Финская кара.

Оргия и наказание.

Ворошилов усмехнулся и махом оказался стоя на своих коленях. — Побойся бога, Сталин. — Бога нет, и смерти я не боюсь. Клим расположил ладони на бедрах хозяина. Изредка посматривая, он замечал, что Сталин только и ждёт разрядки. Он не стал рассуждать о том, что является лишь его служилым мальчиком. Хоть и таким важным. Хоть и таким любимым. Он коснулся губами до его члена. Сталин глубоко вздохнул, поднял голову кверху. Его как током пробило. Левую руку сводило. Ноги непроизвольно дрожали. Он прикусывал губы, жаждая прикосновений его теплый ладоней. Ворошилов знал, что ему нужно. Знал каждую его реакцию, каждое его действие. Это его спасало и на политическом поприще. Он умелец в отношениях со Сталиным. Климент сжал бедра Кобы и немедленно принялся ублажать своего начальника. Сталин горячел. Он нервно перебирал локоны Клима. Изредка сжимал их, до боли, ласково и с умолением гладил красные щеки красного маршала. Климент старался не отвлекаться. Хотя его очень соблазняли ладони Сталина, которые ласкали его эрогенные зоны на шее. Он старался, чтобы эти моменты запомнились хозяину. Его движения были нежными и благодарными. Отличающиеся от его предыдущих слов. Красный маршал таял, купаясь в руках вождя. Отвечая ему тем же добивался того, что Сталин выдыхал его имя, запрокидывая голову назад и прижимал Клима к себе еще более. Ворошилов усерднее и мягче ласкал своего товарища. Скулы сводило, а грудь уже давно дрожала от нехватки воздуха. Цепкие пальцы все сильнее сжимали усталые ноги вождя. Колени болели от березового паркета, который неровностями впивался и драл до боли в ноги. Он не без удовольствия мычал, чем издавал громкие и явные вибрации, которые проходили по всему стояку. Тогда Коба рычал, часто выговаривая горькие слова в сторону маршала, но с таким наслаждением. Клим продолжил ласкать Сталина руками. Губы его дрожали, глаза устало смотрели на нависающего над ним вождя народов. Клим улыбался. Он был счастлив, что мог увидеть хоть один довольный мускул на лице своего давнего друга. Он не успел додумать, как Сталин прижал его, вынуждая снова взять член в рот. Он изливался в теплый рот Ворошилова и неистово дрожал. Еще никогда Клим не казался ему таким необходимым и таким прекрасным. Это таилось где-то глубоко в душе и боялось проявиться. Ворошилов жадно сглатывал. Гладил уставшие ноги вождя и внимательно, не без сочувствия, смотрел на состояние Джугашвили. Он хотел расслабить хозяина и провел внизу живота ладонями, чуть-чуть нажимая и массируя. Ни сказать, что это вовсе не помогало. Ворошилов хотел хоть как-то помочь. Сталин только чувствовал нежные и заботливые прикосновения, успокаивающие и дающие понять, что это все не для званий, не для мест, не для взаимной выгоды, а из-за потребности. Чистой потребности. Клим поднимался с коленей, пока Джугашвили подходил к своему столу. — Ты, Клим, хороший. Хороший. — устало сказал Сталин. — Ты — мой помощник. Друг. Ворошилов искренне улыбнулся. Но сразу замял улыбку. Он уже давно привык, что Сталин резко реагирует на его смех, называя «балалайкиным». Такого прозвища он не мог простить еще из уст Владимира Ильича. Он тихо подкрадывался к столу. Аккуратно дотронулся пальцами до дубовой поверхности, где лежали злосчастные бумаги. — Делай так, как я тебя учил. Ворошилов сверкнул глазами в сторону Кобы. Все-таки он не мог привыкнуть, что им кто-то управляет. Он закрыл глаза. Сжал губы в тонкую полоску. Он сдерживал в себе порывы агрессии. Еще со времен ссылок он не лез за словом в карман, а уж тем более за кулаком. Когда нервозность прошла, он открыл глаза и увидел, как Иосиф махом открывал шторы. Солнечный свет проник в темную комнату и упал на дубовый стол. Стол — как священный алтарь — освещался яркими лучами. Они не могли не рассмеяться от этого. Собрав волю в кулак, Клим резко начал срывать с себя ремень. Он был бы спокойнее, если бы над ним никто не главенствовал. Он привык управлять сам. Но понимал и принимал, что часто его покорность приводит к благоприятным исходам событий. Бляха вместе с ремнем оказалась на столе вождя, штаны с шорохом опустились до колен. Клим нагнулся и лег на дубовую поверхность. Он вытянул руки, как мартовский кот, купаясь в лучах солнца, потягивался после сладкого, долгого, неторопливого сна. В кабинете пахло теплом. Солнечный свет грел воздух. Картины в рамках отсвечивали сладко-желтым оттенком. Хрусталь стопок поблескивал, а солнечные зайчики рассыпались по потолку, отвергаясь от поверхности старого зеркала. Ворошилов счастливо улыбался. Он растягивался по столу, купаясь в солнечных лучах. Сталин наблюдал за ним и скромно восторгался. Так, как позволяла ему это душа. Наблюдая за прекрасной картиной — полуголый Ворошилов лежит на столе и греет бока на солнце — невозможно было хоть как-то да не умилиться этой ситуации. Он освободил свой член и стал аккуратно вводить его в Климента. На лице Клима появилась пьяная улыбка. От наслаждения он закатывал глаза и прикусывал губы. Он хватался руками за устойчивые вещи, находящиеся на столе Сталина. Иосиф переплел свои пальцы с пальцами Ворошилова, одной рукой придерживая и лаская его упругую задницу, которая совсем недавно осушилась от кровавых шрамов. Остались белые, рассекающие ягодицы полоски. Мышцы напряглись, что привело еще к более приятному виду его задницы. Сталин с удовлетворением выдохнул, награждая Ворошилова легким шлепком. На что получил ответ в виде явного стона. Клим задыхался от наслаждения. Иногда у него не получалось сдержаться, и стойкий рык обрамлял голую комнату. Он с улыбкой вжимался в дубовую гладкую поверхность. Он чувствовал на своей заднице шершавую руку Сталина и прогибался в спине от удовольствия. Получая шлепки, он напрашивал ещё. Ягодицы розовели, как его щеки, когда Сталин угощал его настоявшимися винами, вены на руках раздувались и осыпали всю мускулистую руку. Спина сильно напрягалась. Широкие плечи, худая талия и выпирающие ребра. Все выглядело так молодо в его теле. Каждый сантиметр. Иногда Сталин смущался, глядя на тело Ворошилова. Отличие было колоссальное. Молодое тело немолодого маршала — вот, что удивляло вождя народов. Локоны свисали с сырого, напряженного и усыпанного морщинами лба. Он чувствовал, как все тело горело и покрывалось влагой. Каждый толчок сопровождался томными стонами и скрипом дубового стола. Темп увеличивался. Все принадлежности, которые лежали на поверхности, падали с нее. Ворошилов напряжённо дышал и принимал всю «сталинскую мощь». Коба постепенно уставал, но темп не сбавлял, а еще жестче входил в Клима. Комната наполнилась пошлыми стонами и выкриками. Солнце невероятно раздражало. А жара распространялась по всей комнате. Мокрые тела изнеможённо прилипали друг к другу. Напряжение нарастало, как и момент разрядки. Климент постепенно приподнимался на локти, проглатывая стоны, сжимая зубы в кривой улыбке. Коба притягивал Ворошилова к себе, обнимая за талию, упираясь грудью в его лопатки. Он уткнулся носом в его шею, внимая его аромат. Клим тяжело дышал. Особенно с того момента, как крепкие руки сжали его. Но наводить разборки не было времени. У них уже не было сил себя сдерживать. Пьяные выкрики взрослых мужчин в порыве страсти изредка напоминали, как двое рабочих перетаскивали на себе трехметровый шкаф. Клим полностью доверился Иосифу и закинул свои руки за его шею, прижимаясь к нему еще сильнее. Сталин стонал ему на ухо и шептал грязные слова, от которых Клим мгновенно успокаивался и сладко улыбался. Его шепот щекотал и грел уши. Клим растворился, но мгновенно напрягся, когда приятная ноющая боль схватила пах. Он прогнулся в спине и издал полу глухой вздох, наполненный всем наслаждением, тягостью, болью и счастьем. Он почувствовал, как Сталин кончил в него и рыкнул в ухо. Он был не так эмоционален. Но Ворошилов чувствовал его руки, которые, царапая, блуждали по его груди. Терзали порванную гимнастерку, соски. Через несколько минут мокрые, слитые друг с другом, тела отторглись друг от друга. Коба шлепнул Клима по ягодице в последний раз и отошел от места соитий. Сталин застегнул ширинку, взял трубку, которая лежала на подоконнике, зажег ее и закурил. Клим усталыми движениями убрал со лба прилипшие волосы, натянул и застегнул штаны, попытался прикрыть расцарапанную грудь, что было тщетно, и невинно по-мальчишески, сунув руки в карманы, подошел к Сталину. — Клим, все-таки нужно было нашим солдатам выдавать горячительные напитки. Тогда бы они хоть как-то грелись. Клим выдохнул. Он не хотел возвращаться к воспоминаниям об этой провальной войне. Сталин заметил его уставшее лицо. — Клим, закурить хочешь? — в одобрение предложил Сталин. — Я бросил. — тягостно ответил Ворошилов. — Жаль… Все тяготил этот тяжелый разговор. Но никто не мог вымолвить хоть кого-то ясного предложения. Молчать было еще тяжелее. — Я пойду… — сказал Ворошилов. Они прошли к дверям, в молчании, в неловком молчании. Клим быстро прошмыгнул через двери, когда Сталин их открыл, и остановился на пороге. — Клим, я снимаю тебя с поста наркома обороны. — тяжелое молчание. «Так тебе и надо, дурак старый» — подумал про себя Климент и опустил глаза. — Теперь ты будешь заместителем председателя СНК. Двери закрылись. Ворошилов был рад, что остался жив, но и прислуживать Молотову он не особо хотел. Он прислонился лбом к двери и закрыл глаза. — Спасибо товарищу Сталину, что живой — выдохнул он.