В таинственной, уютной тишине Песнь умиления дрожит во мне, Но — тут же превращается в проклятье. Ночь, не отдамся я в твои объятья! Спокойствие в четырехстенном мире Не для меня: мой мир намного шире. Когда и через стены мне слышны Отчаянье, истошный вопль войны, Когда лишь по углам покой теснится, Ночь, как же сердцу моему не биться? © Вэнь Идо, Тихая Ночь (отрывок)
Вокруг только тьма и холод. Сверху и снизу, даже внутри него тьма и холод… Падать вниз было так страшно, а приземляться так больно. Эта боль на какое-то время обожгла, точно взрыв, выбила все другие ощущения и мысли прочь. Но это его всё же не убило, к сожалению. Пришлось ещё несколько суток лежать, прислушиваясь к болезненной пульсации сломанных костей и разодранной о ветки и камни плоти, понимая, что это — конец. За ним никто не придёт. Никто никогда не узнает, что он умер здесь. Никто никогда не похоронит его несчастные кости, даря шанс на новое перерождение. Вэй Ин ненавидел тех, кто лишь жалел себя, ничего больше не делая, но здесь даже ему оставалось только свернуться в неплотный клубок и скулить от боли, не в силах даже отбросить с лица мешающие волосы. Шевелиться было бесполезно, он пробовал: освободить связанные за спиной руки в его состоянии было невозможно, особенно учитывая, что они обе, кажется, были сломаны, а без них он не сумел бы даже встать. Впрочем, что-то подсказывало юноше, что подняться у него не вышло бы и с освобождёнными руками. Он не взялся бы утверждать, осталось ли в его теле хоть одна целая кость или нет. Вэнь Чао сказал, это место называется «гора Луаньцзан». Что ж, значит, эта гора и станет ему могилой. Как глупо. Ну, хотя бы Цзян Чэн будет жив и здоров, хотя бы это он сумел сделать. Знать бы ещё, что всё в порядке с шицзе, и можно умереть спокойным. Когда на Луаньцзан опускалась ночь, мрак становился совсем беспросветным. Не было ни звёзд, ни луны. Даже ночные птицы не пели в этом страшном месте. Зато в голову заползали чужие мысли и голоса давно умерших здесь. Стоило Вэй Ину только чуть-чуть задремать, он начинал слышать ржание лошадей, звон мечей и громкие окрики командующих, чувствовал вокруг удушающий запах крови и боль от нанесенных противником ран. В первый раз было страшно, но уже к исходу первой ночи он успокоился: сны были лишь снами и не несли реального вреда. Страшно хотелось пить… В какой-то момент Вэй Усянь очнулся от тупого забытья, в которое всё чаще стало проваливаться его сознание, понимая, что что больше не может сказать, сколько прошло времени. Рот пересох, кажется, до самого желудка, руки окончательно перестали чувствоваться, как и ноги, только спина отчаянно ныла, а разбитый бок, на который он приземлился всем весом пекло, будто он лежал на гигантской жаровне. «Хоть бы какой-нибудь лютый мертвец или свирепый призрак пришёл и убил меня», — подумал он горько. — «Ещё пара часов такого лежания и я окончательно сойду с ума». Но эта мысль надолго не смогла задержаться в его сознании, незаметно соскользнувшем в привычный уже темный полубред. Древние воины по-прежнему шумели и сражались в его голове, выкрикивая команды солдатам, понукая лошадей, умирая и убивая. В их сражении не было никакого смысла и никакой цели. «Почему вы убиваете друг друга?» — хотелось крикнуть Вэй Ину, но язык не ворочался. — «Кто ваш враг?» Древние воины не замечали его, лежащего среди трупов под копытами боевых коней. Его для них пока не существовало.***
«Кто ты? Ты из войска Шу? Зачем ты здесь?» «Нет, не правда, он не из нас! Наверняка такой же ублюдочный захватчик из У!» «Не было его среди нас!» «Помогите мне! Я обещал своей невесте, что вернусь к ней!» «Мне больно, помогите же кто-нибудь!» «Держать построение! Вперёд, в атаку!» «Почему я должен подчиняться этому псу Лу Сюню? Разве он — генерал? Да наши враги передо́хнут от смеха!» «Кто ты, юноша? Ты вражеский разведчик? Как тебя занесло на поле битвы вана У и императора Лю Бэя?» Кто ты? Где ты? Где все мы? Когда все мы? Вэй Усянь уже не знал, кто он и где. Вэй Усянь умирал от заражения крови и обезвоживания. В голове у него сражались древние армии, топча копытами его сердце, обращая душу во тьму.***
Вокруг — сверху, снизу, внутри него — была только тьма. Было так спокойно, так тихо. Раствориться бы в ней целиком, но что-то скреблось на закромах сознания, что-то не давало покоя… Как будто сквозь крепкий сон до его сознания доносились отзвуки ночной грозы. Сквозь владеющую его сознанием холодную пустоту он слышал смутно голоса, но не тех вечно сражающихся, затерянных в истории несчастных, а какие-то другие. «Как странно», — говорил один из них. — «Я точно уверен, госпожа, что это была Небесная кара». «Не бери в голову», — отвечал ему холодный и спокойный, будто у кого-то смутно знакомого, женский голос. — «По нашим данным, этот новый небожитель должен быть заклинателем, так что если он не пришёл, значит, на то была его воля. Вспомни Хуа Чэна. А теперь за работу, у нас слишком много дел» «Да, госпожа». Пустота вновь сомкнулась над ним, надолго не прерываясь больше ничем.***
Сложно было сказать, как много времени прошло, когда в темное забытье, в котором он тонул, внезапно прокрались сны. Ему снилось, что шицзе, его милая добрая шицзе плачет на плече младшего брата, зовёт его ночами и молит за него богов в каком-то маленьком бедном храме. Она звала его назад, не верила, что и он тоже мёртв. А он мёртв? На какое-то неопределённое время затуманенное сознание юноши, что даже не мог вспомнить сейчас собственное имя, всерьёз занялось обдумыванием того, мёртв он или же ещё нет. Он смутно помнил, что случилось, ещё более смутно вспоминая последние дни, полные мучений. «А», — вдруг подумалось ему. — «Если я даже ещё и не мёртв, это в любом случае ненадолго». Мысль была усталой и немного горькой. В конце концов, у него вся жизнь ещё была впереди. «Как же всё-таки меня звали?», — рассеянно размышлял он. — «Я помню, я был заклинателем… Мои шиди и шицзе были… клан Ху? Нет… может, Шуй? Нет, нет, кажется, их имя было как-то связано с рекой», — мысли текли всё более вяло. — «Может быть, клан Хэ?» Он едва не соскользнул в пустоту снова, когда ему вновь привиделся сон. Прекрасный, как истинный небожитель, юноша в белом играл на гуцине тихую вопрошающую мелодию. «Вы знаете что-то о Вэй Усяне, Вэй Ине?», — спрашивал гуцинь. Потерявшему имя юноше показалось это интересным. Он почему-то был уверен, что раньше не знал языка гуциня, и оттого послушать мелодию было ему вдвойне любопытней. — «Ему семнадцать лет, он заклинатель, как я. Он адепт ордена Юньмен Цзян». «Нет, не знаю», «Не встречал», «Нет», «Не видел», — на разные лады отвечали духи. Юноша в белом всё сильней хмурился. Наконец, призраки кончились. И тогда со струн полилась тихая, полная скорби и невысказанных сожалений песня, каждый звук которой походил на отчаянное рыдание. Из прекрасных, но будто покрытых изнутри инеем, глаз юноши при этом не скатилось ни единой слезинки. Закончив песню, он встал, завернул гуцинь в белое полотно и ушёл. «Жаль», — пронеслась в почти угасшем сознании не оформившаяся до конца мысль. А потом тьма сомкнулась окончательно.***
Их была целая толпа, вернее даже две толпы: две армии. Он не знал, частью какой должен был быть, как, впрочем, и многие другие. Вся битва давно превратилась в свару, где каждый был против всех, не помня, за что он сражается. Всё погрязло в крови и гари, в звоне оружия и криках умирающих. Это было похоже на непрекращающийся кровавый кошмар. И всё это что-то напоминало… Он спрятался в тени сваленных в кучу тел: три лошадиных туши и человек семь людей. Подобранный где-то скользкий от крови меч жёг ладонь, будто был раскалён на огне. — В атаку! — кричал командир, и он покорно бросался в бой, пытаясь забрать как можно больше жизней, пока его собственную грудь не пронзит стрела. «Зачем я сражаюсь?» — вдруг спросил он себя. — Зачем ты сражаешься? — крикнул он стоящему рядом с ним мужчине в жутких лохмотьях, когда не сумел ответить себе на этот простой в сущности вопрос. — Кто наш враг? Никто ему не ответил. Все были заняты попытками убить друг друга. «Кто наш враг? Кто мой враг?», — судорожно размышлял юноша среди грохота битвы. — «Где я вообще?» Страх прошиб его с ног до головы. Он понял, что не помнит, ни своего имени, ни откуда он здесь взялся. Бросив меч, юноша со всех ног помчался прочь, пытаясь убежать подальше из этого кошмара наяву. У подножья холма его встретила прозрачная, но непреодолимо крепкая стена. — Помогите, кто-нибудь! — кричал он изо всех сил, сбивая костяшки о явно магический барьер. — Выпустите меня! Кто-нибудь, пожалуйста! Поняв, что его попытки бесполезны, он решил попытаться пройти вдоль барьера. По ощущениям прошли часы или даже дни, когда, обойдя весь барьер по кругу, примерно на том же самом месте он обнаружил под стеной древнего старика в монашеском одеянии. — Здравствуйте, даочжан, — несмело обратился он к нему. Старик посмотрел на него, как на беспросветного дурака. — Здравствуй, коли не шутишь, — голос его был подобен шелесту листьев в кронах. — Кто ты, юноша? Что ты забыл в Погребальных холмах Илин? — Я, — позабытое было имя всплыло на языке будто само, стоило только посмотреть на белоснежные одежды монаха. — Я Вэй Усянь, старший ученик ордена Юньмен Цзян. И меня сюда сбросили мои враги. — Враги говоришь? — удивился старик. — И кто же они? Вэй Ин задумался. В памяти сплывали разрозненные обрывки воспоминаний, хаотичные, будто каша. Плачущая шицзе, злой Цзян Чэн, мёртвый дядя Цзян, пылающая Пристань Лотоса… Ван Линцзяо! Вэнь Чжулю! Вэнь Чао! Вэнь Жохань! — Вэньские псы, — не своим голосом прорычал он. — Убили моих близких, сожгли мой дом и бросили сюда умирать! Заперли меня здесь, чтобы я не мог помочь Цзян Чэну отомстить! — Печальная история, — покачал головой его нежданный собеседник. — Ты знаешь, как сломать эту стену? — мотнул головой на барьер Вэй Усянь, сам прикидывая в уме тысячу вариантов, каждый из которых ни к чему не вёл. — Нет, — печально ответил он. — За четыре столетия, которые я тут сижу, барьер ни разу не спадал. Истончался бывало, но не спадал. Отсюда не возвращаются, молодой человек. Другой на его месте конечно бы сдался: без золотого ядра, без меча в такой ситуации, когда и небожители бы спасовали. Но Вэй Усянь всегда был гордецом, упрямцем и человеком, что привык проверять все «нельзя» на зуб. — Значит, я буду первым, — заявил он с пылающими глазами.***
В одиночку бодаться с барьером было бесполезно. Значит, нужно было искать союзников. Вот только никто не обращал на Вэй Усяня внимания. Без толку он кричал, хватал за плечи, размахивал руками: никто не слышал его за извечным грохотом войны. А если и получилось докричаться до кого-то, этот кто-то тут же бросался на него, скаля зубы, как бездумный дикий зверь. Промучившись так, через какое-то время Вэй Ин обнаружил, что опять начинает забывать своё имя и свою цель. «Меня зовут Вэй Усянь», — повторял он тогда, как мантру. — «Мне семнадцать лет. Я должен выбраться отсюда, чтобы помочь Цзян Чэну восстановить справедливость, отомстив. Я должен выбраться, чтобы защитить шицзе». Враги вокруг всё не кончались. Хуже того — только недавно убитые, они восставали вновь, столь же яростные и бездумные. — Да как тебя убить?! — возмущался Вэй Усянь, в очередной раз схватившись с рослым парнем в окровавленном изрубленном панцире. Извернувшись как кошка, он сумел снести ему голову мечом, но понимал, что это не надолго. Вэй Ин перепробовал уже с десяток способов окончательного упокоения, но ни один не дал результатов: всякий раз, полежав недолго на земле, воин вставал как ни в чем не бывало и принимался гоняться за Вэй Усянем, размахивая мечом. Перебрав всё, что знал, юноша начал действовать наобум. Внезапно ему в голову пришло попробовать «высосать» и поглотить ту энергию, что управляла несчастным. Без Золотого ядра, конечно, это было сложно, но он всегда был талантлив. Энергия слушалась плохо, была холодной, как лёд, но текучей. Ощущения от управления ею походили на попытки ладонями перелить кадку воды: долго, неудобно и бо́льшая часть проливается мимо. Но внезапно это всё же дало результат: труп вспыхнул и распался колючими искрами. И больше не восстал. Вэй Усянь устало улыбнулся. «Если перебить так хоть часть, то, может, здесь станет тише и мне проще будет докричаться до них», — подумал он.***
С каждым новым «выпитым» трупом Вэй Ину становилось всё холодней и тяжелей на сердце, будто его придавили камнем. А ещё мало по малу, почти незаметно у него прибывали силы. Он сам слышал и разбирал в вечном грохоте всё больше голосов: испуганных, яростных, несчастных, жаждущих, и сам мог докричаться до некоторых из них. — Меня ждала сестра, — сокрушался один из этих несчастных. — Её наверняка давно уже нет… — Сочувствую твоему горю, — отвечал Вэй Ин. — Меня ждёт шицзе, но она мне как сестра. Помоги мне, прошу. Помоги мне, сражайся за меня, ну же, давай! Вспомни свою сестру! Моя шицзе как она, мои враги, как твои враги, мои враги — это твои враги! Сражайся за меня! И они сражались. Сначала их было всего несколько человек. Потом десяток, сотня, тысяча. «Мои враги — твои враги», — нашёптывал каждому Вэй Ин, вкладывая холодную обволакивающую сознание энергию в каждый звук. — «Убьём же их!» «Да, да! Убьём! Убьём!», — соглашались его воины, его маленькая армия. Наконец, спустя многие столетия у них была цель. Когда неподчинённых врагов больше не осталось, Вэй Усянь перенаправил свои усилия. Свистнув, он привлёк внимание тысяч своих воинов. — Новые враги ждут нас снаружи! — крикнул он. — Так проломим же наконец эту стену! По моей команде: раз-два! Его бездумные воины согласно взревели, устремляясь к стене. Удар за ударом сыпались на барьер, день и ночь без остановки ломились в него с никогда прежде не виданной силой. На пятые сутки прозрачная, стоявшая многие столетия стена наконец не выдержала. Вдыхая мирный ночной воздух, сквозь пролом, Вэй Усянь улыбался бессмысленной, полной жестокости улыбкой. И если бы хоть один человек увидел бы его таким — в изорванной, залитой кровью одежде, с белой кожей, растрёпанными волосами и алыми глазами, с армией блуждающих огней за спиной — этот случайный свидетель несомненно упал бы замертво от ужаса.***
То и дело одергивать их свистом было не очень удобно, да и свечением своим огоньки его бесконечно раздражали, так что, поднатужившись, он впитал их в себя без остатка, растворил в собственном теле, которое так легко и естественно приняло их, будто было для этого создано. Как во сне Вэй Ин спустился с горы, до сих пор не веря своему счастью. Внутри него остались только тьма и холод, наполненные гулом тысяч голосов, но всё же ветер свободы бил ему в лицо, заставляя развеваться растрёпанные длинные волосы. Он был точно мертвецки пьян, не понимая до конца, куда идёт и зачем. В предрассветной дымке вдали виднелись очертания городка или деревушки, и он со всех ног поспешил туда. Но на границе селения почему-то остановился, как вкопанный. Он мог пройти дальше, но… отчего-то при одной мысли о разговоре с живым человеком ему становилось не по себе. В сомнениях он начал обходить город по широкой дуге, бредя отчего-то против солнца, пока не наткнулся на маленький домишко на самом краю. На пороге его лежала, блестя в неверном утреннем свете, светлая-светлая деревянная флейта-дицзы. В голове смутно пронеслись воспоминания об уроках в Пристани Лотоса, когда Цзян Чэна мадам Юй всё же засадила за гуцинь, а Вэй Усяню дядя Цзян смог-таки выбить право не страдать так, занимаясь больше приглянувшейся дицзы. «Дицзы — инструмент простолюдинов, в самый раз для сына слуги», — бросила тогда мадам Юй и гордо удалилась, шурша юбками. Подняв флейту, Вэй Ин осторожно погладил гладкий корпус, отчего-то чувствуя с ней некоторое родство. Поднеся дицзы к губам, юноша осторожно извлёк первые ноты простой рыбацкой песенки. Его воины тут же зашевелились одобрительно, зашептали, замигали: тоже завспоминали о доме. Не отдавая себе отчёта, юноша осторожно опустил флейту в рукав и, подчиняясь каким-то древним инстинктам, бросился в лес. Там, далеко на северо-востоке стоял ближайших гарнизон, помеченный таким же солнцем, как сияло у него на груди. По губам юноши то и дело пробегала улыбка, а духи в его голове, в его костях и жилах просили, требовали, кричали: «Враги! Найдём! Отомстим! Убьём!».