Аттракцион иллюзий

POV Анна Дождь, кажущийся бесконечным, уныло барабанил по окну кареты, дождинки-слезинки стекали замысловатыми изогнутыми струйками, напоминающими маленьких проворных змеек, по стеклу и тут же сменялись своими преемницами, низкое серое небо, все сплошь укутанное иссиня-черными дождевыми тучами, казалось, вот-вот рухнет нам на головы, и навеки погребет нас в своем мраке. Погода за окном полностью отражала мое собственное эмоциональное состояние, боль, она заполнила собой мое сердце до краев, затопила мою душу без остатка, поглотила все мое существо, дядюшка, Иван Иванович, вырастивший меня, как родную дочь, заменивший мне отца, самый добрый, самый светлый и самый любимый для меня человек покинул этот мир навсегда, умер от остановки сердца прошлой ночью. Этот день начинался, как один из многих, репетиция предстоящего спектакля, господин Шишкин, встретившийся мне в коридорах Императорских театров после нее, сообщивший, что меня срочно ждет к себе господин Оболенский, и уже через каких-то несчастных пятнадцать минут Сергей Степанович говорит мне, что дядюшки больше нет, и показывает письмо от доктора Штерна, написанное им по воле Ивана Ивановича перед смертью. Ноги от услышанного подкосились, отказываясь меня держать, и лишь господин Оболенский, уже много лет занимающий должность директора Императорских театров, большой любитель драматического искусства, что с легкостью мог отличить талант от способности и способность от посредственности, помог мне не упасть, усадив в ближайшее мягкое кресло. И сейчас с Сергеем Степановичем мы ехали в одной карете, сидя рядом и молча глядя в окно, каждый в свою сторону, направляясь в Двугорское, в поместье дядюшки, где прошло мое детство, где я прожила до двадцати лет, пока Иван Иванович не дал мне вольную и не устроил меня с помощью господина Оболенского в Императорские театры. Дядюшка, вы мечтали, чтобы я стала актрисой, дабы я играла в Императорских театрах, и я исполнила вашу мечту, практически ни один спектакль не проходит без моего участия, неизменно с одной из главных ролей, афиши с новыми спектаклями с моим именем и фамилией в главных ролях расклеены по всему Петербургу, моя звезда зажглась на сцене ярко и мгновенно, благодаря одному человеку, и продолжала сиять, освещая лица моих восторженных поклонников и ослепляя глаза завистников. «Annette…» Прозвучал Его мягкий ласковый голос в моей голове на французском, а взгляд непроизвольно упал на тяжелый шикарный перстень с крупным голубым топазом в форме капли под цвет моих небесных глаз, обрамленный более мелкими сверкающими бриллиантами чистой воды, на безымянном пальце моей правой руки, Его подарок, как бы я хотела, чтобы Он сейчас был рядом, положить голову на Его плечо, ощутить Его поддержку, но это, увы, было попросту невозможным по многим причинам. Непроизвольно в голове всплывали картинки-воспоминания из детства и юности, вот дядюшка сидит на диванчике в гостиной и улыбается, слушая мое пение под мой же аккомпанемент на фортепиано, вот Варвара приготовила на обед мой любимый рыбный пирог, а вот большой рыжий кот Лучик, который помещался на моей ладошке, когда я его нашла, весело прыгает по кухне, играя с перышком, привязанном мной лентой за палочку, и многие-многие другие счастливые моменты. В конце, к сожалению, вспомнился Владимир, родной сын Ивана Ивановича на пять лет старше меня самой, абсолютно не похожий на своего отца, очень доброго человека со светлой душой, скорее наоборот, кардинально противоположный дядюшке, холодный, высокомерный, спесивый, эгоистичный и жестокий, словно все недостатки взяли и собрались в одном человеке. «Я не обязан любезничать с тобой… Ты мне не ровня…» «Пение не поможет, когда вас будут пороть на конюшне…» Вспыхнули в памяти, сказанные когда-то Владимиром уничижающие насмешливые фразы, одни из многих им подобных, вечные насмешки, постоянные унижения, планомерное указывание мне моего места, которое я и без того прекрасно знала, и неприкрытая черная ненависть по какой-то неизвестной мне причине. За всю свою жизнь в поместье дядюшки я ни разу не услышала от Владимира ни одного доброго слова, раньше я самым натуральным образом боялась молодого барина, сейчас же страха больше нет, теперь меня есть кому защитить, осталась лишь неприязнь. Я знала от Михаила, с которым за прошедшие пять лет мы стали добрыми друзьями, что Владимир вернулся недавно с Кавказа и находился в особняке Ивана Ивановича в Петербурге, возможно, это и нехорошо желать кому-то смерти, но как по мне лучше бы молодой барон Корф сгинул на этом самом Кавказе, но нет же, он вернулся живым, видимо, Господу Богу такие там не нужны, он забирает лучших из людей, таких как дядюшка, и оставляет бродить по земле таких, как Владимир. Если бы доктор Штерн не написал письмо господину Оболенскому, то я бы и не узнала о смерти Ивана Ивановича и даже не смогла бы последний раз проститься с дядюшкой, Владимир даже не посчитал нужным мне сообщить, мужчина может относиться ко мне, как угодно, добра я от него давным-давно не жду, но поступить так, скрыть от меня смерть дядюшки, это не просто отвратительно и подло, это вообще за гранью моего понимания, но для Владимира с его темной уродливой душой, видимо, это в порядке вещей, к сожалению. И если честно, я даже не удивлюсь, что самого Владимира не окажется на похоронах отца, он ведь за все пять лет на Кавказе не написал Ивану Ивановичу ни строчки, он даже не вспомнил о дядюшке, не посчитал нужным, это оказалось ниже его достоинства. Хотя, какое достоинство, о чем я, это слово Владимиру просто не знакомо, ни мужское достоинство, ни человеческое, его характеризуют лишь неприкрытое высокомерие и страшный эгоизм. «Каждый раз, когда приходит письмо, я надеюсь, что оно от Володи… Но каждый раз мои надежды вновь не оправдываются…» Вспомнились мне печальные слова Ивана Ивановича в мой крайний приезд в Двугорское несколько месяцев назад, я регулярно на протяжении всех пяти лет, что уже живу в Петербурге и играю в Императорских театрах, писала дядюшке, а он всегда присылал мне ответные письма, и все их я бережно храню в резной деревянной шкатулке и иногда перечитываю, когда мне становится грустно, и уже через несколько минут на душе становится теплее, а на лице сама собой появляется улыбка. Даже при большой занятости в Императорских театрах и плотном графике спектаклей и репетиций я всегда находила возможность, чтобы несколько раз в год приехать на пару дней в поместье и навестить дядюшку, и сегодня я еду туда в последний раз, чтобы проводить человека, заменившего мне отца, в последний путь, ибо теперь все имущество Ивана Ивановича принадлежит Владимиру, а тот меня и на порог не пустит, да и мне самой нечего делать в его доме. «Анна, а вы все хорошеете…» Почему-то всплыли в памяти слова Михаила, сказанные князем Репниным в нашу с ним встречу неделю назад, тогда-то он и сообщил мне о возвращении с войны на Кавказе Владимира, это сейчас у Миши все хорошо, они с Елизаветой Петровной Долгорукой, ныне княгиней Репниной, ждут второго ребенка, и срок уже большой, Михаил уже год как вновь занимает должность адьютанта наследника престола, и он достоин этого назначения, как никто другой. А еще пять лет назад Михаила лишили офицерского мундира и отправили на гражданскую службу, в все из-за чего, вернее будет сказать из-за кого, из-за все того же злосчастного Владимира, приносящего людям вокруг одни несчастья, тот умудрился вызвать на дуэль Цесаревича Александра Николаевича, не узнав его под маской на балу-маскараде у графа Потоцкого, где я впервые пела перед благородными гостями, где мое пение услышал господин Оболенский, мой голос очень понравился Сергею Степановичу, я попала на прослушивание в Императорские театры, где он утвердил мою кандидатуру, я получила вольную от дядюшки и отправилась в Петербург. Миша же был секундантом на той дуэли со стороны Владимира, которого Цесаревич ранил в руку, жаль, что не убил, вот ей Богу, всем стало бы только лучше, Государь Император, разумеется, узнал об этой дуэли, и наказание не последовало себя долго ждать, Ольгу Калиновскую отправили в Польшу, разлучив с Александром Николаевичем, Владимира сослали на Кавказ умереть смертью героя, да только вот он не умер, а князя Репнина направили в уезд, где находится и Двугорское, разбираться в финансовых махинациях, так как в канцелярию Императора стало поступать оттуда много жалоб. Именно в Двугорском Михаил познакомился с Елизаветой Петровной и в последствии женился на княжне Долгорукой, с которой на данный момент они благополучно проживают в особняке Репниных в Петербурге, растят сына и ждут скорого пополнения в семье. В прошлом же Мише нравилась я, искренне нравилась, как и он мне, но после получения мной вольной от дядюшки и моего поступления на сцену, перед отъездом Михаила из Петербурга между нами состоялся серьезный разговор, в каком я призналась, что являюсь бывшей крепостной, и намерения князя касательно меня изменились, и это нормально, бывшая крепостная князю не пара, зато мы смогли остаться хорошими друзьями, и я очень ценю Мишу, как человека. Я – Анна Платонова, Annette, как зовет меня Он на французский манер, я – успешная актриса, я живу на сцене, проживая каждую свою роль, как маленькую жизнь, меня просто обожают зрители, но свое сердце я похоронила в самой глубокой могиле под сводами Императорских театров, я отказалась от любви, ей больше нет места в моей жизни, я – актриса, отныне я играю любовь только на сцене. Сумерки незаметно окутали мир вокруг, погружая сиротливые голые деревья по обеим сторонам дороги, лишившиеся осенью своего богатого цветного убранства, во мглу, минут двадцать назад мы въехали в Двугорское, и сейчас подъезжали к поместью Ивана Ивановича с желтыми стенами и белоснежными колоннами, нет, оно уже не принадлежит дядюшке, теперь здесь хозяин Владимир, человек, которого я хотела видеть меньше всего на этой земле. - Анна, приехали… - коснувшись своей теплой рукой моей кисти, тихо и печально произнес Сергей Степанович, он горевал о своем умершем друге, не меньше чем я сама. - Да, приехали… - еле слышным эхом откликнулась я, глядя в окно, за каким по прежнему шел проливной дождь, сама погода плачет вместе с моей душой, вселенная оплакивает своими небесными слезами уход дядюшки из этого бренного мира. Слуга господина Оболенского, успевший промокнуть за время дороги до нитки, спрыгнул с дрожек и открыл дверцу кареты нам с Сергеем Степановичем, первым вышел директор Императорских театров, одновременно раскрывая над своей головой большой черный зонт, и следом он подал руку мне, помогая выбраться из кареты, я тоже раскрыла зонт того же оттенка, но чуть меньше, дамский, и мы пошли по направлению к крыльцу, обходя большие лужи на мощеной камнем широкой дорожке. - Добро пожаловать, барин, - вежливо обратился к господину Оболенскому вышедший из парадного входа Григорий, один из крепостных Корфов, добродушный здоровяк, - добро пожаловать, Анна, - добавил мужчина, заметив мою хрупкую миниатюрную фигурку, вышедшую из-за спины Сергея Степановича, и я слегка улыбнулась ему уголками губ, мы были знакомы с самого детства. - Проходите в дом, сейчас я сообщу Владимиру Ивановичу о вашем приезде, - Григорий пропустил нас в открытую дверь, а я мысленно отметила, что совесть или ее остатки все же не позволили Владимиру не приехать на похороны отца. Следом за господином Оболенским я отдала уже закрытый зонт подошедшей служанке вместе со своим длинным черным пальто из дорогого мягкого кашемира, украшенное на воротнике-стойке и вдоль пуговиц вниз до самого пола широкой полосой темного собольего меха, оставаясь в таком же черном платье из гладкого шелка с невысоким воротничком-стойкой и длинными рукавами. Мы прошли в так хорошо знакомую мне гостиную, освещенную свечами в тяжелых бронзовых подсвечниках, тишина, здесь царила мертвая тишина, со смертью дядюшки этот дом лишился своей души, стал для меня чужим и холодным. Однако через несколько секунд эту звенящую тишину нарушил звук приближающихся шагов, и уже через мгновение я увидела Владимира, спускающегося по лестнице в гостиную, на мужчине был черный сюртук поверх белоснежной рубашки с черным же атласным платком на шее, и спустя пять лет, в тридцать, он по-прежнему оставался красивым внешне с темной уродливой душой внутри. - Владимир Иванович, примите мои искренние соболезнования… Иван Иванович… Нам всем его так не хватает… - первым заговорил господин Оболенский, протягивая руку для рукопожатия Владимиру, и тот на него ответил. - Добрый вечер, Сергей Степанович, - как обычно холодным низким голосом с не выражающим никаких эмоций лицом поздоровался новый хозяин этого дома с дядей Михаила, а в следующий миг перевел равнодушный взор своих серых глаз на меня. - Добрый вечер, Анна, - обратился он уже ко мне, ну надо же, я прямо таки не ожидала от вас такой любезности, Владимир, завтра же поставлю в церкви свечку вам за здравие, шучу, конечно, я бы с куда большей радостью поставила вам за упокой, но не буду, все же это грех. Я заставила себя молча кивнуть в ответ в знак приветствия, говорить с молодым бароном Корфом у меня не было ни малейшего желания, после чего мы втроем прошли в столовую, где слуги уже накрыли стол, мы приехали как раз к ужину, вот только у меня абсолютно не было аппетита от слова «совсем». Сергей Степанович за ужином много говорил о покойном дядюшке, вспоминая общие моменты из их жизни, Владимир, сидящий во главе стола, как новый хозяин этого дома, иногда односложно что-то отвечал, я же, сидя по правую руку господина Оболенского, продолжала молчать, периодически отпивая из бокала несколько глотков воды, ни один кусок пищи мне в горло не лез. И мечтала я лишь об одном, чтобы скорее наступило завтрашнее утро, я попрощаюсь с Иваном Ивановичем в церкви, мы проводим его в последний путь, и после поминок я вместе с дядей Михаила вернусь обратно в Петербург, ибо в этом доме мне теперь делать больше нечего.