Аттракцион иллюзий

POV Анна После ужина, во время какого я так и не съела ни кусочка, аппетит совершенно отсутствовал, князь Оболенский отправился в одну из гостевых комнат, а я в свою бывшую спальню, Владимир отвел мне именно ее. Если честно, я сильно удивилась, что не одну из комнат для прислуги, видимо, просто не захотел позориться перед Сергеем Степановичем и вызывать лишние вопросы у директора Императорских театров. Более чем уверена, не будь рядом со мной дяди Михаила, Владимир просто выставил бы меня за дверь, не позволив даже переступить порог теперь уже его дома, памятуя о «прекрасном» отношении молодого барона ко мне. И проливной дождь его бы точно не остановил, да, будь на улице хоть тридцатиградусный мороз, наверняка, и тот бы не стал для мужчины преградой, ибо чувство милосердия и даже банальная человеческая жалость тому не знакомы. Просторная комната в светлых тонах с преобладанием розовых оттенков, где прошли мое детство и юность, сейчас казалась мне совсем чужой и совершенно не моей, той Анны, которая когда-то жила здесь, уже нет, она осталась в том прошлом, что не воротишь, в том былом, по какому я иногда скучаю. Не зажигая свеч, я села на мягкую постель и через несколько секунд легла на нее спиной, закрывая глаза и слушая монотонный шум затяжного дождя за окном, печально барабанившего по карнизу, этот единственный источник звука нарушал тишину безмолвного мира, отбивая своими бесконечными каплями-слезинками похоронный марш в моей душе. Через минут пятнадцать я поднялась с кровати, вышла из спальни и направилась на кухню, мне хотелось видеть Варвару и Никиту, тех людей, которые всегда были мне по-настоящему дороги, и с кем я действительно буду рада увидеться в поместье в отличие от его нового хозяина. - Всем приятного аппетита, - доброжелательно произнесла я, входя на кухню с простыми деревянными стенами и полом, где всегда обедали и ужинали дворовые, а также готовилась еда для барского стола, что, конечно же, было первостепенным. Большинство крепостных Корфов уже поели и ушли, за длинным столом из непокрытого дерева оставались лишь Полина, Никита да слуга господина Оболенского, успевший сменить свою насквозь промокшую одежду на сухую, Варвара же убирала со стола посуду и ставила ее в мойку. - Аннушка… - тут же поднялся из-за стола Никита, с искренней улыбкой на добродушном лице подошел ко мне и сжал меня в своих медвежьих объятиях, с легкостью приподнимая мою миниатюрную фигурку над полом и практически лишая возможности дышать. - И я тебе рада, Никита… Только ты так меня задушишь… - тихо рассмеялась я без малейшей злости, после чего русский богатырь аккуратно поставил меня на пол и со словами «ну, прости…» отошел на пару шагов, любуясь мной издалека. Я всегда нравилась Никите, наверное, с самого детства, будучи маленькими, мы были добрыми друзьями, позже я стала замечать, что симпатична ему не только, как подружка, но и как девушка. В свою очередь я никогда не испытывала к мужчине ничего подобного и потому не могла ответить взаимностью на его чувства, что не исчезли до сих пор, но в этой беде я ему помочь никак, увы, не могла. - Аня… Красавица ты наша… Ну, ни дать, ни взять… Принцесса… - следом кинулась обнимать меня Варвара, бессменная кухарка в доме Корфов и просто добрейшая женщина, что с самого детства всегда любила и жалела меня, как родную дочь. - Варя… Ну, до принцессы мне далеко, конечно… - обнимая в ответ дородную Варвару, тихо рассмеялась я, и на душе будто бы даже стало чуточку светлее, словно сквозь темную пелену туч, укутавшую небо и мою душу, проник тонкий робкий лучик заходящего солнца. - Ну, здравствуй… - как всегда недовольно буркнула Полина, отпивая из чашки горячий чай, сколько бы времени ни прошло, некоторые вещи не меняются. Молча кивнув ей в ответ, я внутренне усмехнулась, всю нашу жизнь высокая и статная девушка, моя ровесница, обладательница длинной русой косы, привлекательной женской фигуры и отвратительного вздорного характера, просто обожающая подслушивать и подглядывать за всеми подряд, собирать сплетни, а потом разносить их по всему поместью, меня недолюбливала и откровенно завидовала. Однако мне ни до самой Полины, ни до ее зависти не было никакого дела. Сев за стол, я попросила Варвару налить и мне ее вкусного липового чая, горячий липовый чай с медом прочно ассоциировался у меня с детством, аппетита у меня так и не появилось, а вот чашку чая я выпью с удовольствием. - Анна, послушай… - отставив в сторону кружку с недопитым чаем, уже совершенно иным тоном, вежливым и почти доброжелательным, прямо таки за здравие начала Полина, - ты ведь теперь играешь в Императорских театрах. Не могла бы ты замолвить за меня господину Оболенскому, пока он здесь, словечко? Ну, чтобы он согласился прослушать меня… Ах, вот оно в чем дело, теперь все понятно, отпив глоток горячего вкусного чая, я поставила чашку на стол и заговорила. - Послушай, Полина, у меня нет цели тебя обидеть, но у тебя, отродясь, не было ни слуха, ни голоса. Не нужно пугать Сергея Степановича твоими кошачьими воплями, которые ты именуешь пением. Тем более в такой день… - нейтрально промолвила я и сделала еще глоток сладкого липового чая. - Ах, вот ты как заговорила… - вернувшись к своему обычному язвительному тону, параллельно вставая из-за стола, заявила недовольная девушка, ну ничего переживешь, от правды еще никто не умер, - а зачем ты вообще сюда приперлась? Старый барин умер, так ты решила молодого захомутать? Мало тебе Императорских театров? Так вот, шиш тебе… Молодой барин будет моим… Даже руки свои не смей протягивать к нему, а то пожалеешь… Поняла?.. Как всегда за упокой закончила Полина, а я чуть не подавилась чаем от смеха, ну и повеселила же ты меня, прямо спасибо тебе. - Смотрю, ты заскучала после увольнения Карла Модестовича. Так вот, мне барин твой и даром не нужен. Не надо переносить свои мечты и желания на других людей. Чего ты здесь сидишь?.. Если не ошибаюсь, то после ужина барин направился в свою спальню. Можешь сходить, попытать удачи. Авось, и тебе достанется капля барской любви… Отпив очередной глоток горячего чая, совершенно спокойно изрекла я, отлично понимая помыслы ушлой Полины, ей хочется забраться в мягкую барскую постель, стать любимицей барина, чтобы ходить по дому в красивых платьях и ничего не делать, а еще лучше родить от барина ребенка и получить привилегированное положение среди крепостных в поместье. И кстати, я отнюдь не осуждала девушку, каждый выживает, как может, как говорится, хочешь жить, умей вертеться, я и сама стала Его женщиной вовсе не с первого дня своего появления в Императорских театрах, хочешь найти золото, придется испачкать руки в грязи. - А вот и пойду… - самодовольно заявила Полина, чем опять меня повеселила, и гордо вышла из кухни походкой от бедра, ну, иди-иди, барин твой сегодня не в духе, авось у тебя и получится поднять ему настроение, и не только настроение, искренне желаю удачи. - Все правильно ты сказала, Аня, а то Полька совсем уже распустилась… - наливая кружку чая и себе и садясь за стол рядом со мной, беззлобно сказала сердечная Варвара, что ни на кого не могла долго сердиться, даже на Полину. - Иван Иванович… Горе то какое… Как ты сама то?.. Бледная такая… - с беспокойством запричитала кухарка, когда Никита и слуга князя Оболенского, поблагодарив за ужин, покинули кухню следом за Полиной. - Сама не знаю… - выдохнула я, сделала пару глотков липового чая и прикрыла веки, при воспоминании о смерти дядюшки в глазах сами собой, против моей воли, появлялись горячие слезы, грозившие вот-вот покатиться по щекам. Мы с Варварой просидели на кухне около часа, и вспоминая Ивана Ивановича, и просто говоря обо всем подряд, делясь своими печалями и радостями, как и много лет назад, после чего я встала из-за стола, покинула кухню и поднялась на второй этаж, дошла до спальни дядюшки и замерла перед закрытой дверью. Через пару мгновений я нажала на дверную ручку и вошла в комнату, освещенную зажженными свечами в тяжелых бронзовых подсвечниках, разумеется, пустую, а кому еще здесь быть, не Владимиру же, ему и при жизни то всегда было плевать на своего отца с высокой колокольни, а после его смерти и подавно. В приоткрытое окно проникал прохладный осенний воздух с улицы и шум проливного дождя, единственный звук в этой мертвой тишине, подойдя к гробу дядюшки из светлого дерева, стоящему рядом с заправленной кроватью на трех табуретках, я присела на корточки и опустилась на колени около гроба прямо на полу из дорогой древесины. - Дядюшка… - прошептала я, целуя Ивана Ивановича в холодный лоб, чувствуя, что соленые слезы градом текут по лицу и губам, и даже не пытаясь их остановить, а зачем. Боль, страшная агония сковала мою душу своими ледяными тисками, еще никогда в жизни мне не было настолько больно, как сейчас, словно вместе с человеком, заменившим мне отца, меня покидала и часть моей собственной души, отмирала с адскими муками. Хотелось громко кричать, истошно орать и рыдать навзрыд, но одновременно я не могла выдавить из себя ни звука, будто онемела, словно все слова вдруг забылись и растворились в бескрайнем океане этой боли. Дядюшка, он лежал в гробу в белоснежной рубашке, сером сюртуке и в тон ему атласном платке на шее, накрытый по грудь белой тканью, его ладони покоились одна на другой, а лицо с множеством мелких морщинок, оно было таким спокойным и умиротворенным. Можно было подумать, что барон просто спит, но, увы, это не так, Иван Иванович уснул теперь уже навеки. Я положила свои миниатюрные кисти поверх его уже холодных рук и, стоя на коленях около гроба, просто безмолвно плакала, само время для меня остановилось, будто стрелки моих часов замерли в неподвижности, не знаю, сколько прошло времени, полчаса, час, два или три, мне было просто все равно. В какой-то момент я словно вернулась обратно в реальность, обнаружив себя уже сидящей на полу, облокачивающейся головой на гроб, руки безвольно лежали на коленях, а сама я напомнила себе безжизненную куклу-марионетку, у которой внезапно обрезали веревочки, и она рухнула на землю, утратив свою душу. Усилием воли я заставила себя подняться и встать на ноги, смахнула слезы с заплаканного лица, еще раз поцеловала дядюшку в холодный лоб и покинула его спальню, зеркала в комнате, как и полагается, были завешены темной тканью, а потому увидеть своего отражения я не могла, но это было и не столь важно, ибо меня саму в данный момент совершенно не волновало, как я выгляжу. Идя по длинному коридору, я отметила, что в поместье совсем тихо, видимо, прошло достаточно много времени, и успела наступить ночь, огоньки свечей в медных подсвечниках по обеим сторонам слегка подрагивали от потоков воздуха, дом погрузился в сон, вот только мне совсем не хотелось спать, ни спать, ни есть, ничего не хочу. И, похоже, бессонницей в эту ночь страдала ни одна я, уже почти дойдя до своей спальни, я увидела идущего мне на встречу Владимира, явно вышедшего из своей комнаты, в той же одежде, что была на нем во время ужина, похоже, мужчина еще не ложился. Скользнув по моему лицу равнодушным взглядом своих серых глаз, он молча прошел мимо меня, однако в следующую секунду, когда мы уже отошли друг от друга на шаг, отчего-то передумал и холодно окликнул меня по имени. - Анна… На краткий миг я замерла, но спустя пару мгновений передумала и пошла дальше по коридору, не оборачиваясь, Владимир был последним человеком на этой земле, с которым бы мне хотелось общаться, ни видеть, ни слышать, ни знать его не желаю. - Вы решили не разговаривать со мной? – вновь прозвучал холодный низкий голос мужчины за моей спиной, и на этот раз я уже остановилась и обернулась. Видит Бог, я не желала этого разговора, в такой день мне меньше всего хотелось ссориться, но, похоже, неприятного диалога с новым хозяином этого дома мне, к сожалению, не избежать. - После того, как вы скрыли от меня смерть Ивана Ивановича, чтобы не дать мне попрощаться с дядюшкой, нам не о чем с вами говорить, Владимир Иванович. Я прекрасно понимаю, что я вам никто, и вы мне ничем не обязаны, но все же есть какие-то человеческие нормы приличия. Хотя, вижу, для вас их нет… Максимально ровным тоном прохладно произнесла я, глядя на лицо мужчины, лишенное каких-либо человеческих эмоций, словно они ему попросту недоступны, но это уже не моя проблема, и не мне с ней жить и ее решать. Владимир, высокий и очень даже привлекательный мужчина с гладкими темными волосами и красивым лицом с правильными чертами, черный цвет сюртука и атласного шейного платка оттенял светлый оттенок его кожи и очень даже ему шел, и вот за этой более чем приглядной обложкой скрывалось гнилое и уродливое нутро барона Корфа. Что красота, о чем судачат люди? То есть сосуд или огонь в сосуде? Для меня никакая даже самая идеальная красота какого-либо человека, мужчины или женщины, не имеет абсолютно никакой цены, если за маской красивого лица прячется темная и некрасивая душа. Наверное, уже по привычке, но встречая по жизни разных людей, зачастую я оцениваю их внешность театральным взглядом, как тот или иной человек будет смотреться на сцене, и в этом плане у Владимира очень выигрышная внешность, яркая и запоминающаяся, такая аристократическая мужская красота, для любого мужчины-актера такая внешность большая удача. Разумеется, необходим еще и талант, без него никакая внешняя привлекательность не спасет, если способности к драматическому искусству, к примеру, равны «дарованию» Полины, то есть на уровне бездарности, тут уже ничего не поделаешь, но красивая обложка всегда идет большим плюсом к актерскому дару, и я сама тому живой пример, зрители любят смотреть на красоту. - Вы ошибаетесь, Анна. Сразу же, как я узнал о смерти отца, я отправил письмо на ваше имя в Императорские театры, - услышала я, очевидно, лживый ответ Владимира, Господи, ну, неужели так сложно просто согласиться с правдой, неужто даже на это у вас не хватает смелости. - Только я никакого письма не получала. А вот господину Оболенскому пришло письмо от доктора Штерна, так как тот его отправлял, - с феноменальной легкостью парировала я слова мужчины. Мы стояли на расстоянии нескольких шагов друг от друга в узком темном коридоре, освещаемом лишь множественными огоньками свечей, и серые глаза Владимира, в ночном сумраке кажущиеся более темными, чем обычно, равнодушно взирали на мое заплаканное лицо. Что смотрите, да, я живая, мне может быть больно и грустно, я могу печалиться и плакать, и я не стыжусь своих эмоций, именно они делают меня живой, а вы вообще живете или же существуете в этом мире, ничего не чувствуя. - Я сказал вам, как есть, - продолжил настаивать на своем новый хозяин поместья. Вероятно, в глубине души он все же осознавал всю омерзительность своего поступка, и мужчине совсем не хотелось признавать вслух, что он умышленно скрыл от меня смерть Ивана Ивановича, что было смешно, а на самом деле, как по мне, безумно грустно иметь настолько гнилое уродливое нутро, скрытое за привлекательной внешностью. - В тень уйдя от света белого и устав смешить людей, глядя в треснувшее зеркало, плакал пьяный лицедей. Чья судьба была им прожита, непонятно до конца, отличить и сам не может он свою маску от лица. Две души в нем уживаются и почти слились в одну, то он смехом заливается, то он воет на луну. Кто поверит, кто поверит комедианту? Кто сотрет с лица его не воду, а слезы?.. Чувствуя, как к моей фоновой неприязни к Владимиру примешивается еще и раздражение, вызванное его нелепой попыткой убедить меня в его же невозможной правоте, а происходящее все сильнее начинает напоминать мне дешевую комедию, со скептической улыбкой изрекла я фразу из одноименного спектакля, в котором играю одну из главных ролей. «Комедиант», этот спектакль полюбился зрителям с первого показа, и теперь мы играем его на сцене Императорских театров довольно часто, и постановка всегда имеет оглушительный успех у столичной публики. У меня в этой пьесе жанра отнюдь не комедии, как можно подумать по названию, а самой настоящей трагедии с элементами черного юмора, роль любовницы комедианта, которая убивает его в финале. - Я не святой, у меня много недостатков, но лицемерие никогда не было одним из них, - заявил мужчина, складывая руки на груди, Господи, как же мне надоел этот бессмысленный, бесполезный, ни к чему не ведущий, нелепый разговор. Вот бы сейчас земля разверзлась под вашими ногами и поглотила вас навсегда, Владимир, избавив меня от вашего крайне неприятного мне присутствия, если бы это только было возможно, но, увы. - Да, вспомнила, вы как-то говорили, «Пение не поможет, когда вас будут пороть на конюшне». В тот момент вы действительно были очень искренни, Владимир Иванович. Уверена, не будь дядюшки, вы бы с радостью воплотили свои слова в реальность, не удивлюсь, если бы вы даже сделали это с огромным удовольствием своими же собственными руками. Хвала небесам, что Иван Иванович дал мне вольную. Даже не сомневаюсь, станьте вы моим барином, вы превратили бы мою жизнь в Ад… С нарастающим раздражением выдала я, глядя на по-прежнему непроницаемое лицо-маску мужчины, но мои слова не были сказаны под воздействием эмоций, я действительного так считаю, и именно поэтому я так сильно боялась в прошлом жестокого молодого барина, по неизвестной мне причине люто ненавидящего меня, и, слава Богу, что я теперь вольная. Ненавижу ли я сама барона Корфа, вовсе нет, любовь и ненависть очень сильные чувства, и я никогда не питала к нему ни одного из них, вы не заслуживаете ни моей любви, ни даже моей ненависти, Владимир, в моих глазах вы не заслуживаете ничего, точно также, как и я в ваших. - Вы помните те слова?.. – отчего-то несколько удивленно промолвил мужчина, удивление, ну надо же, хоть какая-то человеческая эмоция от вас, Владимир, вы почти поразили меня, мне почти смешно. - Я никогда не причинил бы вам вреда, не сделал больно. И быть может, ваша жизнь рядом со мной стала бы Раем… - отрицательно качнув головой, добавил молодой барон, и тут я уже не выдержала и невесело рассмеялась в голос от той откровенной ахинеи, что слышат мои уши. - Я помню все, что произошло со мной в этом доме, Владимир Иванович. Помню любовь дядюшки, все то добро, что он сделал для меня, и вашу ненависть я тоже помню, все ваши бесконечные злые насмешки, ваши бесчисленные словесные унижения, ваши беспросветные напоминания, кто я такая, и где мое место. Я помню все… - отсмеявшись, через пару минут произнесла я, тоже складывая руки под полной грудью. - А что касается Рая, то у нас с вами явно разные представления о Рае и Аде, Владимир Иванович. Как я поняла, вы о том, что кнут на самом деле придумали именно в Раю. Так вот, и предпочтения у нас с вами тоже очень разные. Так что, будьте так любезны, избавьте меня от вашего Рая. Предложите его Полине, она очень хочет попасть в ваш Рай, прямо спит и видит, как бы оказаться в вашей постели. Обсудите с ней свои желания, быть может, они у вас совпадут… С невольной ироничной улыбкой завершила я свою мысль, ей Богу, этот несуразный диалог даже начал развлекать меня, я почти перестала испытывать раздражение, острая неприязнь к мужчине, естественно, никуда не делась. - Зря вы так, Анна… - выдал Владимир в ответ своим холодным низким голосом, ни одна человеческая эмоция больше так и не посетила его красивое лицо и не коснулась равнодушных серых глаз. А у меня на долю секунды проскользнула мысль, что я вообще веду беседу не с живым человеком, а с манекеном для сценических костюмов из Императорских театров, который по определению не должен испытывать каких-либо эмоций в силу своей неодушевленности. - И вообще, не пойму я, зачем вы любезничаете со мной, Владимир Иванович?.. Я ведь вам не ровня… Так вы говорили… - с самой, что ни на есть, очаровательной улыбкой, сладчайшим голосом промолвила я, я ведь актриса и играю не только на сцене, но и в жизни, я могу отыграть абсолютно любую эмоцию. И разве сама наша жизнь ни есть театр, и разве все мы, люди, не актеры на этой главной сцене?.. Для думающего человека жизнь представляется комедией, а для чувствующего трагедией. Для себя я выбираю первый вариант. Свое сердце я давно похоронила в самой глубокой могиле под сводами Императорских театров. И, скажу я вам, жить без сердца намного проще. По жизни я предпочитаю смеяться, а не плакать… Конечно, сейчас речь не идет о смерти дядюшки, эта потеря для меня огромна, просто колоссальна, и боль от ухода Ивана Ивановича останется в моей душе, думаю, навсегда, разве может быть иначе, когда уходит из этого мира самый дорогой для тебя человек. - И знаете, вы меня прямо удивили, Владимир Иванович. Вы отвели мне мою бывшую спальню, какая честь. Вы сделали это, дабы не чувствовать себя неудобно перед князем Оболенским, и не вызывать у Сергея Степановича лишних вопросов? Уверена, вы бы с куда большей радостью отправили меня в комнату для прислуги. Дядюшка любил меня, а для вас я ведь всегда была лишь служанкой… Таким же сладким голосом с улыбкой на лице продолжила говорить я, слегка склонив голову в сторону и ожидая хоть какой-то реакции Владимира на мои слова, однако я ее так и не дождалась, красивое лицо мужчины осталось таким же беспристрастным, а взгляд серых глаз равнодушным. - Вы ошибаетесь, Анна… - холодно изрек барон Корф в ответ, а я вновь невольно рассмеялась горьким смехом, ну, в чем я ошибаюсь, в чем, будьте добры, скажите мне, какое из моих слов не отражает истины, да, нет, такого слова, и мы оба это с вами прекрасно знаем. Еще несколько долгих мгновений Владимир стоял на месте и неотрывно смотрел на меня с по-прежнему отстраненно-неживым выражением лица, после провел рукой по темным волосам и, плавно развернувшись, неторопливо пошел прочь от меня по коридору. - Если вдруг каким-то чудесным образом окажется, что ваше письмо все же существует, в чем я очень сильно сомневаюсь. Я готова извиниться перед вами за свои слова касательно этого момента, Владимир Иванович… - в след мужчине произнесла я, на что он, немедленно обернувшись, как-то неопределенно кивнул мне и пошел дальше. Я же вошла в свою бывшую спальню и закрыла дверь на внутреннюю защелку, чтобы ее невозможно было открыть снаружи, хочу спокойно спать, если вообще, конечно, смогу уснуть этой ночью, а не вздрагивать от каждого шума. После неприятного случая с Карлом Модестовичем, когда бывший управляющий поместья однажды вломился в мою комнату и стал нагло домогаться, пытаясь меня изнасиловать, у меня выработалась стойкая привычка закрывать дверь спальни на защелку во избежание каких-либо казусов. После того, как зажгла свечи, я подошла к большому овальному зеркалу над туалетным столиком и посмотрела на свое отражение, и увидела пусть и заплаканную, но все равно очень красивую женщину с длинными светлыми волосами, собранными в низкий хвост, обвязанный черной шелковой лентой у его основания, перекрещивающейся по всей длине моих густых локонов. Сняв с ушей тяжелые массивные серьги-висюльки в форме капель с крупными голубыми топазами, окруженными более мелкими прозрачными бриллиантами, из комплекта к аналогичному перстню на безымянном пальце моей правой руки, также Его подарок, и положив их на тканевую салфетку на туалетном столике вместе с кольцом, я вдруг задумалась, а что вообще хотел от меня Владимир, зачем он окликнул меня, что он желал обсудить со мной. Хотя, если так подумать, хотел бы, сказал, а если не сказал, то видать, ничего и не собирался мне поведать по большому счету, а зачем тогда окликнул, да черт его знает, а вообще весь этот разговор получился каким-то нелепым, просто ни о чем. Развернувшись спиной к зеркалу и глядя в его отражение через плечо, я начала расстегивать мелкие пуговицы своего черного шелкового платья на спине, идущие от шеи до самой поясницы, без помощи служанки это оказалось долгим, нудным и достаточно проблематичным занятием. О Владимире же я благополучно забыла, не стоит он того, чтобы я о нем вообще думала, причем от слова «совсем». Когда с платьем, наконец, было покончено, правда, не раньше, чем минут через двадцать, я аккуратно повесила его на ширму, чтобы не помялось, расшнуровала корсет, сняла нижнюю юбку и чулки. Полностью раздевшись, освободила волосы от ленты, заплела их в простую свободную косу, потушила свечи и легла в холодную постель, чувствуя приятное прикосновение гладкого шелкового белья к обнаженной коже. Свернувшись клубочком, подобно кошке, и укутавшись почти с головой легким пуховым одеялом, я попыталась заснуть, но это у меня не особо-то получалось, мысли кружились в голове, словно рой неугомонных пчел, не давая мне спать, и все они в конечном итоге сводились к смерти дядюшки. Иван Иванович, как же мне будет вас не хватать, просто безумно. Вот бы Он в этот миг был рядом, люблю засыпать в Его объятиях после близости, я давно заметила, после сексуального контакта с мужчиной вообще хорошо спится, но сегодня мне по любому спать одной в холодной постели, а Он в эти минуты далеко, в Петербурге, и мне не услышать сейчас Его ласкового «Annette». Проливный дождь же по-прежнему грустно барабанил по подоконнику, нет конца слезам небес о вас, дядюшка, как нет конца и слезам моей страдающей души…