Стекло и камень

      Сергей стоял, прислонившись лбом к стеклу огромного окна, и смотрел на ночной город. Загорались и гасли окна домов, мерцали вывески магазинов, оранжевыми острыми линиями расчерчивали темноту фары проезжающих мимо автомобилей. Было холодно. Он зябко повёл плечами и чуть слышно прошептал: — Где ты сейчас?       Парень вздохнул и оглянулся на горельеф, украшающий его зал. Мужские фигуры были вырезаны из светлого известняка, запечатлены в моменты сражения; сильными, мощными движениями воины стремились изменить ход боя; напряженные руки, оскаленные рты, — всё это создавало впечатление, что на пределе своих сил они пытались предотвратить неизбежное. Олег тоже был воином по природе и сути своей. Воином и защитником. Сергей потому и заказал этот горельеф, копию Пергамского алтаря, изображающего битву богов с титанами, себе в кабинет, он напоминало ему о единственном друге и защитнике. Подрядчик удивился, когда Разумовский выразил желание закрыть его стеклом, пусть даже для этого и придется срезать некоторые выступающие детали фигур. Но Сергей знал, что нужно именно это: во-первых, чтобы защитить хрупкий сыпучий известняк от возможных повреждений и пыли, а во вторых, стекло и камень — это же они с Волковым: хрупкий, тонкий Сергей и грозный, суровый Олег.       Сергей плохо помнил первые года в приюте. После того, как погибли его родители, а бабушка умерла от горя, он оказался в этом месте, полном тоски и одиночества. Маленький и худой, рыжий мальчик быстро стал объектом насмешек, а его природная нервность и замкнутость ещё больше этому способствовали. Серёжа часто убегал на пляж и играл там с бездомной собакой. Она была его единственным другом, поэтому когда трое малолетних подонков захотели её помучить…       Сергей плохо помнил тот день, помнил только, что очень сильно разозлился и захотел наказать тех ребят, а дальше всё как в огненном тумане. Очнулся он, когда на пляже стало тихо, а маленькая коричневая собачка жалась к его ногам и благодарно лизала пальцы рук.       Те ребята были малолетними садистами, и, к сожалению, не они одни. Ожесточенные системой, бездушным отношением давно перегоревших на работе воспитателей, лишенные любви и заботы родителей, многие дети становились злыми и жестокими. Но только не Волков. В этом статном высоком мальчике всегда была внутренняя сила. Он сразу же вступился за Серёжу, не дав обидчикам в очередной раз поиздеваться над ним, и с тех пор стал верным другом и защитником Разумовского, а тот отвечал ему искренней преданностью и часто развлекал друга причудливыми сказками, которые выдумывал прямо на ходу. Они образовали отличный тандем: Серёжа помогал Олегу писать сочинения, а Волков учил Разумовского правильному дыханию во время бега. Потихоньку жизнь налаживалась, стало чуточку легче, а вскоре ребятам крупно повезло: к ним в детский дом пришла новая воспитательница, Татьяна Васильевна. Она оказалось строгой, но доброй женщиной, последовательницей великого Антона Макаренко, твёрдо верящей, что всех «трудных» еще можно перевоспитать, объединив их совместной полезной деятельностью и дав им то, чего они никогда в жизни не видели — искреннее доброжелательное отношение и доверие. Так она и объявила детям на первом же собрании. Вначале раздавались смешки, но когда женщина сказала, что думает, что здесь много хороших ребят, что она не считает их зверятами, которых ждут только подворотни и нары, зал затих. Воспитанники привыкли, что на них все махнули рукой, повесив клеймо детдомовца, а, значит, априори будущего алкоголика, наркомана, преступника. Впервые к ним обращались как к обычным детям, попавшим в трудную ситуацию, и от этого у многих защипало глаза. А главный хулиган и задира встал, быстро вышел, хлопнув дверью, и никто не знал, было ли это от того, что он разозлился или его тоже тронула речь Татьяны Васильевны. С тех пор жизнь в детском доме пошла по другому руслу, и Сергей был искренне благодарен за это воспитательнице. Конечно, не обходилось без бунтов, но, по договоренности с Министерством, тех, кто оказывался неисправимым, переводили в другие места. Здесь же оставались прилежные и спокойные ребята, которых оказалось немало. Сергей усердно учился, тайно лелея мечту поступить в высшее учебное заведение. Он показывал хорошие результаты по математике и основам программирования, и собирался подавать документы на один из соответствующих факультетов, втайне надеясь, что Олег последует его примеру, и в то же время страшась спрашивать его напрямую. Слишком велик был риск услышать отказ, а что делать и как жить в незнакомом мире взрослых без друга, его опоры и поддержки, Сергей не понимал абсолютно. *** Был январь, позади осталась половина выпускного класса, и дальше с важным разговором тянуть было нельзя. Олег сидел на подоконнике общей умывальни и маленьким перочинным ножиком вырезал что-то из куска деревяшки, найденного на улице под снегом. Конечно, иметь оружие было запрещено, но ловкий и хитрый Волков умело прятал его, когда кто-то заходил. Он всегда любил что-то строгать, вырезать. Раньше, когда был младше, это были небольшие ружья, пистолетики. Один раз Волков сделал деревянную собачку и подарил Сергею, ведь тот как-то обмолвился о том, что всегда мечтал о собаке. Теперь же в его умелых пальцах было нечто бесформенное… — Что делаешь? — Да так, ничего. — Историк сегодня жёг, да?       Олег усмехнулся. Историк был невысоким полноватым мужчиной, носившим очки с такими толстыми стеклами, что они значительно увеличивали его глаза, делая его похожим на испуганную сову. В своем неизменном сером пиджаке и старых потертых башмаках он семенил по коридорам второго этажа, где располагались учебные классы и никогда не спускался вниз, к спальням. В тот день был концерт, посвящённый Новому году. По традиции их заведения номера к концерту готовили все: и учащиеся, и учителя, и даже иногда сотрудники. Например, женщины-повара и уборщицы образовали хор и довольно красиво, на разные голоса, исполняли различные песни. Молодёжь предпочитала готовить яркие и бойкие танцевальные номера или, в подражание КВН, стэмы с претензией на юмор. Директор неизменно лабала что-то долгое и нудное на пианино. Сегодня же к числу выступающих присоединился историк. Он пел какой-то романс, и нежная, полная томительной страсти песня в устах этого маленького смешного человечка звучала настолько странно и несуразно, что ребята сначала притихли, ошеломленные, затем то тут, то там начали раздеваться смешки. Сергей вдруг почувствовал острую жалость к учителю и, сведя брови, стал озираться вокруг. Олег вздрогнул, будто вышел из оцепенения, взглянул на друга и, тут же поняв причину его беспокойства, зашикал на ребят. Поскольку Волков обладал достаточным авторитетом, чтобы все затихли, историк спокойно допел, и его тихая радость будто передалась всем в зале.       Вспоминая этот момент, Сергей благодарно взглянул на друга: — Ты молодец, что заставил всех молчать. — Да чего там. — Всегда защищаешь слабых, — улыбнулся Разумовский, а Волков пожал плечами: — Как знать, может, это и есть моё призвание. — Что ты имеешь в виду? — Да вот думаю стать военным. — Как? Ты разве не будешь поступать со мной на математику и программирование? — Где я и где программирование? Туда только таких умниц, как ты, берут.       Олег ласково потрепал друга по рыжим вихрам, и добавил, не замечая, как похолодел Сергей:  — Я в армию пойду. Наконец получу настоящее оружие, а не эти деревяшки. Он улыбнулся, кивнув на палочку в своей руке, а Разумовский стоял ни жив, ни мёртв. — А я? А как же я? Я не смогу один. — Ну что ты! Ты обязательно поступишь, дадут место в общежитии, новых друзей найдёшь. К тому же я всего на год ухожу, это не так много. Переписываться будем. Не дрейфь, Серёга, ты чего?       Голубые глаза друга смотрели с искренним беспокойством, а Сергей молчал, борясь с подступающими слезами.  — Ты что, злишься?  — Нет, Олег… я боюсь.  — Боишься чего?  — Я не знаю.       Но это была ложь, на самом деле Сергей знал, чего он боялся: остаться одному в суровом и неприветливом мире, который совсем не знал. Этого боялись все детдомовские подростки, несамостоятельные, не приспособление к жизни. Но было и ещё кое-что… Разумовский боялся, что вновь вырвется на свободу то, что спало в последнее время, в мирные годы под крылом доброй воспитательницы и надёжного друга, то, что устроило пожар тогда, на пляже, тот огненный демон, что жаждал очищения смертоносным огнём.       Сергей совсем поник и собрался было развернуться и уйти, как вдруг почувствовал, что друг обнял его, утешая. Он застыл на секунду, а потом позволил себе расслабиться в сильных и тёплых руках Олега. Рядом с ним Сергею всегда было спокойно, но он и не мог предположить, что его объятия окажутся такими… нежными. Разумовский поднял лицо и взглянул в синие глаза друга, на его аккуратные чуть пухлые губы, а тот отчего-то смутился, отстранился и похлопал рыжего по плечу:  — Ну всё, всё, не раскисать! Нормально всё будет. Сергей неловко улыбнулся, ругая себя за то, что вынудил Волкова так быстро оборвать этот удивительно приятный контакт, этот момент небывалой ранее близости.       Шли дни, дни сливались в месяцы. В усердной подготовке к выпускным экзаменам время летело быстро. Ребята общались так же тесно, как и раньше, но теперь в их отношениях появилась некая неловкость, напряженность. Сергей старался убедить себя в том, что должен отпустить друга идти своей дорогой, а Олег тревожно вглядывался в грустное лицо друга, чувствуя свою вину. Сергей же ободряюще улыбался в ответ, чтобы не расстраивать Волкова. Разумовский часто старался будто невзначай касаться рук друга, стремясь к максимальному физическому контакту, пока Олег еще был рядом. Он смотрел на его темные волосы, высокий чистый лоб, ясные и спокойные синие глаза и не верил, что скоро их пути разойдутся… от этого больно горело в груди, хотелось сорваться с места и бежать далеко-далеко, кричать в равнодушное небо, подернутое дымкой серых плотных облаков… упасть на землю и обнимать её горячо и страстно, так как обнимал бы любимого человека. Сергей закрывал глаза, пытаясь отогнать обжигающие, трепетные образы из своих мыслей и не мог; всё, чего он хотел — еще хотя бы только раз оказаться в теплых и умиротворяющих объятиях друга.