***
Дилюк запомнил Кэйю юношей — гибким, подобно натянутой тетиве, и непреклонным, как пущенная из лука стрела. С длинными, как у кузнечика, ногами и узкими плечами. В бою подобный вихрю, импульсивный и резкий, он компенсировал недостаток опыта энтузиазмом. Глаза-звёзды светились слепой уверенностью, присущей только молодым людям, а с губ не сходила легкомысленная улыбка. Таким Дилюк и решил сохранить воспоминания о нём, с маниакальным усердием стерев из памяти отражение наполненных ужасом голубых глаз в отполированном лезвии меча. А теперь Кэйа — мужчина. Мужчина, рука об руку с которым Дилюку предстоит идти к алтарю. По традиции, видеться до церемонии было запрещено. Впервые за несколько долгих — будто бесконечных — лет Дилюк увидел Кэйю уже в церкви, когда тот вышел из двери напротив и медленно двинулся к нему по устланной цветами дорожке. Дилюк не сразу отважился поднять взгляд, вперившись взглядом в высокие сапоги жениха. Много раз он проигрывал эту сцену в голове, репетировал безупречно равнодушный взгляд. Дилюк думал, что готов к чему угодно, но оказался совершенно беспомощен перед тем, что с годами время переиграло даже самые смелые предположения и фантазии Дилюка, сделав Кэйю ещё краше. Кэйа раздался в плечах, сохранив, при этом, восхитительно-узкую талию. Бёдра обрели изгибы, каких раньше — Дилюк точно помнил — не наблюдалось. А что такого? И вообще, Дилюк если когда-то и наблюдал, то совсем нечасто. Так, краем глаза. Случайно. И сейчас он вовсе не пялился — они ведь правда никогда не были такими. К щекам позорно прилила краска, когда Дилюк понял, что застыл на месте, хотя уже должен был сделать несколько шагов навстречу. Кэйа едва заметно улыбнулся и кивнул, словно издеваясь. Облачённый в белое, принц Кэйа выглядел героем из сказки, который явился просить руки своего возлюбленного. Только Кэйа не был героем, а Дилюк не был его возлюбленным. Они дошли до середины зала, чтобы, взявшись за руки, вместе направиться к алтарю. Дилюку полагалось первому протянуть ему руку — того требовали традиции, но его будто парализовало. Зал застыл в ожидании, не решаясь шелохнуться. Лорды и леди, рыцари и вельможи — все затаили дыхание. Дилюк тоскливо предположил, что если как следует задаться целью, он мог бы запросто угадать, о чем они думали: «Просто предложи ему руку» «Чего ты ждёшь, мальчик?» «Ты должен, что тут сложного?» Сложного, вообще-то, было много чего, правда, Дилюк считал жалобы ниже своего достоинства. Он — наследный принц, и у него есть долг, ответственность за соблюдение которого сводит на нет возможность идти на поводу у собственных прихотей. Но тело упорно отказывалось подчиняться. Тёплая рука коснулась его, выдернув из размышлений о том, чего ему хочется, и что он должен. Мягко сжав его руку, Кэйа поднял их высоко в вверх, на глазах у всех присутствующих. Дилюк очнулся и шагнул вперёд только после громкого поражённого «ах!». То, что сделал Кэйа, было неправильно — он не имел права. На словах их права и притязания в браке были равны, но негласно из них двоих именно Кэйа носил титул принца-консорта. У алтаря ждала Барбара с мягкой улыбкой и добрыми глазами. Для Барбары — самой молодой настоятельницы церкви Барбатоса за всю ее историю — церемония была почти также волнительна, как и для молодожёнов. Чистым и звонким голосом, она нараспев произнесла: — Сегодня, перед божественным ликом Барбатоса, мы собрались здесь, чтобы засвидетельствовать брачный союз между принцем Мондштадта и принцем Каэнри’ах. Дилюк прочистил горло, прикинув, какая по времени пауза будет считаться «непринужденной» и «приличной», и, так и не определившись, хрипло, на одном дыхании, отчеканил: — Я, Дилюк Рагнвиндр, наследный принц Мондштадта, соединяю свою жизнь с твоей так же легко и свободно, как Архонты даровали мне жизнь, и беру тебя, Кэйю Альбериха, принца Каэнри'ах, в законные мужья. Перед взором народа Мондштадта и божественными ликами Семи Архонтов, я клянусь уважать, любить и защищать тебя. Я выпью твои печали, я обнажу меч за твою честь, я возрадуюсь твоим победам и приумножу их. Видит Барбатос, Дилюк чуть не фыркнул Кэйе в лицо. Архонты, должно быть, сейчас вовсю потешались над ним, если им вообще было какое-то дело до смертных. В иной жизни Дилюк бы плакал от счастья и благодарил судьбу за такой щедрый подарок, о котором раньше не смел даже мечтать. В этой же, он скорее перерезал бы себе глотку, чем назвал Кэйю мужем и лёг с ним в одну постель. Но кому есть дело до желаний принцев? Есть лишь долг, от которого нельзя отречься. За стенами церкви тёмное, низкое небо проливало слёзы на землю дождём. Тяжёлые капли барабанной дробью бились в витражные окна, заглушая оркестр. «Для пущей какофонии не хватает только грома и молний», — мрачно подумал Дилюк. «Дурной знак», — встревоженно роптал народ. Дилюк хоть и не верил в приметы и прочие суеверия, но мысленно соглашался. Дурной знак — давать клятву верности предателю, дурной знак — делить постель с гулящим мужчиной, дурной знак — связывать свою жизнь со лжецом. — Я, Кэйа Альберих, принц Каэнри’ах, соединяю свою жизнь с твоей так же легко и свободно, как Архонты даровали мне жизнь, и беру тебя, Дилюка Рагнвиндра, наследного принца Мондштадта, в законные мужья. Перед взором народа Мондштадта и божественными ликами Семи Архонтов, я клянусь уважать, любить и защищать тебя. Я выпью твои печали, я обнажу меч за твою честь, я возрадуюсь твоим победам и приумножу их. — Дилюк Рагнвиндр, искренна ли твоя верность принесённой клятве пред ликом Семи Архонтов? Он ненавидел ложь во всех ее проявлениях. Ложь разрушила его жизнь, ложь окончательно и доломает. — Да, — он надеялся, что шум дождя заглушил дрожь в его голосе. — Кэйа Альберих, искренна ли твоя верность принесённой клятве пред ликом Семи Архонтов? — Да, — с возмутительной легкостью ответил Кэйа. Казалось, он витал где-то в облаках, и только вопросы Барбары заставляли его вернуться на землю — и то, лишь для того, чтобы выдать заведомо вызубренные ответы. Взгляд озорно поблёскивал. Догадка, в чем крылась причина такого поведения, мелькнувшая на краю сознания, заставила Дилюка мысленно сморщиться. «Причина», а вернее, бутылка причины, или две, или Архонты знает сколько вообще. — От лица богов и людей, объявляю вас мужем и мужем. Отныне и навеки, ваши судьбы связаны божественной нитью. Можете скрепить союз. Дилюк зажмурился и первым потянулся к Кэйе — как можно быстрее и резче сорвать этот прилипший к ране бинт. Он коротко прижался сомкнутыми губами к его губам, прогоняя подступившую к горлу тошноту. В нос ударил запах алкоголя, и Дилюка замутило сильнее от того, насколько он оказался прав минутой ранее. Страшно захотелось принять ванну и смыть с себя грязные прикосновения и лживые клятвы. — Улыбайся, муж мой, — шепнул ему Кэйа в губы. Дилюк отстранился — нет, отшатнулся — и больно стиснул его руку, когда они повернулись лицом к рукоплещущей толпе. Дилюк проглотил кипящий в горле яд, тихо выдохнул и растянул уголки губ в дежурной улыбке. В детстве за такую улыбку учительница этикета помыла бы Дилюку рот с мылом. И, скорее всего, не один раз. Он хотел верить, что за безупречными манерами никто не заметит его широко распахнутых, наполненных ужасом глаз.***
Дилюк всматривался в окно экипажа так пристально, будто там действительно могло происходить что-то интересное. Пока их везли во дворец, простой народ, несмотря на дождь и ветер, высыпал на улицы. Для них эта свадьба значила гораздо больше, чем недельное гуляние в честь торжества монархов. Это ознаменовало конец войны. Амбары снова будут полны зерна, а погреба — вина. Сыновья и дочери сложат оружие и вновь возьмутся за тяпки и вилы. Истоптанные тяжёлыми сапогами поля укроют цветочные ковры, а на дорогах останутся лишь торговые караваны, искатели приключений да немногочисленные патрули. Люди тянули руки к экипажу и плакали, смеялись, кидали вслед промокшие одуванчики — символ свободы и счастья. «А я вот больше не свободен, нет!» — нестерпимо хотелось проорать в ответ и растоптать пушистые цветы. Никогда раньше фантомная корона не давила на голову так сильно. — Будешь? — О колено легонько стукнулась бутылка вина. Дилюк вздрогнул от неожиданности и вжался в сиденье, всем видом показывая: если его поставят перед выбором съесть слайм или составить компанию Кэйе, то пусть лучше на него рухнет метеорит. Кэйа пожал плечами и присосался к горлышку. — До пира не мог дотерпеть? — выплюнул Дилюк. — Знаешь, вообще-то, не ты один переживаешь, — неожиданно серьезно ответил Кэйа, утерев губы рукавом белого камзола, отороченного мехом какого-то редкого животного из его родных краёв. На светлой ткани осталось алое пятно — неявное, пусть и заметное свидетельство искреннего и неподдельного безразличия Кэйи. Во всяком случае, по мнению Дилюка. — Не переживаю я, — ощерился Дилюк, сложив руки на груди. — Ну разумеется, — легко согласился Кэйа и окинул Дилюка оценивающим взглядом, от которого стало не по себе. Казалось, он смотрит сквозь и внутрь, туда, где обречённое сердце Дилюка заходилось в панической, бешеной пляске. — Ты в ужасе. Спорить не хотелось. Хотелось ударить. За правду. За проницательность. За этот серьёзный взгляд, от которого сжималось сердце — и кулаки. — Кстати, белый тебе идёт. Почти сливается с цветом лица. — Ещё одно слово, и я… — Что? — невесело усмехнулся Кэйа, подперев голову рукой. — Ничего ты мне не сделаешь. Никто из нас ничего не сделает, потому что мы оба — достойные сыны своих отчизн. Можешь считать меня предателем, можешь думать, что я гнусное чудовище, пробравшееся в твою постель, но я, равно как и ты, всего-навсего выполнял и продолжаю выполнять свой долг. А отныне он у нас один на двоих, хочешь ты того или нет. И почему мечты всегда сбываются так, что лучше бы и не сбывались? Когда-то очень давно, Дилюк столько раз представлял, как обменяется с Кэйей клятвами, как в глазах будут стоять слезы радости перед тем, как пойти к алтарю. Он хотел бы клясться искренне. Целовать жадно. Ждать брачной ночи с приятным волнением, а не с омерзением. Что ты с нами сделал, Кэйа? Что ты сделал со мной?***
Праздничный зал пестрил синим и красным. С потолка свисали ленты, другие плющом обвивали уходящие ввысь колонны и гигантские вазы, в каждой из которых было по меньшей мере несколько сотен роз. Запах свежих цветов перебивал только аромат еды, от которого рот наполнялся слюной. Гости рассаживались за отдельные столы, рассчитанные на семь-десять человек. Бокалы гостей никогда не пустовали — на свадьбу сына Крепус даже распорядился обеспечить каждый стол коллекционным вином, хранившемся в королевском погребе несколько веков. Дилюк поймал себя на мысли, что ему даже немного стыдно перед ним. Отец старался не только ради иностранных послов и толстобрюхих дворян, ему хотелось обеспечить праздник и им с Кэйей. Он даже пытался советоваться по поводу организации торжества, но Дилюк слышать о свадьбе ничего не хотел: «Решай сам, мне всё равно». На пиру Кэйа был неотразим. Он влюблял в себя гостей, совершенно не прилагая усилий. С улыбкой благодарил слуг, на которых обычно никто не обращал внимания. Слушал скучные речи придворных так внимательно, будто ему правда было интересно. Флиртовал с дамами и господами достаточно, чтобы те заглядывали ему в рот, но недостаточно, чтобы дать повод для сплетен. «Было бы куда проще», — тихо кипел про себя Дилюк, — «напейся он просто в стельку, и всё». Но Кэйа играл образцового молодого мужа, и играл превосходно. Он придерживал Дилюка за талию, наклонялся к уху, делая вид, что нашептывает глупые нежности, демонстрировал их сцепленные в замок руки, прижимался губами к щеке. Если бы Дилюк смотрел на них со стороны, то точно решил бы, что Кэйа безответно, но крепко влюблён. — Ради Архонтов, Люк, хотя бы попытайся притвориться, — шепнул Кэйа во время очередного тоста какого-то мелкого лорда, похожего на свинью. Маленькие глазки лихорадочно бегали от мужа к мужу, а обвисшие розовые щеки тряслись, пока он, пыхтя и едва переводя дух, тараторил заученное дежурное поздравление. — Не указывай мне, что делать, — наигранно промурлыкал Дилюк и тихо хихикнул, будто услышав пошлую шутку. Кэйа удивлённо, но довольно хмыкнул, явно оценив сокрытый ранее актёрский талант Дилюка, и вновь сделал вид, что слушает «поросячьего лорда». До Дилюка, вперившегося остекленелым взглядом куда-то за спины гостей, долетали лишь обрывки поздравлений. «Благословенный союз… Долгих лет… Процветания союзным государствам… Священные узы… Уважение друг к другу… Любовь сильнее ненависти… Этот брак — гарант мира… Надежда Мондштадта… Гордость Каэнри’ах… Будьте счастливы…» Будьте счастливы. Дилюк покосился на Кэйю, заметив, как на этих словах тот спрятал ухмылку в бокале с вином. Он уже устал считать, сколько выпил его молодой муж, — муж! бр-р! — и не собирался дальше терпеть, как Кэйа поглощает алкоголь в промышленных объемах. Дилюк лягнул его под столом и прошипел: — Прекрати столько пить. Ты нас позоришь. — А ты позоришь нас своей кислой миной. Мне приходится работать за двоих — и заправляться соответственно. Кстати! Раскрасневшийся Кэйа чуть качнулся и встал со своего места, поднимая бокал: — Если позволите, я тоже хотел бы сказать тост в честь своего мужа. Зал мгновенно затих. Кэйа совершенно не обращал внимания на толпу — он смотрел прямо на Дилюка. Внутри все похолодело от острого, как лёд, взгляда. — Муж мой, мёд сердца моего, услада глаз моих, я хочу сказать тебе спасибо. За то, что ты и твои родные приняли меня в семью. За твою честность. За твоё милосердие. Ты светишь мне так сильно, что приходится даже прикрывать один глаз. Ну, вы понимаете, о чём я. — Он звучал елейно, вкрадчиво. Кэйа допустил паузу и подмигнул толпе. Среди гостей, явно не понимающих, как реагировать на шутку, раздались жидкие смешки. — Ты разгоняешь кровь в моих жилах, ты зажигаешь огонь в моем сердце, ты всегда был и будешь образцом морали и чести в моих глазах. За Дилюка! Если бы они были одни, Дилюк бы ему врезал. Чтобы заткнулся и никогда больше не открывал свой паршивый, лживый рот, в котором побывала половина Мондштадта. Чтобы стереть ухмылку с наглых, бесстыжих губ. Но все, что он мог — это сидеть и смотреть, как Кэйа высмеивает его перед ничего не подозревающими гостями. — Это было подло, — только и смог выдавить Дилюк, когда довольный собой Кэйа уселся рядом. — Вполне в моем духе, разве нет? — пьяно рассмеялся он. — Меня от тебя тошнит. — Советую проблеваться, но не раньше того, как ты меня трахнешь, — подмигнул Кэйа. Дилюку захотелось отодвинуться, нет, сбежать из этого проклятого дворца, и пуститься в лес, в горы, куда угодно подальше от Кэйи и его безжалостных, злых насмешек. Конечно, первая брачная ночь для него ничего не значила. Да и не могла значить. В конце концов, кто такой Дилюк в его длинном списке? Всего лишь имя. К столу молодожёнов с завидной периодичностью подходили, чтобы поздравить лично. Кто-то хотел просто выслужиться, но были и те, кто искренне хотел поздравить — преимущественно это были приближенные к короне. Первой, как ни странно, подошла бывшая невеста, принцесса Нин Гуан, под руку с Бэй Доу. В их сторону до сих пор изредка неодобрительно косились из-за скандала, произошедшего несколько лет назад. Воля Небес разорвала помолвку ради пиратки, на которой, как выяснилось позже, она женилась ещё до того, как сообщить, что свадьба с кронпринцем Мондштадта ей неинтересна. За это королевская семья потребовала выплатить неустойку. Через месяц в столичную гавань зашёл одинокий корабль без опознавательных знаков, сверху донизу забитый золотом и драгоценностями. Долг был оплачен сполна. — Мне всё ещё неудобно, что так получилось с помолвкой, — прикрыв лицо веером, произнесла Нин Гуан. — Любовь есть любовь. Ничего не поделаешь, — выдавив улыбку, пожал плечами Дилюк. — Я желаю вам спокойной супружеской жизни, принц Дилюк. — Супружеская жизнь должна быть весёлой и головокружительной, любовь моя, — вклинилась Бэй Доу, приобнимая жену за талию. — Впрочем, с Кэйей не заскучаешь. О его талантах молва идёт от Снежной и до самого… Ай! За что?! Кэйа потянулся через стол и ущипнул Бэй Доу за предплечье. Завязалась шутливая перепалка. Дилюк неодобрительно хмыкнул, но промолчал. Нин Гуан хохотала над этими двумя в голос, утирая слёзы с глаз, и он вдруг понял, что на самом деле никогда не видел, чтобы она ещё с кем-то так смеялась. Дилюк с трудом проглотил колючий комок зависти. — О, вас ещё кто-то хочет поздравить. Мы не будем мешать! Правда? — С нажимом спросила Нин Гуан у жены, взяв её за руку и настойчиво потянув за собой. — А?.. Да, любовь моя. — Бэй Доу, кажется, даже не поняла, с чем согласилась. Она прокричала напоследок: — Кэйа! На нашем месте, ты понял? Я привезла забористую пшеничную водку из Снежной! Тот улыбнулся и неопределённо махнул ей вслед. На секунду Дилюку показалась, что от широкой улыбки в пол-лица у Кэйи порвётся рот. Одну женатую пару сменила другая. Джинн, не имевшая права снять военный мундир даже на свадьбе, крепко обняла их обоих. Её глаза светились тихой печалью, но губы улыбались. — Знаю, у вас что-то произошло и этот праздник вряд ли ощущается таковым. Только не обижайте друг друга, договорились? А если надо выпустить пар на поле боя — вы оба знаете, где меня искать. — Спасибо, Джинн. Мы… я это ценю. — Дилюк попытался сделать так, чтобы улыбка не выглядела чересчур вымученной. — Мы рады, что ты смогла выбраться, командир, — Кэйа приподнял бокал и кивнул. — А где Лиза? — Ищет Кли. — О нет, — в один голос сказали супруги. — Она же совсем ребёнок, как её вообще сюда пустили? — оглядываясь по сторонам в поисках ярко-красного берета Кли, спросил Кэйа. — Конечно, никто её не пускал! Но ты знаешь эту маленькую… — Попалась, разбойница! — Лиза схватила под соседним столом перебирающую ножками Кли, не оставляющую попыток вырваться. Девочка истошно вопила во весь голос, но мгновенно успокоилась, когда Лиза передала её на руки Джинн. Один её взгляд заставил Кли умолкнуть, словно её потушили, как свечку. Лиза отдышалась и, поправив волосы, напутственно обратилась к молодожёнам: — Только не поубивайте друг друга… — …иначе я вас взорву! — радостно пискнула Кли, обнимая Джинн за шею. — Она не шутит, — серьёзно сказала командир. — Это вполне справедливое опасение, — рассмеялся Кэйа. Джинн и Лиза не были женаты по каким-то своим причинам, но они излучали столько тепла, что сомнений не возникало — они семья. Это и так было понятно по взглядам, прикосновениям, жестам. Они даже воспитывали ребёнка! Однажды им с Кэйей тоже придётся задуматься о детях и сама мысль об этом вызывала приступ паники. — Мы пойдём, этой проказнице пора спать, — вздохнула Лиза. Сон из них троих явно требовался кому угодно, только не Кли. В ней было столько энергии, что она могла добрых несколько часов бегать вокруг своей оси, а потом кидаться водяными бомбами из окна во всех, кто ей не понравится. — Ведите себя хорошо, мальчики, — шутливо пригрозила пальцем Джинн напоследок. А может, и не шутливо. — Первый танец принадлежит молодым супругам, — хлопнул в ладоши Крепус и кивнул сыну. Дилюк стиснул зубы до боли в челюсти, смахнул с лица отвращение и встал со своего места, протягивая Кэйе руку. — Потанцуем, муж мой? — сверкнул Дилюк глазами так, будто собрался вступить в схватку с опасным диким зверем. Кэйа и был зверем — вернее, змеёй, пригретой на груди. Вопрос был только в том, когда холодные чешуйчатые кольца обовьют шею и сомкнутся навсегда. — Муж мой, смею ли я тебе отказать?.. — оскалился Кэйа, охотно принимая его приглашение. Взгляд у него был в расфокусе, как будто он не до конца отдавал себе отчет, где находится. Прикосновение обожгло ладонь, скрытую под белой тканью перчаток. Они прошествовали в центр — стёкла зазвенели от раската грома. По залу вихрем, вторя грому, пролетел шёпот. Плевать, сказал себе Дилюк. Плевать на приметы и слухи, судьбу и провидение, собственные желания и чувства. Эта свадьба, притворство, даже танец — служат великой цели, гораздо большей, чем сам Дилюк. Он может только зажмуриться и переставлять ноги под истерический визг скрипок и заунывный вой трубы. Они танцевали молча, переговариваясь одними взглядами и движениями. Несколько поступательных шагов вперёд — я не буду терпеть неуважение! Крутой разворот — у тебя нет выбора. Шаг назад — хочу сбежать от тебя. Наклон головы — мне больно даже смотреть в твою сторону. Они расходились, соприкасаясь одними руками, и снова сходились, и падали в объятия друг друга. Никто не желал подчиняться и оба перетягивали право вести, как канат. Зрители хлопали в ладоши — ещё, ещё! Волосы хлестали по лицам, руки скользили по гибким, сильным телам, и никто из двоих не смел оторвать глаз от чужого-родного лица. Они были холодны, как снежная буря, и горячи, как лесной пожар. Они были стихиями в телах людей. В танце не было даже намёка на нежность — только ярость, отыскавшая катализатор, чтобы наконец вырваться наружу, и сжимающее сердце отчаяние. Так танцуют обречённые. Капля пота упала Дилюку на лицо в финальном па, когда Кэйа склонился над ним, одной рукой удерживая его тело над полом. Дилюк ожидал увидеть торжествующую ухмылку: «Смотри, я тебя сделал! Я возвышаюсь над тобой! Я смотрю сверху вниз!» Но Кэйа не улыбался. Единственный глаз странно поблёскивал, губы сжались в тонкую нить. Дилюк побоялся найти у него на лице то, что могло бы — хоть немного, но — изрешетить его броню, которую он отрешённо и бережно ковал последние два года. Он бы не вынес, если бы ее пробили. Он бы себе не простил. И потому малодушно отвёл взгляд.