Теория большой любви

— Один билет! — едва ли сдерживаясь, чтобы не заплакать, ноет Сережа, шмыгая носом и агрессивно черкая что-то на листе бумаги. — Один из пятидесяти не выучил — и именно он попался на сессии! И именно из-за него пересдача! — Поэтому я вообще не учу билеты, — добродушно делится советом Волков и поглаживает Серого по плечу в знак поддержки. Движения плавные, аккуратные, невесомые — прекрасно знает, что любое острое нажатие на кожу может Разумовского только еще больше вывести из себя. Пусть именно в такой период почему-то хочется трогать Сережу больше и чаще. — Никогда не знаешь, когда тебя настигнет закон Мерфи. Сережа вдруг вздрагивает, озадаченно замирает на месте, потом отворачивает голову от исчерканного билета и недоуменно, приподняв свои рыжие брови, смотрит на Волкова. — Закон кого? — Мерфи, — спокойно повторяет тот, ненавязчиво придвигаясь к Разумовскому поближе. — Сначала подумал, что Мерфи — это тот самый мой любимый шахматист, но его звали Морфи. — Сережа так очаровательно-непонимающе хмурится, что Волков, не сдержавшись, присаживается еще ближе и хочет уверенно приобнять Разумовского, оказать поддержку всем теплом своего тела, но тот отодвигается в сторону, продолжая размышлять вслух: — Из всех Мерфи, каких я помню, на ум приходят только актеры, никаких физиков или математиков. Признавайся, в чем секрет? Откуда ты знаешь какой-то закон, который не знаю я? Ты же вечно закатываешь глаза, когда я говорю о физике, а сейчас вдруг вспомнил то, чего не помню я? Олег внимательно прислушивается к обиженно-напряженным ноткам в голосе, понимая, что после такого феерического провала на январской сессии Сереже досадно из-за всего, с чем не справляется его весьма большой мозг. Из-за всего. Даже такой мелочи, как один закон, ни капли не имеющий отношения к физике или математике. «Сомневается в себе, в своих способностях… нет, с этим нужно что-то делать», решает Олег, сжав холодную руку Разумовского в своей теплой ладони. — Успокойся, Серый, — мягко просит, небрежным кивком головы отбросив назад свои длинные волосы. — Это не физический закон. Это шутливый философский принцип. Если что-нибудь может пойти не так, оно обязательно пойдет не так. — Не понимаю, — все еще хмурится Сережа, — что это значит? У меня изначально не было шанса сдать сессию, потому что я тупой? — Да нет же! Ты же наверняка слышал о законе подлости? Законе бутерброда? Он всегда упадет маслом вниз! — Что ты несешь? — в конец раздражается Сережа, тряхнув головой и надменно поджав губы. — Как это поможет мне выучить еще один билет, а? Не отвлекай меня! — Да постой же ты! — ругается Волков, схватив Разумовского за талию и упрямо усадив его на свои колени. Сережа возмущенно вопит и стучит кулаками по груди Олега, пока тот пытается перехватить его руки — эта драка, как и вся перепалка, выходят полушутливыми и едва ли настоящими, но плечи Волкова все-таки ноют после особо сильных ударов. — Слушай меня! Ты проходил теорию вероятности, так? — Ну да, — не очень довольно подтверждает Сережа, — что-то такое было. — Ну! — с нескрываемым нетерпением кивает Волков. — Если проводится сколько-то испытаний, и отрицательный результат нежелателен, то для достаточно большого количества испытаний обязательно хотя бы для одного испытания A получим неудачный результат, понимаешь? — Кажется, начинаю понимать, — кивает Сережа, хотя сам Олег, едва ли выучивший эту формулировку, понимает более литературный аналог. — То есть это о том, что негативный исход неизбежен? Но это бессмысленно! — Вовсе нет! Временами такое случается. Все валится из рук, одно неудачное событие влечет за собой вторую неудачу… Помнишь, ты так сильно расстроился из-за пересдачи, что чуть под машину не угодил? Вот и оно, — проникновенно добавляется Олег, а потом смеется, — да ладно тебе, Серый, на то это и шутливый закон, что не всегда срабатывает. На напряженном лице Разумовского отображены глубокие раздумья, сменяющиеся новой порцией досады. — Я сейчас в таком положении, что меня любая фраза заставит размышлять над собой полчаса, — жалуется он, не обращая внимания, как Волков все норовит придвинуть его к себе поближе. — Пусть этот закон и пессимистичен, он звучит довольно интересно… — Серый, — Олег уже жалеет, что нагрузил так своего бедного Сережу, поэтому пытается взять его лицо в свои ладони, — Серый, я объяснил этот закон, чтобы ты понял: иногда нужно разделить ответственность с Господином Случаем, так как мы не можем на все повлиять. А еще нужно уметь принимать ситуацию и просто смириться. — Но если бы я выучил тот билет… — начинает Сережа и не заканчивает, так как на его губах оказывается палец Волкова, затыкающий все попытки поспорить на эту тему. — Никаких «если». Что было — то прошло. Во всем виноват закон Мерфи, а не ты, — уже устало бормочет Олег, ведя носом по щеке задумчивого Разумовского. — Но ведь этот закон буквально говорит, что надо быть начеку, быть предусмотрительным и… — Нет, — лаконично отрезает Волков, легонько касаясь губами левого уха Сережи. Тот впервые за все это время хоть как-то реагирует на нежность — широко распахивает глаза, чуть удивленно пододвигаясь ближе, но все еще пребывая в настроении, граничащем с хандрой, которая постепенно уходит, растворяется в черных игривых глазах Волкова. — И все же, — медленно протягивает, расслабляясь в ладонях Олега, — считаю, полагаться на этот закон не стоит так уж сильно… — Пересчитай, ты же у нас математик, — бубнит Волков уже почти в самые губы расцветающего Сережи, намереваясь накрыть их своими губами, как неожиданно Разумовский изворачивается из его объятий и встает на ноги с торжествующей улыбкой. — А ты у нас философ, дорогой! — ехидно замечает он. — Значит, по закону Мерфи, получишь меня в другой раз, не сегодня. «Если вам кажется, что ситуация улучшается, значит, вы еще о чем-то просто не знаете», вспоминает Волков и с тяжелым вздохом кивает, принимая то, что сегодня Сережа ему и правда не достанется — его заберет бесконечная физика. А самому Волкову остается лишь принять, что Разумовский всеми известными законами будет пользоваться против Олега, если ему это нужно. Даже если этот закон шутливо-философский.