Госпожа, проходящая сквозь огонь и пламя

      Мягкое, обволакивающее словно дорогая перина, набитая пухом, море дышало, оставляя на песке следы своих ног. Воды, названные в честь прославленного царя города царей¹, широко распахивали свои руки, впуская в объятия всех страждущий и несущих бремя на своём веку. А яркий золотой песок грел, любимым солнцем, почти обжигал, растекаясь раскалённым оливковым маслом по коже своих подопечных, посвятивших безропотно и душу, и тело ему. — Тресса! — звучный голос потонул в шуме волн       Менелай был рабом моря, но не империи Османов. Все свои лета он провёл в пелене родного пролива в Карфасе. Там он сделал свой первый шаг, свою первую сеть, первый улов, нашёл первую любовь. Его Неома, личное счастье, эйфория и блаженство, так рано покинувшая своего единственного мужа, даже на берегу реки Стикс молила о заботе над их родной кровью. Маленькое дитя — единственное, что осталось у Менелая от жены. Его сокровище всей жизни, что он поклялся оберегать грозным чудищем, его дочь. — Отец! — ребёнок бежит босыми ногами по тёплому, зыбучему песку навстречу, утыкается носом в живот и слепо улыбается.       Да уж какой ребёнок, 13-ое лето пошло с её появления в доме ныряльщика, невеста на загляденье, что все сыновья деревни посматривают в её сторону. Для Менелая же дитя-дитём, что постоянно балуется, играется в дружелюбном море, но строго блюстит его собственный дом. — Тресса, почему ты опять ушла из дома? — строго спрашивает грек, зарываясь огромной пятернёй в кудрявые волосы дочери. — Сколько раз тебе говорить, что... — "... в мире есть много плохих людей, которые хотят воспользоваться такой слабой девочкой, как я" — заканчивает она, виновато-озорно поглядывая на отца из-под густых ресниц. — Я закончила шить твою рубаху, поэтому мне не терпелось показать её тебе. Будешь самым красивым мужчиной на стороне, — Менелай тает под улыбкой дочери и треплет её по волосам, в который раз прощая все ошибки, слегка теребя браслет из ракушек — последний подарок Неомы своей дочери. — Работать здесь ещё до захода солнца, моя барабулька² — он смотрит в бескрайнюю синюю даль, которую режет белопарусный корабль. — Раз уж закончила, то сбегай к бабке Сотирии, проверь её ноги. Уж я то знаю, что вы страсть как любите друг друга. Только к закату — возвращайся в дом, поняла меня?       Тресса кивает, словно детская игрушка, целует солёные руки отца, обещая сдержать своё слово и бежит с пляжа в горы — в сердце Карфаса, где живут ремесленники и торговцы.       Вытоптанная земля быстро превращается в мощёный булыжник, маленькие, но крепкие двухэтажные домики начинают стоять всё плотнее друг к другу, а знакомые деревенские жители дружелюбно улыбаются и машут, приветствуя дочь Менелая. — Хэй! — дочь ныряльщика оборачивается на знакомый голос, а когда её взора касаются чёрные вихри, улыбка на губах девушки расцветает. — Андре! — Тресса обвивает тонкими руками тело парня, когда он утыкается ей в макушку от счастья. — Почему ты становишься всё выше с каждой нашей встречей?       Брюнет хитро улыбается, залезая тонкими аккуратными пальцами в волосы подруги. Её всегда манили эти пальцы — пальцы ювелира. Андре был одним из немногих в Карфасе, кто имел за собой род. Семья Манагос была известна многим торговцам на острове, члены этой семьи славились своим искусством в ювелирном деле. Андре, бывший старшим ребёнком, когда-нибудь должен унаследовать лавку и встать во главе семьи. Именно поэтому он так усиленно занимался счётом, торговлей и прочими предметами. Конечно, он был самым завидным женихом всего Хиоса, тем более Андре пошёл 16-ый год. Одна Тресса невинно улыбалась в разговорах между девушками, когда те строили из себя невест Манагос. Она то знала, что сердце Андре отдано только ей. — Куда ты так быстро бежала? — К бабушке Сотирии, посмотреть её ноги, — Тресса берёт брюнета за руку и ведёт вверх под его звонкий смех. — Бабушка действительно уже нам все уши прожужжала про тебя. Видите ли, забыли совсем о старой. А ты, маленькая колючка, — парень притягивает к себе избранницу, в то время как она пытается ущипнуть его в ответ, — видимо её последняя радость на старости лет. А вот меня она терпеть не может, — обиженно надувает губы брюнет, выпуская блондинку из объятий. — Она тебя тоже любит, ты ведь её родной внук. Просто не хочет, чтобы ты вырос садовым цветочком, как её сын. Только это слова самой Сотирии, — Тресса прикрывает ладошкой рот, говоря, что сболтнула лишнего. — Я так и передам отцу, — хмыкает парень под отрицающие вопли Трессы. — Мы уже пришли, — пара останавливает напротив двухэтажного дома из булыжника, ничем не отличающегося от других по соседству. Разве что наличием множественных посадок лимона на участке.       Прощание пары прерывает звучный, даже тревожный набат колоколов, доносящихся из единственной центральной церкви, возносившейся над всей деревней. Лавочники в недоумении оглядываются по сторонам, выискивая причину столь тревожного звона — обычно его использовали в случаях войны или набегов, которых не было на острове как минимум пол века.       Толпа находится в недоумении до тех пор, пока кто-то с низу, с берега, не кричит всем бежать, и этот крик прерывается лязгом сабель, хрустом костей и запахом крови. Некоторые сразу бросают свои лавки и бегут, другие судорожно собирают товары, пока собирающаяся толпа поднимается наверх, к церкви. Андре же резко встряхивает подругу и тащит её куда-то влево, в тёмные и узкие улочки между домами, пока Тресса отпирается: — На берегу остался мой отец! Отпусти, я должна помочь ему! — Тресса, как ты не понимаешь, что тебя там сразу же убьют, — брюнет разворачивает к себе лицом её, держа за руки. — Твой... Менелай скорее всего уже встретился с Неомой. — Нет! — девчонка бьётся, брыкается, пытается вырваться из крепкого захвата Андре под крики людей на главной дороге, но в итоге резко обмякает в сильных руках, не выдерживая напора навалившегося стресса.       Казалось, что уже весь воздух пропитался кровью и болью невинных умирающих. Пираты не щадили никого, брали всё самое ценное и не подозревали о существовании слова «честь». Как же так, ведь воины великого падишаха полностью контролировали бескрайнюю гладь Эгеева моря, не давая прохода мерзким пиратам. Как же это случилось? Почему семьи расстаются с друг другом, пираты бесчинствуют, убивая и грабя всё на своём пути? Зачем? Ответы никак не хотели находится, потерявшись в лабиринте Минотавра. Забыли взять нить Ариадны...³       Андре продолжал тащить её куда-то. Сейчас Трессе уже было всё равно — она потеряла горячо любимого отца, единственного родного человека в этом большом мире. Он даже не увидел рубаху, которую она так бережно шила для благовещения Пресвятой Богородицы⁴. Слёзы крупным жемчугом начали катится из карих глаз, а сердце больно биться в груди. Вот бы оно остановилось, тогда исчезла бы эта боль, эти слёзы, всё вокруг, остались только она вместе с отцом и матерью.       Кто-то внезапно хватает её сзади за руку, резко тянет на себя и голосит на непонятном языке. Блондинка с криком оборачивается и в ужасе пытается выдернуть ладошку из лап пирата. Он продолжал ухмыляться в бороду и говорить что-то на турецком, весь обагрённый в крови её знакомых. Они втроём были посреди узкой улочки, развернуться негде. Ловушка. — Не прикасайся к ней! — Андре с силой выдернул руку Трессы, попытавшись увести её за спину. — Браслет! — у турка в руке осталось порванное украшение. Видимо, он интуитивно понял, о чём беспокоилась девушка и, оскалившись, выкинул его за себя.       В этот же момент Манагос успел выхватить откуда-то нож и замахнуться на пирата.