обвел тебя вокруг пальца!.. — Милая, держись. Скоро... Совсем скоро всё самое страшное будет позади. Они зашли в дом. Переступать через порог было особенно трудно, когда обоих трясет: одну от невыносимой боли, другого от встречи с будущим концом, когда ребенок появится на свет. О, нет, Дарио Брандо не трус. Трусом быть стыдно, никогда не было позволительно, даже когда действительно страшно. За это не уважают, за это предают друзья-фальшивки с улиц и кидаются камнями. Секундная, после минутная — вечная — слабость перед страхами, которые не побороть. Старуха приказала провести её в спальную комнату. Кровать стояла по середине, рядом были все предметы первой необходимости для безопасного проведения родов, будто всё было спланировано заранее. Стерильная чистота приводила к мыслям о нечистом умысле, однако времени на разгадывание загадок у них не было. Будущую мать положили на кровать. — Прошу, останься со мной. Сейчас. Мужчина застыл. Даже если бы он действительно хотел уйти, он бы не смог. Ноги не слушались, превратились в вековой камень, который не сдвинуть с места. Он покорно сел рядом с ней, всё ещё не отпуская руку. Он попытался выдавить из себя улыбку, но в перемешку со страхом она была слабой и болезненной, впрочем, для любящего сердца напротив этого было больше, чем достаточно. Снова крики. Испарины на лбу, вздутые вены и прилипшие взъерошенные волосы — кажется, даже самые страшные казни могли уступить этому процессу. Старуха появилась у дверей. Не медля больше ни секунды, она принялась за тяжелое дело, постоянно приговаривая что-то вроде: "Дыши ровно" и "Тужься". Тужься, тужься, тужься и так десяток раз, пронизывая каждый сантиметр комнаты новым криком вперемешку с тяжелыми вдохами и последующим бессилием. Мужчина, наблюдавший за всем этим, по крупицам терял рассудок. Его рука, давно синяя и холодная, перестала отрезвлять болью. Он был не здесь, был в пустоте, расплывающейся по всей деревне тишиной и безразличием. Стеклянные глаза были направлены на кровавый живот и раздвинутые ноги его женщины, не моргали и не реагировали на всё происходящее. Он не заметил — не смог услышать — как комнату прорезал детский писклявый плач. Как старуха разрезала пуповину, как завернула ребенка в простыни и отдала законной матери, которая счастливо улыбалась и показывала мужу их общее дитя. Он бессознательно смотрел на него, на маленькую красноватую голову, на крохотные пальцы и бесформенные пока что очертания лица, которые в будущем будут отражать их совместные черты. У него в голове не радость, благодарность Богу или счастье. У него в голове нарастающая ненависть ко всему миру. — Пришло время расплаты. Дарио становился мрачным прямо на глазах. — Ах да... Сколько вы хотите взять за роды? У нас с собой только парочку английских купюр да сено в телеге... Постойте, могу ли я расплатиться серьгами? Ох, они очень дорогие, выручка будет большая... Она так утомилась. Её глаза закатываются от усталости, но улыбка не сходит с лица. Маленькая жизнь в руках успокоилась, размеренно дышит и нежится в предоставленном тепле. На её душе долгожданное умиротворение и покой. — Я уже говорила: это священная земля. Здесь нельзя появляться жизни, иначе Боги покарают всех нас. Ты, — старуха посмотрела на мужчину, который только начал приходить в себя. — Ты не выполнил часть уговора. Всегда должен быть баланс! Она хватает окровавленный нож со стола. Перерезая им пуповину, отделяя им мать от ребенка, в ярости она направила его прямиком на только что появившееся дитя. Расплата, ужас и страх перед Богами, что сочли правильным бороться за существование путем убийства. Поэтому Дарио убивает её раньше. Убивает и восстанавливает баланс, который, возможно, существовал только в голове больной старухи. Убивает прихваченным заранее ножом в виде клыка огромного животного с её же стола. Он не чувствует горечи, паники или опустошения после своего первого убийства — с него как будто сняли килограммовый груз и всё происходит так, как и должно происходить. — Дарио... Боже мой, что ты делаешь?! Ребенок снова заплакал. Мать прижимает дитя ещё ближе к себе в попытке запихнуть в самое надежное место, скрытое плотной перегородкой ребер и сосудов. Она не может поверить в то, что видела собственными глазами. Не может и не хочет. Пожилая женщина на полу не двигается, не подает никаких признаков жизни, однако это не останавливает мисс Брандо оказать ей первую помощь. В оцепенении и на дрожащих ногах она встает, перемещается по комнате словно в тумане, преодолевая болевой шок, но всё происходит крайне быстро и суматошно — она будто оказалась в центре хаоса. Садясь на колени, она аккуратно переворачивает её свободной рукой. В другой покоится малютка, которая наконец успокоилась, выпучивая глаза на всё происходящее. Интересно, каким образом этот младенец ощущает то, что творится вокруг? Молодая мать не видит, что у этого ребенка слишком осознанный взгляд для тех, кто только что появился на свет. Но чудо! Старушка всё ещё дышит и всё ещё жива после такого смертельного удара. Нож находится у неё в животе, отчего мисс Брандо вздрагивает, но не решается его вытащить, так как последствия могут оказать осложнения из-за потери крови. Она старается не впадать в отчаяние, пытается помочь из последних сил, но старушка начинает говорить. — Проклятое дитя... Баланс не восстановить... Она бредила. Её смуглое лицо покрылось испаринами и начинало бледнеть, но вдруг старушка начинает смеяться. Смеяться хрипом, больше похожим на последнюю неосознанную эмоцию. Мисс Брандо поежилась в очередной раз, ощущая, как по спине бегут мерзкие мурашки и как ноги начинает неметь от подкрадывающегося ужаса. Пожилая женщина наконец смотрит на неё. Смотрит на ребенка в её руках и улыбается ещё сильнее. Дарио стоит рядом и наблюдает за её последними вздохами жизни. — Три родинки... Каменная маска... Молодой лев... Сущее зло... Как при первой встречи с незнакомцами, она поднимает руку, пальцем указывая теперь уже на мать ребенка. Последние её слова, наполненные тихим смехом, прорезающим гробовую тишину: — В твоих руках и есть сущее зло.***