Дио Брандо тошнит.
До дрожи, до мерзкого чувства того, как даже у Всевышнего находятся свои любимчики, которых он держит поближе к огненному солнцу, почти на самом пьедестале. О, да, Джостары никогда и не видели этой самой настоящей жизни, настоящего обращения к миру и тем-более то, как полагается себя вести. Дио Брандо назло сократит расстояние до огненного солнца. Назло. И будет пировать на сгоревших костях. — Я убью тебя, Дио! — ненависть. Злобная, но такая живая, интригующая своей громкостью, что кричит в лицо о желании исчезновения лишнего объекта из жизни богатых людей огромного замка. Ох, если бы только Джонатан знал, как змея, пригретая на груди у отца, хочет навсегда оставить этот громкий звук своего имени по всему поместью, на каждой стене каждого этажа, в самом скрытом от глаз углу, пугая до дрожи древних пауков. Дарио окликал его не так. Захлебываясь собственной слюной от изнеможения, как помнится, он звал его с кресла неподалёку несколько минут подряд. Его имя само будто покрывалось старой уродливой коркой, нарастало пылью и смердело желчью, но он до последнего не отвечал. О, нет, он упивался моментом последних вздохов Дарио до самого конца.Имя — агония, проклятье, страх.
Но с Джонатаном было не так. Его крик, высокое растягивание гласных смешивались с жаждой так долго ждущей драки. Она словно стояла на полке, всегда на виду, но никогда не используемая из-за манер истинного джентльмена. К чёрту! Лети сломя голову через весь город, через весь особняк ради того, чтобы произносить его имя вслед за потасовкой ради прогнившей и никому не нужной чести! — За что... Дио... — отчаяние, ни с чем не перепутать. Этот звук значил для Дио нечто особенное, стоял отдельным ото всех привычных, которых можно пометить одной или двумя стандартными эмоциями. Звук возвышался, был крайне редким экземпляром, оттого и одним из самых желанных. Довести до слёз Джонатана, до полной истерии, после которой наступает крайняя стадия отчуждения, было не так просто. С его характером миролюбия и светом истинного добра это казалось практически невозможным, но Дио всегда получает то, чего захочет. Блаженный вид солёных дорожек на раздраженных щеках(по которым хочется пройтись языком); опухшие красные глаза, что изображают самый настоящий вид мученика, который встретил на своём пути антихриста(хочется лицезреть, как эти самые глаза закатят от удовольствия или от полного опустошения, хах, либо всё сразу!). И губы. Губы, о которых можно разговаривать вечно, ведь даже вечности не хватит, чтобы описать то, как Дио не мог существовать без этих поджатых, еле подрагивающих и искусанных до крови губ. В приступе новых слёз, Джонатан старается до последнего сохранять самообладание тем, что отводит взгляд, пытается сбежать, закрыться от ужаса в человеческом виде перед ним и сильно прикусывает губу, чтобы не всхлипывать слишком громко. Оплакивая своего пса или отца, неважно —Дио буквально готов кончить от одного такого вида перед ним.
Мания истерики самого Джонатана Джостара сводит его с ума, является в грязных фантазиях и снах, после которых пробуждение со стояком не считается слишком непредсказуемым. И это неправильно. Неправильно получать порцию удовольствия за чужие страдания, но кто сказал, что сам Дио Брандо был в числе правильных послушных мальчиков? Смех разрывает тишину. — Мы команда, Дио, — гордость. Незаслуженная лживая для них обоих гордость, что напоказ преподносится как братские хорошие отношения. Но что-то было в этой игре ради чужих глаз и одобрения, что-то особенное, что поймут только Джонатан и Дио. Эти слишком долгие рукопожатия во время очередной победы по регби, сильные до вздутых вен, как будто ещё немного и запястье вместе с ладонью треснут, разломаются в щепки. Но от этого хорошо, так хорошо. Дио каждый раз в такие моменты вспоминает, кто они есть на самом деле и как друг к другу относятся. А чего только стоит косой взгляд перед подачей! О, он пропитан непониманием, глупостью и наивностью подобной перед встречей с самим дьяволом. Не хватает только животного страха, однако Джонатан несмотря ни на что пасует мяч именно ему, Дио, в руки.Эти голубые глаза навсегда останутся в выигрыше в молчаливой схватке с самим великолепием целого неба.
—... Д... Дио... — последняя в сегодняшнем хит параде, как самое сладкое блюдо для ушей изголодавшегося меломана. Сравнимое с белым вальсом, когда в самом начале вступает тихая нерешительная на первый взгляд музыка. Представление набирает обороты, хватаясь за руки с партнёром под медленный такт. Неумело, робко, внимая и идя на встречу всему неизведанному и произнося первый протяжный стон, наполненный в каждой существующей тональности грешным удовольствием. Этот звук самый особенный. Настолько особенный, что только Дио Брандо во всём своём величии имеет на него право. Тяжёлые вздохи проносятся рядом, запредельно близко. Кажется, они и вправду сливаются в одно тело, в одну сущность, что идеально ложится под нарастающий ритм. Ну же, сделайте музыку погромче, ведь наступает самая интересная часть! Кожа покрывается самым дорогим и естественным красным шёлком. Он проходит по лицу, через шею, задерживаясь на подрагивающем кадыке и расплывается маковым полем по всей ключице и шее. Дио ничего другого не остаётся, как собирать эти цветы губами, оттягивать и наполнять ещё большей яркостью, вслед за которой комнату наполнит новый стон. Он признает себе, что даже его собственный голос не так хорош. С таким конкурентом ни у него — ни у кого во вселенной — нет шансов на победу, отчего он продолжает вальсировать дальше. Звук мокрых губ, отдышки после, вслед за которыми произносится его, его имя. Впервые тихое, непреступное и недоступное никому более в такой интонации, ведь ни у кого и не получится так же. Он хочет, чтобы этот звук был навечно рядом с ним, слился в одну субстанцию с воздухом и атмосферой, был поблизости и— Только в голове как красивое воспоминание прошлого. Музыка прерывается падающим гробом на морское дно.