Легкомысленный шёпот

Ночью начался сильный дождь. По стенам хаотично метались тени, то ли ветки деревьев сплетались между собой, то ли чьи-то руки. Артёму казалось, что ветер снесёт к чёрту больницу, настолько бушующей была стихия. Звуки, жуткие и первобытные, заполнили пространство. Стук дождя. Раскаты грома. Свист ветра. И будто бы чьи-то громкие голоса вдалеке. — Ты здесь? Марсов сперва подумал, что ему показалось. Он повернулся и посмотрел на койку. Терлеев не спал, глядя на парня. Значит, не показалось. Последние несколько дней слились для Артёма в один бесконечный… Он уже пропах этой чёртовой больницей, и уже сто раз пришёл к выводу, что у их отношений с Ильёй нет будущего. Он капитально остыл. Решился. — Да. Воды хочешь? — Марсов плавно подошёл к Терлееву. — Нет, — голос рокера был особенно сипловатым и хрипловатым. — Ты как? Тебе лучше? — Немного. Илья поднял руку и потрогал ссадину на виске. Пока мужчина спал, Артём пришёл к окончательному выводу, что нужно разрывать эти отношения. Нужно возвращаться домой. Нужно найти Германа, и… Дальше думать Марсов не решался. На этом моменте его фантазия всегда останавливалась. — Илья, я улетаю в Питер. Я думаю, ты всё понимаешь, и нам не нужны лишние обсуждения очевидного. Марсов даже слегка поразился спокойствию своего голоса. Словно их с музыкантом никогда ничего не связывало. Терлеев прикрыл глаза и болезненно улыбнулся. Приподнял руку и мягко сжал запястье Артёма. А затем… затем поднёс его кисть к губам и ласково поцеловал пальцы. У Марсова внутри всё дрогнуло, точно листья под дуновением осеннего ветерка. — Я люблю тебя… И я отпускаю тебя. Будь счастлив, Тёма. Голос мужчины звучал глубоко и спокойно. Заглянув в задумчивые серые глаза, Артём понял, что любовь этого человека совсем другая, ничем не похожая на любовь Винницкого. Он не хотел ту, но не хотел и эту… — Поправляйся. Надаюсь, мы ещё увидимся… — негромко отозвался Марсов. Терлеев отпустил руку парня и едва заметно кивнул. Уходя, парень обернулся в дверях. И рокер показался ему выдуманным персонажем, каким-то мифическим существом, освещаемым вспышками молний за окном. Артём шёл под стеной ливня стремительно, чувствуя, что сбегать нужно, как можно скорее. Как и тогда, уходя от Германа, он покидал город, страну и самого Терлеева, второпях, словно боясь передумать, но с осознанным ощущением, что иначе никак.

***

Волшебная мелодия Чайковского стихла, и в зале, ярко освещённом ослепительным светом солнца, наступила тишина. Двое, парень и девушка, стараясь отдышаться, стояли плечом к плечу и смотрели на стол жюри. Герман первый среди присутствующих вышел из оцепенения. Потёр переносицу и негромко, но жёстко сказал: — Ну, это никуда не годится. Слабо. Хореография ничтожна. Вы нам не подходите. Танцоры переглянулись, и как по команде потупили взор. — Герман Робертович, согласен… Это не тот уровень, — чуть улыбнулся его заместитель Погранов. — Но спасибо, что пришли! Когда дверь за выступающими закрылась, Винницкий медленно встал. Небрежно и изящно сунув руку в карман белых узких брюк, он прошёлся мимо зеркал, которые отражали чудное питерское солнце. На мужчине были тёмно-фиолетовый пиджак и чёрная рубашка. — Мне никто не понравился. В этот раз нет никого пристойного. Сидящие за столом заместитель Погранов и хореограф Долинская переглянулись. — Не та пластика. Не тот уровень. Совершенно. Герман остановился и посмотрел в окно. За ним виднелась искристая вода Невы, в которой затерялись блёстки солнечного света. Блики переливались россыпью золотого и голубого. Нарядный летний Петербург готовился к хмурой дождливой осени с её тёплыми свитерами, уютными кофейнями на Невском, и свистом ветра в подворотнях, далёких от центра северной столицы. В дверь постучали. Герман дёрнул бровью и глянул на наручные часы. Смотр закончился двадцать минут назад. У Винницкого была запланирована встреча со старым знакомым, режиссёром кино, прилетевшим из Парижа на пару дней. Дверь приоткрылась ровно в тот момент, когда мужчина повернул голову. На пороге возник до одури, до пощёчин и новых седых волос на висках, знакомый силуэт. Марсов был облачён в свободные чёрные штаны и футболку. Ничуть не изменился. А ведь прошло столько времени… Герман смотрел на племянника, не моргая и не шевелясь. Так и застыв с рукой в кармане брюк. — Здравствуй… те, — Артём смотрел только на дядю, даже не удостоив взглядом его коллег за столом. — Я на кастинг. — Он закончился некоторое время назад, — бесстрастно заявил Винницкий, слегка задрав голову и глядя на парня холодно, высокомерно. — Я ждал два часа. Приехал одним из первых. — Но вы опоздали, — чопорно отчеканил Герман, выделив это своё «вы». — Я настаиваю, — понизив голос, Марсов чуть склонил голову набок. — Пожалуйста. Мужчина хмыкнул, провёл указательным пальцем по левой брови, явно принимая внутреннее решение. И вот в дверь снова постучались. В зал вошёл статный черноволосый парень. Его волосы почти достигали плеч. Он воровато глянул на Артёма, затем на Винницкого. — Здравствуйте! Простите, я тоже ждал… С самого начала, приехал одним из первых. — Здрасьте, — иронично ответил Герман. — Как звать? — Эдуард Углов. — Так это вы из Эрмитажного? — Да… — Что ж, Эдуард… Тут у вас появился соперник, — Герман отвернулся и вернулся к столу. Сел. — Пляшите. Борис Андреевич, музыку! — А как… — начал было не на шутку взволновавшийся Эдуард. — Никаких вопросов! — рявкнул Винницкий, и через мгновение музыка залила зал, как игристое шампанское с золотистыми пузырьками наполняет бокал. Углов и Марсов отдались танцу. Поглощённые музыкой, слившиеся с ней. Герман смотрел на обоих, но при этом только на Тёму. Он видел отличную подготовку Эдуарда, его профессионализм, но восхищался племянником. Тем, что тот ничуть не растерял прыткости и пластики, гибкости… Восхищался тем, что тот появился. Сам. Пришёл. Внутри всё вроде бы оставалось каменным, но он действительно получал удовольствие. Почти, как когда-то давно. Это было давно… Я не помню, когда это было… Пронеслись, как виденья, и канули в вечность года, Утомленное сердце о прошлом теперь позабыло… Это было давно… Я не помню, когда это было, Может быть, никогда… Я не знаю тебя… После долгой печальной разлуки, Как мне вспомнить твой голос, твой взгляд, очертанья лица И ласкавшие некогда милые, нежные руки? Я не знаю тебя после долгой печальной разлуки, После слез без конца… Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю В вихре жизни безумной, в разгаре людской суеты, Жду тебя и зову, все движенья твои замечаю… Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю, Но вгляжусь — нет, не ты! Это было давно… Я не помню, когда это было… Но бессонные ночи, но думы… Как жутко тогда! Как мне хочется счастья, как прошлое близко и мило!.. Это было давно… Я не помню, когда это было, — Но со мной ты всегда!.. И когда музыка замерла, а оба парня, чуть влажные и неровно дышащие, замерли посреди зала, настало тягостное молчание. Винницкий потянул время, набивая цену всему происходящему, а затем поднял руки и, цинично ухмыляясь, вяло похлопал в ладоши. — Эдуард, это был настоящий класс. Вы приняты в труппу. — Спасибо! — убрав волосы назад, Углов облизал пересохшие губы и переминулся с ноги на ногу. Марсов медленно протёр рукой влажный лоб, к которому липли русые пряди. Это было почти, как в той жизни, когда Герман трахал племянника, горячего, мокрого, стонущего под ним, как сучка… Внизу живота Винницкого сладко заныло. В серо-голубых глазах Артёма отразилась острая боль. Мужчина обрадовался, увидев это. Ему захотелось гомерически рассмеяться вслух. — А вы свободны, молодой человек. Вам нужно больше практики, — блеснув карим взглядом, отчеканил Герман. Артём молча развернулся и вышел из зала. Спустя двадцать минут, после решения всех организационных вопросов с Эдуардом, Винницкий вошёл в свой кабинет. За ореховым рабочим столом, лениво покручиваясь туда-сюда в удобном кожаном кресле на колёсиках, сидел Марсов. — Какого чёрта ты здесь делаешь? Разрешения не было. Герман, казалось, не был удивлён. Лишь немного раздражён. Он закрыл за собой дверь и впился бесстрастным взглядом в племянника. — Ну, привет, дядя. Соскучился? — язвительно спросил Артём и слегка улыбнулся. Вальяжной позы он не сменил. Глаза его оставались полны целой гаммой чувств. Словно это питерское лето растопило ледяное сердце Холодного Принца, когда-то уничтожившего его, Винницкого.