Легкомысленный шёпот

Я скучаю. Это единственное объяснение моей тяги к прошлому. Не помогают никакие советы и психотехники. Можно только смириться, стараться скучать всё тише и тише с надеждой когда-нибудь научиться просто помнить. (с)

— Очень хорошая квартира. Мне понравилась, — мечтательно сказала Катя и сжала ладонь Артёма. — А вид-то какой из окна кухни! Просто сказка. Марсов улыбнулся. Он практически полностью разделял восторги девушки. Скоро они будут жить в отдельной квартире, вместе, станут вести совместный быт, а потом, быть может, поженятся. О браке они пока не говорили, да и Артём не был уверен, что пришло время. Когда-нибудь. Потом. Быть может. День начался вполне себе хорошо. Марсов и Катя заехали в мебельный магазин, где ввиду повсеместного товарного дефицита выбор был до обидного невелик. Тем не менее, один тёмно-коричневый гарнитур очень понравился Савичевой. Они вместе с Артёмом прикинули, что вполне потянут такую покупку. Не зря ведь откладывали. Месяц назад умерла бабушка Марсова, Анна Павловна, и тот решил предложить Кате начать жить вместе. Девушка сразу же согласилась, потому как давно ждала столь соблазнительного предложения. И вот сегодня они впервые посетили эту квартиру, чтобы понять, насколько она им подходит, годится ли для переезда. На обратном пути молодые люди купили пирожки с картошкой, а потом Кате вдруг приспичило зайти в поликлинику. Она сказала, что давно хочет забрать свой снимок позвоночника, да всё руки не доходят, а поскольку поликлиника как раз находится по пути домой, то сейчас это сделать будет очень удобно. — Мне кажется, в гостиной надо поклеить голубые обои. Можно даже в цветочек. Что скажешь? — жуя, спросила Савичева, быстро шевеля жирными от пирожка губами. — Неплохая идея. Или зелёные. — Да, зелёный — хороший цвет. Когда я была маленькой, в моей спальне были такие обои. Очень красивые, с мелкими золотыми листиками… Они шли и обсуждали будущий ремонт. Безумие случилось прямо возле здания клиники. Марсов уже поднялся на третью ступеньку, когда, словно из преисподней, раздался до боли знакомый и, как могло показаться, забытый голос. Дерзкий, энергичный, с вызывающими нотками. Этот голос молодой человек узнал бы даже в состоянии маразма. — Артём? Какая встреча, — именно так прозвучала фраза, которая заставила Марсова ошарашенно замереть. Сердце намеревалось расколоть грудную клетку. Катя остановилась на две ступеньки выше и обернулась на окликнувшего. Артём медленно, словно в дурном сне, повернулся и увидел Его. Парнем мгновенно, словно по мановению волшебной палочки, овладела паника. «Этого не может быть! Как он здесь оказался? Что ему нужно?» — истерично билось в мозгу, словно пульс. — А ты почти не изменился, — с улыбкой сказал Герман, переводя взгляд на Катю, которая хлопала ресницами, немного растерявшись. — Представишь мне свою даму? Как-никак, мы не виделись шесть лет… Неужто не рад любимому дяде? — Так вы дядя Артёма? — тут же улыбнулась Савичева и быстро спустилась с крыльца, протянула мужчине руку. — Меня зовут Катя, очень приятно! — Герман Винницкий, — представился тот и пожал ладонь девушки. — Это взаимно. Артём стоял столбом, ощущая, как на макушке от ужаса в прямом смысле шевелятся волосы. Ветер обдал лицо, слегка отрезвляя и доказывая, что это всё не сон. Он действительно стоит рядом с тем, кого силился забыть, словно страшный сон. Три года безумной связи, полной страсти, укусов, насилия, ломаных движений и невозможности всё закончить. Это было так давно, но это было. Все эти шесть лет, проведённые врозь, Марсов старался начать новую жизнь, и это начало удаваться ему далеко не сразу. Первое время он вскакивал от любого ночного звонка, от грохота за дверью, от безумных снов. Иногда ему казалось, что кто-то пытается проникнуть в квартиру. Артём боялся, что это Герман, что он нашёл его. Идти по улице, резко остановиться и обернуться, ища того, кто пристально наблюдает за ним, ожидая увидеть знакомые и пугающие тёмные глаза, но… не находить. Это было привычкой Марсова, от которой он так и не избавился. Время шло, но где-то три года из шести Артём чувствовал себя цепями прикованным к дяде. Он не мог начать с кем-то отношения, потому что тут же начинал ощущать себя изменником; он постоянно, ежеминутно, мыслями обращался к Винницкому, иногда спрашивал у него совета. Он хотел забыть того, кого так пронзительно любил… И вместе с этим совсем не хотел. Он чувствовал себя больным. Принадлежащим ему, не себе. Он чувствовал себя пропавшим и конченным. И расстояние ничем не могло помочь, оно не делало связь слабее. Тот день вполне можно было пометить красным фломастером в календаре. Марсов уходил внезапно даже для себя самого. Он часто думал о том, чтобы сбежать, но не мог решиться. В конце концов, он любил своего дядю, пусть и такой нездоровой, обжигающей, сжигающей любовью. Стоя на крыльце поликлиники, Артём вдруг с ужасом, в мельчайших деталях вспомнил тот день. Август медленно таял, словно абрикосовое мороженое, оставленное под прямыми лучами солнца. Было тепло. Марсов сидел у окна и смотрел на то, как два воробья дерутся из-за куска хлеба, кем-то брошенного на асфальт. Неожиданно навалились мысли о собственной жизни. Ночь была безумной. Герман трахал его особенно жёстко, грубо сжимая рукой его шею, словно планируя задушить. Артёму было больно, противно и очень хорошо. А потом, когда член в последний раз ворвался в его воспалённое отверстие, чтобы извергнуть большое количество спермы, Марсов тоже кончил, и тут же ощутил себя совершенно опустошённым. Выйдя из племянника, Винницкий сделал то, чего никогда ранее не делал. И об этом до ужаса смущённый Артём впоследствии не мог вспоминать без содрогания. А иногда он видел это во снах. Пожалуй, даже под пытками молодой человек не смог бы рассказать о том, что именно произошло в ту ночь. Наутро ему было мерзко и от всего происходящего, и от себя самого. Поэтому, вдруг приняв импульсивное решение, он просто встал и начал собирать вещи. Руки дрожали — как часто он представлял этот момент! Через двадцать минут Артём выходил из дома в твёрдой уверенности, что никогда не вернётся. У него не было ни работы, ни друзей, ни родных, готовых помочь. Марсов понимал, что дяде ничего не стоит отыскать его в Москве: у него слишком много связей. Поэтому Артём поехал на вокзал, чтобы купить билет в один конец. Куда? В любой город Союза. Главное — оказаться подальше. Как же это странно: они расстались ещё в СССР, а встретились уже в совсем другой стране. Их общее прошлое умерло вместе с Советской империей. И этого дивного, ужасного прошлого нельзя было касаться даже мыслями. Получил ли Марсов хотя бы крупицу счастья, когда ушёл от Германа? Нет. Он был несчастен, он влачил жалкое существование и, вообще, чувствовал себя глубоко больным. Без Винницкого было настолько же паршиво, насколько хорошо. Попытка самоубийства закончилась трёхмесячным нахождением в больнице. И тогда, будучи прикованным к койке, Артём всерьёз думал о том, чтобы вернуться… — Что ты замер-то? Тём? — Катя сжала плечо молодого человека. — Задумался. Здравствуй, дядя, — с трудом вымолвил Марсов, глядя в тёмные и наглые глаза Германа. Да, тот изменился. Появились новые морщины, седины стало больше. Но, чёрт возьми, всё это его ничуть не портило. Он, как и прежде, мог пригвождать своего племянника к месту одним только взглядом. Марсов быстро посчитал в уме и пришёл к выводу, что Герману сейчас пятьдесят шесть. Их разница в возрасте составляла тридцать лет. — Предлагаю поехать ко мне. У меня, знаете ли, полный холодильник еды. Вы такой ни в одном магазине не найдёте, — пристально глядя в глаза племянника, продолжил Винницкий. — Н-нет, это неудобно, да и нам… — промямлил Артём, но его тут же прервала Катя. — Конечно! Я даже не знала, что у Тёмы есть родные. А оказывается дядя. Да ещё и живёт в нашем городе. Ну ничего себе! — улыбаясь, девушка укоризненно посмотрела на жениха. — Он такой, — ответил мужчина и оскалился, а затем повернулся и указал на чёрную иномарку. — Я на машине. Идёмте, молодёжь. — А как же снимок? — вытирая пот со лба, прошептал молодой человек. — Да потом! Не горит. Артём внутренне скукожился. Его трясло. Но Катя, ничего не замечая, решительно двинулась следом за солидным мужчиной, и Марсову ничего не оставалось, кроме как поплестись в том же направлении. Когда-то давно он всерьёз увлекался танцем, и Герман был его первым и единственным тренером и учителем. То, как Артём обожал и боготворил своего дядю, нельзя обожать и боготворить — сердца не хватит. Но сейчас, идя к машине и стараясь не задохнуться от накативших эмоций, Марсов понимал, что так и было. Обожал. Боготворил. И их первый петтинг, произошедший прямо в танцевальном зале, вспомнился так ярко, словно Артём смотрел кино в стерео-очках. Такое не забывается. С этим живут и умирают. Но он забыл. Точнее, думал, что забыл. Всего лишь думал! Артёму хотелось остановиться и заорать на всю улицу.