Легкомысленный шёпот

«Как же я тебя ненавижу… Как же я скучал», — эти две мысли столкнулись друг с другом, словно пылинки в воздухе. Стали одним целым. Чувства Марсова не отставали от них. Да, он дьявольски соскучился. И теперь, видя элегантного и высокомерного мужчину, у которого явно всё было прекрасно и без него, Артём чувствовал лёгкую боль в сердце. Захотелось закончить этот глупый язвительный разговор. Просто подойти, обнять, коснуться губами виска, затем волос… Посчитать, сколько появилось седых. Марсов чувствовал, что между ним и дядей образовалась ледяная стена, и прорвать её уже не так просто, как раньше. Уже недостаточно просто прийти и поцеловать, обнять, сказать слова любви. Теперь нужно было что-то ещё… — Это всё блеф, — Винницкий сел на кожаный диванчик, стоящий в углу. — Ближе к теме. Зачем ты здесь? Зачем пришёл? — А ты меня не ждал? — ухмыльнулся Марсов, которому было больно слышать дядю. Как банально… — Я давно тебя не жду. Это звучало так сухо, так спокойно… Марсов слегка прищурился, пытаясь зацепиться хоть за что-то в облике дяди. Но нет, это был словно чужой человек с внешностью некогда обожаемого мужчины. — У тебя кто-нибудь есть? — Есть. — И как его зовут? — Миша. — Хорошее имя. — Да. А как твои успехи с Игорем? — Винницкий насмешливо ухмыльнулся. Артём встал из-за стола и подошёл к дяде. Положив ладонь на волосы мужчины, он начал медленно перебирать его пряди. По телу прошла лёгкая дрожь. — Значит, ты смог меня забыть? — шепнул. — Смог. А ты думал, что меня можно предать, а потом снова вернуть? Затем снова предать, и опять я куплюсь? Марсов на миг прикрыл глаза, проглатывая эту пулю, затем отошёл от Винницкого. Болезненно улыбнулся. — Смог меня заменить… — Да. Смог. Карие глаза были холодными и сдержанными. — Артёмка, ты уж прости, — Винницкий мельком глянул на наручные часы, — но мне пора по делам. Больше ничего не говоря, Марсов вышел из кабинета, и мужчина не мог видеть, как племянник вытирает глаза, шагая по коридору. Герман остался наедине с собой и своими мыслями. Волнение оказалось сильнее, чем он мог ожидать. Подойдя к бару, он плеснул себе немного коньяка — так, для успокоения. После третьего глотка стало лучше. Волосы так и хранили мягкие прикосновения парня, но теперь они ничего не могли изменить.

***

Спустя день Артём позвонил дяде в половине двенадцатого. — Петербург сейчас такой красивый. Из-за дождя всё кажется серебристым, и листья будто в жемчуге. Ты видишь? Посмотри в окно… Марсов выпил не так уж и много, но достаточно, чтобы прекратить держать себя в руках. Винницкий молчал. Парень даже подумал, что мужчина сейчас положит трубку. Но этого не происходило. — Я так по тебе скучаю. Приезжай, — слова без капли надежды, просто пьяная болтовня… — Скоро буду. Артём удивлённо посмотрел на трубку и вернул её на аппарат. А дождь усиливался, вылизывал окна, стучал ветками деревьев в стёкла, от чего по стене ползли чудные тени. Неизвестно, сколько прошло времени, когда шорох дождя нарушил короткий звонок в дверь. Марсов встрепенулся в своём кресле, встал и пошёл открывать. Герман мрачной тенью переступил порог. От него пахло дорогим парфюмом и свежестью. Чёрная рубашка подчёркивала строгую фигуру, подпоясывала шикарную осанку. Артём почувствовал, что это его последний шанс. Словно утопающий, он обнял дядю за плечи и принялся покрывать поцелуями некогда любимое лицо. Винницкий позволял себя целовать, стоя напряжённой цементной статуей. — Ну почему ты променял меня? Почему? — простонал Марсов, отпуская мужчину, не чувствуя и грамма отдачи. — Значит, и не любил никогда… — Конечно же, любил, — негромко ответил Герман, силуэт которого был погружён в тень. «Я и сейчас люблю». — Тогда что?! Зачем тебе какой-то сраный Миша?! — взвился Марсов, ударяя кулаком по стене и отходя к двери, ведущей в гостиную. Остановившись, он вплёл пальцы в свои волосы. — Есть вещи, которые нужно обрывать. Иначе они никогда не закончатся. Оборвать, и всё. Не думать, не вспоминать, не страдать. — Ты смог пойти дальше! А я не могу! Я прилетел, чтобы вернуться к тебе! — в глухом отчаянии выпалил Артём. — Ты меня оставил! — Поезд давно ушёл. — Значит, ты никогда меня по-настоящему любил. — Любил. Марсов повернулся. Его потряхивало и от боли, и от ревности, и от понимания, что Герман прав, и нисколько не блефует сейчас. Он действительно смог пойти дальше. Смог перерасти… И поступил правильно! — Врёшь… — на выдохе прошептал Артём. — Я прочитал все твои письма. И я знаю, что ты тоже любил меня. Но давно. До того, как первый раз сбежал, — совершенно спокойно сказал Винницкий. — Теперь ты меня не любишь. Давно не любишь. — Люблю. — Ты ошибаешься. Если бы я сейчас позволил тебе вернуться, спустя время ты бы снова ушёл, потому что… Потому что ты такой. Ты потерян сам для себя. Бродишь по зеркальному лабиринту в поиске себя, но так и не можешь найти. Марсов сглотнул. Настолько точно дядя понимал его. Настолько спокойно и выдержанно он всё это говорил! — Так помоги мне найти себя, Герман. — Знаешь, что я понял за всё это время, пока тебя не было рядом? — будто не слыша парня, негромко спросил мужчина. — Что? — Тебе нужен не тот, кто будет дарить тебе себя, а тот, кто подарит тебе… тебя. Артём смотрел в умные карие глаза, поблёскивающие в темноте, и тонул в них, как в осеннем холодном море. Как же прав был Винницкий. Так прав, что у Марсова перехватило дыхание. Герман медленно подошёл к парню, положил ладонь на его затылок, вызывая трепет во всём теле, и коснулся пряными губами кадыка. Нежно, страстно, мягко поцеловал. Артём тихо застонал и схватился за плечи мужчины. — Прошу тебя… Прошу… Не оставляй меня… Дядя… Я так тебя люблю, — Тёма сам не знал: он это говорит, или вино в его крови. Герман неожиданно отпустил племянника и шепнул: — Я уезжаю работать в Москву — позвали в Большой. Прощай, мой мальчик. Умоляю — найди себя. Найди себя… Затем едва ощутимо поцеловал в губы и порывисто вышел из квартиры, по пути что-то звонко бросая на комод. Лишь спустя несколько мгновений, придя в себя, Марсов подошёл и взял ключ. Наутро он побывал в той квартире, где некогда всё было увешано его фотографиями, и не увидел ни одной. Стены оказались пусты. И Артём, конечно, так и не узнал, что, оказавшись в машине, Герман разрыдался. Рыдал он долго, с воем, надрывами, ударяя кулаками по рулю. А дворники безразлично размазывали по стеклу дождевую воду. Лето, 1996 год. Тихо чертыхнувшись, Марсов поднял ногу, и стал разбинтовывать её. Хорошо, что на работе пошли навстречу, и продлили больничный — танцевать Артём пока никак не мог. Морщась, он принялся смазывать щиколотку мазью от растяжения, чтобы затем забинтовать её свежим бинтом. — Обед готов, — Инга лишь на секунду выглянула из кухни. — Сейчас… Скоро приду. Из комнаты донеслось нечто весёлое и неразборчивое — Ангелина проснулась. Марсов небрежно разорвал пополам кончик бинта и завязал узлы, чтобы через пару минут проковылять в спальню и взять девочку на руки. — Ну, как спала? Все хорошо, доча? — улыбнулся Артём, держа в руках ещё сонную Ангелину в мягкой бело-розовой пижаме. Та запела что-то на своём — сугубо детском — да и голову положила на плечо отца, прикрывая глаза и засовывая в рот большой палец. Он был для неё слаще любой карамели. В дверь позвонили. Марсов дошёл до окна, слегка покачивая Ангелину, которая и не собиралась менять удобного положения. День стоял яркий и тёплый, на небе — ни облачка. Послышались шаги, и вот на пороге возникла Инга. Вытирая руки о кухонное полотенце, она немного растерянно сказала: — Тём, там какой-то мужчина приехал из Москвы. Говорит, что твой дядя… Артём остановился. Прикрыл глаза. Лицо стало бледным, ничего не выражающим, и вот уголки губ поползли вверх. Улыбаясь, Марсов медленно повернулся к жене. — Уже иду.