кто не рискует - тот не ебёт.

      миша часто скучал, чем походил на тоскующую но изящную даму, сидящую у окна и попивающую дешёвое вино. дама сидит, пьёт это самое вино, никого не трогает и одиноко скучает, а вот миша — слегка другой случай. тоже одиноко скучает, однако и трогает других будь здоров. ну, как других. другого. одного-единственного. избранного, блять.       посему именно в этот майский день он решил вдоволь наиграться.       ведь во-первых — сейчас весна, а во-вторых — способ он придумал просто невообразимый.       как там говорится? «кто не рискует — тот не пьёт»? в данный момент это изречение могло бы посоревноваться в своей гениальности только с гениальным изречением горшка — «кто не рискует — тот не ебёт», поскольку именно оно прямо сейчас могло описать весь примерный вид сегодняшнего дневного путешествия в адово жерло.       изначально он не предвидел того, что ренегат, что незамысловато поедал красное яблоко, красное, будто мишка после его суждений, будет говорить, что это яблочки его бывшей.              посему ляпнув что-то невпопад он ретировался, раздумывая, а была ли это вообще метафора? вдруг за поворотом осталось местечко еще парочке яблок? сам бы он не прочь съесть штучку, и, в принципе, чьи они будут — дело последнее. просто уж очень хотелось бы вкусить запретного плода в сей жаркий день. запретного по наказу леонтьева.       от раздумий насчёт того, а выходил ли всё-таки леонтьев из автобуса, и выходил ли только ради того чтобы поссать, горшенёва отвлекла только одна мысль. и мысль эта сидела у окна, задумчиво пялилась в тетрадку, вот, будто бы почуяв чей-то взгляд, перечеркнула пару строчек, почесала подбородок и забросила это гиблое дело, перенеся свой взор на стекло.       на стекле этом карабкалась в лучшую жизнь муха — ползла себе, ползла, чуть ползало не отползла. вверх. только вперёд. впереди всех и вся ползла. миша аж подумал, что лишняя сотка в кармане нашлась — вот настолько эта муха походила на бизнес-тренера личностного роста. ползи, ползи вверх и не сдавайся, ползи только вперёд и только вверх, не останавливайся, а не то заставлю купить ещё несколько курсов и измажу в говне.       миха осмотрелся, будто бы уже сейчас делает что-то запрещённое, увидел якова, что болтался рядом с ренегатом, корчил недовольное лицо и говорил что-то, от чего второй смеялся, и сразу понял — надо бы и свою музу чем-то раззадорить.       — андрей? — окликнул он того беспомощно, присел рядом и улыбнулся белоснежной улыбкой. почти. голливудской. только чуть-чуть менее эталонной.       андрей выпал из ступора, где он до сих пор разглядывал муху, что, похоже, начала ему втирать, что она и только она способна ему поведать все тайны мироздания, оглянулся, уронил звучно ладонь на стол, улыбнулся и кивнул.       — я тут думал, что, знаешь, уже довольно эксклюзивно, — говорил он, глядя на того изучающе; глаза у князя уставшие, губы чуть поджал, в принципе, вёл себя довольно резко и нервно. — я подумал, что мухи не могут похвастаться большим интеллектом.       — почему? — непонимающе проговорил андрей с запинкой. вот! вот оно. он уже сомневается в том, что мухи не могут быть тупыми. о чём он думает? об интеллекте сраной мухи? мало того, он допускает, что они могут быть умными. а вдруг он уже в сговоре, вложился в мухиный институт? мушкариную школу?       — потому что вся их мелкая башка это больше глаза, чем мозг.       — у них есть мозг? — андрей смотрел на друга, как на полоумного.       миха сделал умный вид, положил ладони на стол, прикрыл глаза. поджал губы и медленно кивнул, вкладывая в это действие всю серьёзность.       — к сожалению, да. может быть однажды какая-нибудь муха станет настолько умна, что перестанет долбиться в стекло.       — а вдруг она наоборот изначально такая умная, и долбит стекло, чтобы стать тупее, и не думать о всяком дерьме этого мира?       горшок замялся.       — возможно. — выдавил из себя он.       он скорчился, когда подумал о том, где могла быть и сидеть эта муха буквально несколько минут назад.       — слушай. — сказал он уже куда тише, с негромким шлепком опустив руку князеву на колено, — я вообще, знаешь, не мозги мухи тут хотел обсудить. зашипев от неожиданности, тот переспросил:       — а что тогда?       — думаю, скорее, вообще ничего. — он провёл рукой по бедру вверх.       — тогда, может, помолчим?       — ну уж нет, — миша уже не хотел так просто сдаться. — я передумал, андрюш, — он скользнул пальцами к самому низу живота, неприятно щекоча.       а потом он неаккуратно прекратил все свои поглаживания, встал, несуразно улыбнулся и, когда князев уже было подумал, что его из плена отпустили, переступил на другую сторону сиденья, ненавязчиво цепляясь коленками за ноги князева.       переместившись к окну, он сел, улыбнулся опять своей этой непонятной для человечества улыбкой, что излучала только загадочное презрение ко всему, что их окружало, потому что оно, как ни странно, окружало их, не давая возможности мишеньке, маленькому собственнику мишеньке взять своё, как говорится, здесь и сейчас.       он едва заметно помрачнел в лице, но после сощурился, поглядывая исподлобья, да, кажется, глаза сделались не просто пугающе-красивыми, но и скрывающими что-то. что? знает только сам дьявол. как-то странно было бы, если б миша не знал что же такого странного и непонятного скрывают его собственные глаза.       — андрюш, понимаешь, между скукой и бодростью — я выберу бодрость. между чем бы то ни было и тобой — я выберу тебя.       — резонно, — прохрипел князев, когда почувствовал, как костяшки горшовских пальцев и его тазовая косточка столкнулись в самом неподходящем временном отрезке. а конкретно — когда любой взгляд со стороны на миху, что кончиком носа, уже, похоже изобразил на шее князева вторую мона лизу, может вызвать внезапный приступ нихуя-не-понимания.       носом и вправду горшок рисовал незамысловатые, понятные только ему пируэты на бархатной, девственной, (похоже, уже достаточно понятно) коже андрея.       рисовал бы себе и дальше, если бы не было у него в планах чего побольше. а у него было. посему продолжая вести губами ближе к скуле, он скользнул пальцем под футболку, задевая резинку джинс, делая вид, будто совсем в них не заинтересован.       возможно, измученному князеву и было бы похуй, собственно, на его странные намёки и сигналы, но поскольку он хотел хоть немного оставаться в этом мире хотя бы разумом — похуй ему не было. он заметил это мимолётное движение и, прикрыв глаза, болезненно выдохнул.       ему не было похуй ни на что из того, что творил коварный миша, потому что творил он это, как ни странно, не только в угоду себе.       а потом случился конец князевского мира, потому что горшенёв резко накрыл своей чёртовой ладошкой андреев пах, отчего тот, казалось, вдохнул весь воздух, что только был в этом захудалом автобусе. вдохнул и оставил в лёгких, а потом ментально покинул эту ебучую планету, отправившись во все тяжкие.       — что ты…. — только и выдохнул он михе в щёку.       — только не ври, что тебе не нравится, — по-лисьи облизнувшись прошипел он, сквозь плотную ткань ощупывая уже постепенно твердеющую плоть.              — соврать, к сожалению, не смогу.       — вот и славно.       как-то андрей не успел уловить, когда это миха записался на роль какого-нибудь средневекового герцога. не хватало только весело вздёрнуть широкополую шляпу и задорно спросить разрешения подрочить любимому другу-товарищу. в автобусе. в автобусе, блять. надо бы сказать ему, что где-то что-то точно не сходится. пока неясно где и что, но что-то и где-то точно.       слегка сдавив пальцы, он замялся, как будто бы даже чуть-чуть постеснявшись. андрей едва сдержался, чтобы не спросить, мол, что же такое случилось? действительно, блять, что же такого могло случиться, в такой-то ситуации?       наверно приехали дальние родственники, начали про вторую половинку расспрашивать. или коллекторы обоссали дверь. а с ними пришли ярые фанаты попсы и рядом насрали до кучи. или бабка в очереди подралась с тобой за кефир. или всё сразу.       скользнув пальцами к собачке он дёрнул её вниз, бесстыдно ухмыляясь и рассчитывая на то, что андрей даже не подумает сопротивляться. а он и не подумает. в принципе не подумает. как в такой ситуации можно думать? ладно как — зачем, — вот главный вопрос.       миша сунул руку в андреевы штаны и на мгновение замер, изучая черты лица, что, кажется, застыли в немом произношении слова «блять». андрей совсем уже попрощался со здравым смыслом. ну, здесь хотя бы почти ничего не видно. почти. не видно. ну, почти. знаете, такое почти, что-то вроде «я еду в китай учиться» и «мам, да не собираюсь я в своей комнате мыть посуду, положи губку!».       провёл пальцем по уздечке, замирая каждую секунду, всматриваясь во влажные князевы глаза, и томно, монотонно втягивая через сухие ноздри побольше воздуха. внешне он всегда казался спокойным и ровно удалённым от какого-то ахуевания. любого. но всякого можно вычислить просто-напросто. вот такие вот мелкие детали, к примеру, говорят либо о том, что горшенёв пожалел, что не сунул руку и к себе в штаны тоже, но решил не продолжать, а закончить дело только для любимого друга. ещё, например, эти детали говорили о том, что хоть он и пытался выглядеть показательно спокойным — на деле само воплощение слова страх. вот едва не руки дрожат, ей-богу.       после он раздвинул шире ноги князева другой рукой, уткнулся носом ему в щёку и уже слепо начал вести снизу, от мошонки, что он огладил большим пальцем, вверх, до головки, что он уже облюбовал короткими поглаживаниями.       за что такое муторное мучение, за что? уж начал — закончи, как следует, зачем так мучить бедолагу князева? загадка. да уж, миша — сплошная загадка.       андрей заскулил, когда рука горшенёва резко сжала член почти у самых яиц, ослабла, провела муторно сухой хваткой вверх, которая отдавалась приятной болью, а после снова всё прекратил. когда-нибудь андрей разозлится и сам доделает его незаконченные дела, но, кажется, не сегодня. он опешил, но после шумно выдохнул, когда увидел, как миха схватив член левой рукой, наклонился, насколько позволяло имеющееся пространство, после смачно сцедив слюны и обильно облизав едва не до середины.       руки его холодные, мрачно-ледяные, но такие касания к разгорячённой плоти были только приятнее. жаркая, горячая кожа забавляла мишку. его медленные, муторные движения изводили бедного, хрупкого андрюшу, посему он едва ускорился, чувствуя, как тот хватается за рубашку мишину и глухо шипит в шею.       немыслимо — в скором времени, когда миша уже чаще чередовал быстроту и медленность, андрей ощутил вновь лёгкую боль в паху, чуть заметную, а после почувствовал его телесное отделение от души, ибо настолько ярые, слепые движения горшковской руки сводили его с ума.       он замер, наклонившись чуть вперёд, сжал зубы и правую руку в кулак, а после кончил, постыдно сведя колени друг к другу.              миша заулыбался, как довольный кот.       — андрюш, ты очень нетерпеливый, — сказал он, рукой ведя легко и непринужденно вверх-вниз, очень медленно и едва ощутимо.       — да ну? — хрипло отозвался андрей       — я даже подумать не мог, что ты уже всё, андро, теперь штаны твои, к сожалению, увы и ах испачканы. ты бы хоть сказал, я бы, ну, был более предусмотрительным. можно было бы сокрыть это дело.       — и как же? — спросил андрей нетерпеливо.       миша вытянул губки вперёд, глянул на пальцы, с которых стекала сперма, поднёс к губам и облизнул их, вызывая в голове андрея тонну маленьких матерных фразочек, которые он, к счастью или сожалению, озвучивать не решился.       — так, к примеру.       князев часто закивал, так, будто бы это доставляло ему большую боль.       — ты хоть предупреждай, — горшенёв заботливо потрепал его по плечу, другой рукой уже оглаживая колено. — в следующий раз.       — следующий раз?       — ну не предыдущий же, ну, — смутился горшок, — в самом деле.