Жестокость

Друг мой, оставь этот нож – Ты сделал всё, что мог. Выбрал других на главные роли наш бог, Ну и что ж? Позади закат, и в одинокую ночь Ты никому не в силах уж здесь помочь. Отбой, друг мой, отбой, Нам пора домой. Едва ли было больше полуночи – из бара ещё доносилась трудноопознаваемая динамичная композиция. Незамысловатый дробный ритм провернулся в виске, как ключ в замочной скважине, заставив сморщиться. Сергей усилием воли вернул лицу нейтральное выражение и порадовался, что в полутьме Олегу не удастся его рассмотреть. Музыка била по ушам, вгрызалась в височную кость и парализовывала сознание. Не надо было брать номер на третьем и разыгрывать акт незаслуженной жалости – у Олега до сих пор прерывалось дыхание при долгих подъёмах, и Сергей без труда убедил себя, что его собственные приступы головокружения никак не влияли на выбор цифры этажа. В отеле не имелось лифта, но Сергей не сомневался, что даже если бы лифт и был, а номер им дали на самой верхотуре, они всё равно ходили бы пешком, сбивая дыхалку и избегая надуманных триггеров. В комнатах стояло накопившееся за день влажное тепло, с которым гулкий кондиционер справлялся еле как. Сергей выкрутил его на максимум, расстегнул верхние пуговицы на рубашке, вытащил из мини-холодильника бутылку минералки и вновь вышел на балкон. Далеко внизу горела подсветка в бассейне. Испанская ночь липла к плечам, вызывая противную, нездоровую слабость в мышцах. Последние пару дней температура поднималась до тридцати шести градусов в тени, а солнце давило на затылок горячими ладонями, пригибая к земле. Совершенно неуместно вспомнился прохладный офис в стеклянной башне. Там Разумовский всегда выставлял на сенсорном дисплее терморегулятора «+18» и теперь не поручился бы, где было холоднее – в помещениях или где-то внутри него самого. В виске по-прежнему свербило, и Сергей прижал запотевшую бутылку к голове в надежде утихомирить спазмы. Он ничего не делал, но устал так, что хотелось лечь, где попало, проспать тысячу лет и проснуться без будильника. – Сколько там времени, не смотрел? – спросил с противоположного конца балкона Олег. Дважды вспыхнул пламенем газовой зажигалки, но знакомый красноватый огонёк на кончике сигареты так и не разгорелся – передумал. Курить на балконах почему-то не запрещалось, и Разумовский считал это недопустимым промахом отеля. Отвадить Олега от привычной отравы не удавалось никакими способами. – Сорок две минуты первого, – выжал из голосовых связок Сергей, искренне надеясь, что со стороны он звучит не так плохо, как ему кажется. От жары, едва-едва спадавшей с наступлением темноты, плавилось всё – каменная плитка под ногами, телефон в руках, его псевдогениальные мозги. В эту минуту Разумовский чувствовал себя самым тупым человеком на планете, не способным даже думать, не то что писать коды. Мысли слипались, как нагретый пластилин. – Ты в порядке? – возле левого плеча стало нестерпимо тепло, и краем глаза Сергей увидел Олега. Тот держался до отвратительного бодро. Может, здешняя париловка не ощущалась для Волкова такой уж невыносимой – после нескольких лет, что он пробегал по ближневосточным городам и пустыням, затянутый в камуфляж. Может, он страдал ещё больше и просто не хотел показывать. По щеке скатилась капля конденсата с бутылки. – Всё ок, – Сергей на мгновение опустил ресницы, собираясь с силами. Это всего лишь жара, которую он тяжело переносит. Не стоит гиперболизировать ни своё состояние, ни его причины. – Как думаешь, что нужно сделать, чтобы в комнате наконец стало холоднее? – Для начала – закрыть балкон. Как минимум, кондей будет лучше работать. – Логично, – рассеянно пробормотал Сергей, убрал спасительную воду от виска, открутил крышку и глотнул. В голове будто взорвалась небольшая сверхновая. – Ладно, я в душ. Пить будешь? Бутылку Олег поймал на лету. Стоя под душем, Разумовский проводил пальцами по предплечьям и не мог избавиться от ощущения, что усталость, словно сочившаяся из него сквозь поры, покрыла тело несмываемой плёнкой. Отросшие волосы намокали и выпрямлялись, повисая отдельными прядями. Когда соберутся переезжать в другое место, придётся стричь. Шёл четвёртый год их посмертного существования и восьмые сутки, как они торчали в маленьком испанском городке на побережье. Интуристов сюда приезжало немного, и до них никому не было дела. Из развлечений – песчано-галечный пляж, готическая часовня в шаговой доступности и бесконечные сувенирные магазинчики, тянувшиеся вдоль набережной непрерывной линией. Средиземное море оказалось неожиданно холодным, дно каменистым, а солевой осадок после купания раздражал кожу. Они часами не вылезали из тренажёрки – там было гарантированно комфортно и почти всегда пусто. Сергей начал заниматься вместе с Олегом с первых реабилитационных тренировок, когда убедился, что его не собираются прогонять. Надо было постепенно восстанавливать прежнюю форму. Свои занятия Разумовский забросил после отъезда Олега в Сирию – работа над соцсетью, а потом и переезд в новый офис забирали остаток сил и времени, и чаще всего он падал на диван в кабинете и вырубался, как по команде, не удосуживаясь перейти в жилой блок. Но тогда он ещё оказался способен без труда таскать на себе целый бронированный костюм. Сергей знал, что мнимая физическая слабость ему к лицу и раньше пользовался этим в отдельных случаях. Теперь он не показывал несуществующее бессилие, а прятал настоящее. Теперь нельзя было, как в детстве, попросить у Олега помощи и ухватиться за протянутую руку – Олегу могло быть больно её протянуть. Олег мог бы и вовсе не протягивать ему руку. Олег был теперь таким же уязвимым и сломанным, и потребовалась не одна неделя, прежде чем Сергей перестал с тревогой неотрывно следить за ним глазами, готовый в любой момент сорваться и подхватить. Раньше Олег оттеснял его себе за спину, закрывая от обидчиков. Раньше Сергей ходил с ним на спортплощадку, чтобы не расставаться ни на миг. Волков-Птица, которого он так подробно представлял, постоянно держался поблизости, исполняя тайное эгоистически-заветное желание Разумовского. Он так тосковал по Олегу, что ухитрился забыть, как тот выглядит – настоящий-то, в жизни не носивший ни костюмов, ни птичьих масок. Он так боялся, что Олега убьют на войне, что в конце концов убил его сам. Мысли крутились в голове, словно в стиральной машинке, пока Сергей стоял под падающими на кафель струями, пока распутывал шнур и включал фен, чтобы высушить волосы перед запотевшим зеркалом, а воздушный поток обтекал голову. Выключил кондиционер – на сквозняке не стоило спать ни ему, ни тем более Олегу – и, забираясь в постель, вспомнил, как они выбирали отель и номер, и Олег впервые за все месяцы их кочевой жизни ткнул в стандарт с двуспальной кроватью, а на удивлённый взгляд Разумовского ответил: «Ты задолбал во сне с однушек падать». Сергей действительно нередко просыпался на полу в свёртке из одеяла и здесь успел пару раз почувствовать, как Волков перехватывает его поперёк груди и осторожно подтягивает – поближе к себе, подальше от края. Это походило на прежнюю, прошлую, доверчивую близость, и непослушное сердце запиналось от волнения. Простыни были приятно прохладными, боль в виске чуть утихла. Сквозь наползающую дремоту Сергей слышал, как Олег пришёл с балкона и запер дверь, как в ванной включилась вода, а потом из-за тонкой стенки донёсся глуховатый кашель. Возможно, Олегу казалось, что шум воды перекрывает другие звуки, но Сергей слишком привык вслушиваться и за последние годы научился отличать повседневную возню от настораживающей. Он сжал руку в кулак, вгоняя ногти в центр ладони. Волков отучил его от бесконечных «прости», но легче не становилось, и Сергей вновь и вновь с упоением мазохиста топился в чувстве неискупленной вины и разъедающей ненависти, как в нефтяной скважине. Если бы он мог, он забрал бы себе все раны и их последствия. Олег не был ни ангелом, ни человеком запредельно высокой морали, но до того, как вытащил Разумовского из психушки, он не нарушал законов. Из-за него Олег таскался из страны в страну, из-за него то и дело стискивал в пальцах ручной эспандер – сводило плечо. Из-за него Олег не ушёл бы больше ни на какую войну, даже теоретически, даже нелегально, потому что никуда не годился как боец.

* * *

Как умел, ты бросался в бой И как мог, протаптывал путь. Хоть не прозвали тебя здесь «герой», Ты не дал душам заснуть. Последние дни августа выдались солнечными и безветренными. Сергей, недавно вернувшийся из Москвы, заново обживался в родном городе, когда неожиданно позвонил Олег и, не вдаваясь в расспросы, сообщил, что будет в Питере проездом через считанные часы. К тому времени он отслужил срочку, первый контракт и подписал второй. Телефон скользил во влажных пальцах. Сергей напомнил адрес, заверил, что абсолютно свободен, и заметался по комнате, хватаясь то за одно, то за другое. Предпринял даже нелепую попытку прибраться, на деле – перебирал и перекладывал вещи с места на место, роняя всё подряд, пока не плямкнуло уведомление эсэмэски. Не читая, рванул к двери, отпер дрожащими руками и, споткнувшись о стоявшие возле порога кроссовки, налетел на Олега – тот едва успел скинуть с плеча рюкзак. Судорожно обнял, и Волков обхватил его в ответ, сильно, жёстко. От него чуть уловимо пахло нагретым железом и почему-то – травой. Целый. Живой. На одно мгновение Сергей позволил себе забыться, зафиксировать и врезать в память запах, чужое тепло, щекочущее ухо дыхание. Олег погладил по спине и осторожно ослабил объятие – пришлось отстраниться. – Привет, – вполголоса сказал он, пытливо рассматривая Сергея, словно встретил впервые в жизни. – Извини, что вот так, на бегу. Очень хотел тебя увидеть, решил, что ты не будешь против. – Дурак, – с внезапным отчаянием выдохнул Разумовский. В носу защипало. – Господи, Олег, ты не представляешь, как я… Он замолчал. Трепещущее и больное просилось наружу, но наталкивалось на непонятную преграду и ссыпалось под ноги. Тишина повисла в воздухе, беспомощная и опасная, как искрящий оборванный провод. Олег удивлённо замер – может быть, тоже почувствовал. – Пошли, короче, – невнятно закончил Сергей и первым направился в кухню. Позади что-то стукнуло – это Олег стаскивал ботинки. Нервное возбуждение в крови притихло, но нахлынувшая неловкость никуда не делась. Сергей потихоньку наблюдал за Олегом, пока он «врастал в обстановку»: переодевался в чёрную футболку, деловито оглядывал кухню, вытирал полотенцем мокрые руки, размешивал сахар в чае. Под смугловатой кожей прорисовывались линии развитых, тренированных мышц. Он всегда всё делал спокойно, почти с достоинством – не мельтешил, не совершал лишних движений, у него ничего не падало и не ломалось. На дно кружки оседали чаинки. Олег вышел в коридор, вжикнул молнией рюкзака, зашуршал. Разумовский сидел, подтянув коленку к груди, прислушивался. Как-то неправильно, не так, как обычно. Радость от встречи походила на скомканный лист бумаги, который запихали под рёбра, а самые простые вопросы казались громоздкими и неуместными. У Олега самолёт вечером. Олег будто уже был там – далеко, за тысячи километров, в другой стране, и Сергею никак не удавалось до него дотянуться. Олег вернулся, сел напротив и подтолкнул через стол что-то плоское. – Купил по дороге. Такую ты любишь, я ничего не перепутал? Шоколадка. С орехами. В зелёной глянцевитой обёртке. Сергей кивнул. Медленно забрал плитку, расклеил запечатанный шов и стал разламывать на полоски. Затем полоски на отдельные квадратики, а их – складывать друг на друга. Шоколад подтаял, ломался мягко и пачкал пальцы. Сергей поднёс к губам кружку и посмотрел поверх её края на Волкова. С Олегом хотелось говорить, ещё больше – молчать и не смотреть в глаза. У Олега были усталые глаза, осунувшееся, заострившееся лицо, и весь он был какой-то потрёпанный. Олег, наверное, давно не спал нормально. Сергей вдруг ясно представил, как он заходит в магазин, пробирается между стеллажами, стараясь ничего не зацепить рюкзаком, задумчиво проводит ладонью по колкому ёжику тёмных волос, кладёт на конвейерную ленту шоколадку, роется в карманах камуфляжных штанов, доставая мелочь, зеркалит усмешкой заинтересованный взгляд молоденькой продавщицы. Орехово-сладкий привкус во рту превратился в химозный, словно его заставили выпить раствор хлоргексидина. Сергей вылез из-за стола, пододвинул распечатанную шоколадку поближе к Олегу. Осторожно погладил кончиками пальцев по тыльной стороне его руки и предложил – голос почему-то сорвался: – Хочешь, пройдёмся немного? До вечера же ещё есть время. – Давай, – просто сказал Олег. – Если ты не занят. Нет, Серёж, ешь сам, ты же знаешь, я не очень люблю. Разумовскому хотелось ответить: для тебя я никогда не занят. И вообще, оставайся, зачем тебе чужая война, и на гражданке справимся, только у меня диван продавленный и скрипит жутко, вдвоём не уместимся, но это ведь неважно, главное, вместе, правда? Вместо этого он отозвался, складывая очередные три липких квадратика друг на друга: – Меня в одну компанию пригласили, на стажировку. Я с ними ещё в Москве пересекался заочно, когда подработку в интернете искал. Возможно, устроюсь там, если мне понравится. – То есть, им ты уже понравился? Сергей не удержался и фыркнул: – Ну… да? Когда мы прощались после собеседования, никто не выглядел недовольным. Олег улыбнулся, поднялся со стула и коротко прижал его к себе. Крохотная кухня съёжилась до нескольких миллиметров. – Какой же ты, Серый... Примерно с этой секунды всё помчалось с утроенной скоростью, как будто в одном из скрытых механизмов Вселенной раскрутилась главная пружина. Они бесцельно побродили по окрестным улицам, потом доехали на автобусе до центра и, не сговариваясь, вышли у здания «Радуги». Перешли пустую трассу, присели на дорожное ограждение. Впереди блестел залив, неохотно перекатывались узкие волны. Нехитрый разговор, лавировавший вдоль примитивно-мирных тем и не затрагивавший ни контракт, ни абстрактные планы на будущее, исчерпался – скорое прощание маячило между ними и мешало, как третий лишний человек в компании. Порыжевшее солнце горело бликами в воде, на полотне шоссе, на часах Олега и на носках новеньких туфель, которые Сергей купил, поддавшись ребяческому порыву покрасоваться неизвестно перед кем, и которые беспощадно жали ему пальцы. Он поморщился, заёрзал, устраиваясь на отбойнике, вытянул ноги. – Стёр? – спросил Олег. – Походу, да. Я их для работы присмотрел, они вроде такие, – Сергей покачал правой стопой, – официальные. Разносить хотел. – Красивые, – заметил Олег, разглядывая лаковые, слегка запылившиеся туфли. – Но лучше бы ты их сначала по дому разнашивал. Сергей покосился на его крепко зашнурованные берцы, попытался вообразить себя в чём-то подобном и не смог. Наверняка за пару десятков километров ноги в них стираются до кости – или по сколько там Волкову приходится проходить. Неужели в этом может быть удобно? Олег, уловив изменившееся настроение, положил ему руку на колено. Они были одни, но щёки всё равно согрело смущение, и сразу стало так, как нужно, жгуче, хорошо и одновременно горько. Опять уедет – и пропадёт на бесконечно долгие дни, не позвонишь, не докричишься. Олег повозил берцем по песку и сказал: – Там не так страшно, как ты думаешь. В какой-то момент привыкаешь. Бояться некогда, или ты, или тебя. Разумовскому показалось, что склонявшееся к закату солнце окрасилось чёрным. Сердце заколотилось обрывисто и часто. – Если ты не вернёшься, я… я не знаю, что сделаю. Я с ума сойду, я… – Нет, Серёж, – перебил Олег. – Ты не сойдёшь с ума. Ты пройдёшь стажировку, устроишься на работу в эту твою IT-компанию, возглавишь её, загребёшь кучу денег и создашь соцсеть, о которой мечтал столько лет. Слышишь? Не смей так говорить. Его ладонь сквозь дымчато-серую джинсу жгла, как раскалённая. Сергей закрыл глаза и с трудом выговорил: – Пойдём домой. Тебе в аэропорт пора. Олег промолчал. Встал, подхватил под руку так, чтобы локтем Сергей опирался на его предплечье, и повёл вдоль трассы по узкому тротуару – к остановке. Сергей хромал на обе ноги, периферийно думал, что надо купить в аптеке лейкопластырь, и злился на себя за эти мысли. Когда приехал автобус, Олегу пришлось отпустить его руку – одновременно они бы не влезли, и Сергей чуть не заплакал от досады и боли, колючей волной прокатившейся по пальцам. Вцепившись в поручень, он внезапно вспомнил, что так и не сказал Олегу «спасибо» за купленную шоколадку.

* * *

Вода в ванной перестала течь. Шагов Сергей не различил и вздрогнул, когда матрас за спиной прогнулся и зашуршали простыни, которыми они укрывались в жару. – Серый, – позвал Олег полувопросительным шёпотом. – Спишь? Больной висок прострелило с такой силой, что Сергей зажмурился и прикусил язык, чтобы не застонать. Пусть. Пусть Олег думает, что он заснул, и ложится сам. В конце концов, головная боль была, есть и будет ещё не раз и не два, и это – совершенно точно не то, о чём стоит беспокоиться. Олег осторожно убрал с его щеки прядь волос, поправил сползшую простыню, вздохнул. Щёлкнул выключатель, и мутно-жёлтое пятно света под веками погасло. Выстрелы не оглушали, и отдачи Сергей не ощущал. Он в принципе не особенно хорошо стрелял и всегда отмахивался от предложений Олега потренировать его «на всякий». Умение уничтожать людей из огнемётов буквально ликвидировалось вместе со сменой личности. В зеркале справа как будто мелькнул край чёрного крыла. Сергей выстрелил вновь, и стекло жалобно брызнуло осколками на пол. Олег посмеялся бы над его неумелой пальбой. Беспомощно и бесполезно – Птица не показывался, но, разумеется, никуда не делся и в любую секунду возвратит ускользнувший контроль. Он не знал, во сколько оценивались эти потускневшие от времени отражающие прямоугольники в позолоченных рамах. Он невнятно помнил, как перед зеркалами крутился Птица, расправляя манжеты рубашки, и слышал едкий запах лака для волос. Он помнил, но был не в состоянии даже пошевелиться – сознание и тело не подчинялись, точно Сергея погрузили в поверхностный наркоз и разрешили только смотреть. Бессилие выплеснулось вместе с кровью, когда он отшвырнул пистолет и ударил кулаками по одному из зеркал. Глубоко в мякоть ладони вошли зазубренные края осколков. Это должно было быть ослепительно больно, но Сергей ничего не почувствовал. На затянутом трещинами стекле остались тёмные капли. Разом ослабели локти и колени. Сергей опустился на край кровати, несомненно, антикварной и до ужаса неудобной. Кому нужны все эти излишества – хрустальные подвески на люстрах, рубиновый полог над постелью – Птице? Ему? Обоим? – Ну и чего ты добился? Птица возник перед ним, словно в какой-то компьютерной хоррор-игре с высококачественной графикой. Приподняв бровь, оглядел усыпанный осколками пол и расстрелянные зеркала. Хмыкнул: – Собственно, как я и говорил – устойчивая фобия. Если ты в очередной раз пытался от меня избавиться, то в очередной же раз сделал глупость. Ты отлично знаешь, что ни разбитые стекляшки, ни твои таблетки меня не удержат. Птица присел на корточки, подобрал пистолет, повертел в руках и откинул. – Что ж ты так, Серёжа? Стащил у Олега оружие, нанёс ущерб историческому наследию ЮНЕСКО, потратил патроны впустую. К твоему сведению, патроны недёшево стоят. А это ещё что? Он перехватил окровавленные ладони Сергея, выдернул из ран торчавшие осколки, небрежно погладил по запястьям. – Отпусти, – Сергей попробовал высвободиться, но Птица удержал его. – Не дёргайся и не дури, – сказал он и снова провёл большим пальцем по коже. Знакомые когти-лезвия сейчас были спрятаны. – Мне нравится наше тело, так что будь добр, сверни свои самоповрежденческие замашки. Правда, мы ещё не полностью восстановились после клиники, но это поправимо. – Я боюсь тебя, – Разумовский стиснул зубы. – Поэтому не смотрю в зеркала. Я заперт в собственной голове, и твои уговоры – последнее, что мне хочется слушать. Что ты делаешь? О какой поставке ты договорился утром? – Позволь напомнить: ты боишься не меня, а себя, – Птица бросил его руки и выпрямился. Сергею пришлось отклониться, чтобы видеть золотые глаза и насмешливую улыбку. – Не беспокойся, всё, что надо, я покажу. Самое интересное впереди. Воздух тронула рябь. Птица исчез. Возле кровати стоял Олег, смотревший подозрительно и хмуро. Сергей покосился на вялявшийся на полу глок, и кончики ушей загорелись от нахлынувшего стыда. Он не помнил, что брал у Волкова оружие; сам, наверное, и не брал, взял Птица. Реальность покачивалась и постепенно утекала, как вода сквозь мелкую сетку. Олег не обратил на пистолет внимания. Присел напротив, как до этого Птица, и тоже взял за запястья – бережно, осторожно. Обеспокоенно глянул исподлобья. – Олег… – Сергей цеплялся за сознание, пока оно ещё хоть как-то подчинялось. Олега нужно было отвлечь, возможно, попросить принести что-нибудь, чтобы выставить из спальни и минимизировать вероятные проблемы, но ничего подходящего и мало-мальски убедительного не придумывалось. От напряжения заломило переносицу. – В-всё нормально, Олег, правда. Сходи за бинтом, пожалуйста. «Неуклюже оправдываешься», – заметил над ухом голос Птицы. – «Позволь мне». – Нет! – вырвалось у Сергея вслух. Волков, осматривавший его ладони, отдёрнул руки. – Очень больно? – тихо спросил он. Сергей поспешно замотал головой. – Тогда сиди, я сейчас приду. Сейчас, Серый. Олег вышел. Сергей передёрнулся и согнулся, обхватив себя за плечи. Переносицу снова заломило и нестерпимо закололо. На светлой ткани шёлковой пижамы расплылось пятнышко, будто капнули вишнёвым соком. Потом ещё одно, рядом, и ещё, ещё… Сергей открыл глаза и свесился с кровати, восстанавливая дыхание. В ушах шумело, в темноте смутно вырисовывались расплывчатые очертания. Постепенно вернулось самоощущение, и Сергей почувствовал, что из носа течёт, а губы стянуло липкой коркой. Он выпутался из простыни, стараясь не разбудить Олега, и ощупью добрался до ванной, зажимая ноздри влажными пальцами. Свет резанул по глазам, временно дезориентировав. Почти вслепую Сергей нашарил край холодной мраморной столешницы и склонился над раковиной. На прозрачное стекло (какой идиот додумался установить красивую и абсолютно непрактичную стеклянную раковину в отеле?) упали крупные красные капли. От резкого подъёма кружилась голова, его знобило, несмотря на ночную духоту. Разумовский упёрся ладонями в мрамор и с усилием поднял взгляд к зеркалу. Кровь размазалась по лицу, волосы торчали во все стороны, и в целом выглядел он не очень, но главное – глаза по-прежнему оставались голубыми, и тишину не нарушали ничьи голоса. – Я в порядке, – сказал он, прислушиваясь к себе. – Я в порядке. – Честно говоря, звучит неубедительно. Сергей чуть не подпрыгнул от неожиданности. В дверях, прислонившись плечом к косяку, стоял Олег и смотрел на него через зеркало. – Фу ты. Олег, нельзя же так пугать, – отлегло от сердца, и Сергей включил воду, чтобы смыть с кожи бурые разводы застывавшей крови. – Блин, опять потекла. Олег отлепился от дверного проёма, сдёрнул с электрической сушилки полотенце, намочил в холодной воде и сунул Сергею. – Нос зажми. Вертолётит? – Есть немного... Олег, ты спятил? Поставь меня! Поставь немедленно! – Тихо, не ори. Не уроню, если не будешь дёргаться, – Олег на руках донёс его до комнаты и опустил на кровать. – Ты не настолько тяжёлый. Посиди спокойно, голову не запрокидывай. Он подпихнул под спину подушку, и Сергей откинулся на изголовье, подождал, пока окружающие предметы перестанут качаться, а потолок – падать. На пробу отнял от носа полотенце – на белой махре расползлось очередное контрастное пятно. Где-то внутри шевельнулся поверхностный стыд, но Сергей отогнал глупое сожаление подальше – в конце концов, никто в отелях не стирает полотенца вручную. – Я тебя разбудил? – Нет. Я просыпаюсь минимум трижды за ночь, поэтому ты здесь ни при чём. Приснилось что-то? – спросил Волков, садясь на край кровати. С этого ракурса Сергею хорошо было видно его лицо, как и самому Олегу – его. – Эпизод в… Венеции, – до Сергея с запозданием начало доходить, как происходящее должно выглядеть для Олега. Мгновенно возвратился застарелый страх: вдруг не поверит? И снова подвал, препараты, дистанция, правила, стена отчуждения. – Это сон, клянусь, Олег, это не рецидив. Я ничего не слышу, никаких голосов. – Тише, тише, Серый, – мягко осадил его Олег. – Я верю. Вспомнишь подробнее, или не стоит? – Тот день, когда я стрелял по зеркалам. Птица уговаривал не делать глупостей, – Сергей криво улыбнулся и отложил полотенце. – Зеркала меня пугали, я пытался их убрать. Уничтожить. Помнишь, как я стащил у тебя глок? Олег слегка свёл брови. – Да, было дело. – А я не помню. Сам процесс не помню. Что пистолет украл Птица, догадался уже постфактум. Тогда я, получается, последний раз полностью пришёл в сознание… Ты ещё мне ладони перевязывал. – Я испугался за тебя, – негромко сказал Олег. – И очень хорошо это помню. Сначала выстрелы, потом крик, всюду осколки, ты сидишь трясёшься, руки в крови. Что я должен был подумать? Он вдруг поморщился, потёр правое плечо. Сергей встревоженно подался вперёд – он прекрасно знал этот взгляд, застывший, словно направленный внутрь, к эпицентру боли. – Олег? – Да сука… Не надо делать такое лицо, Разумовский, бывало и хуже, – Олег несколько раз сжал и разжал кулак, глубоко вздохнул. – Всё, вроде отпустило. – Говорил же, не таскай, сам бы дошёл, – Сергей усилием воли заставил голос не дрожать. Вина накатила и смёрзлась в груди – снова. – Головой об кафель ты бы дошёл. Хватит делать из меня инвалида, Серый. Лучше от этого точно не станет. – Прости. В висках застучало – оглушительно и часто. Сергею показалось, что в том месте, где на шее вздрагивает жилка, вот-вот прорвётся кожа. Он сумел порушить всё вокруг, но так и не научился толком ни помогать, ни подбирать слова. А Волков возился с ним все эти годы. Всю жизнь. Сергей дотронулся до шрама, теперь ставшего практически незаметным. Может, нужно было тогда преодолеть и страх смерти, и сопротивление Птицы – скольких людей удалось бы спасти. И Олег не мучился бы ни кашлем, ни судорогами. Отвоевал бы, вернулся домой, в город, к которому они оба привязаны с детства. Может, встретил бы кого-нибудь ещё, без букета диагнозов и покорёженной психики... – Серый, – позвал Олег. Придвинулся вплотную. Свет прикроватной лампы яркими точками загорелся в его тёмных глазах. – Ты это прекращай. – Что прекращать? – машинально, скорее повторил, чем переспросил Сергей. Подсунутые подсознанием картины альтернативного сценария событий наслаивались одна на другую, как слайды заглючившей презентации. – Вот это, – Олег чиркнул пальцем по шее. – Даже вспоминать прекращай. Ты думаешь, если бы я тебя тогда не по психушкам, а по кладбищам искал, мне сейчас было бы легче? – Я тебе жизнь сломал, – едва слышно выговорил Разумовский. – На твоём месте я бы за собой не вернулся. – Ты был болен, Серёж, – Олег как-то нерешительно, как будто опасаясь реакции, положил ему руку на плечо. – Ты не виноват в своём расстройстве личности хотя бы потому, что ты его не сам себе специально в голову запустил. И заканчивай себя грызть. Психолог из меня хреновый, – он прокашлялся. – Но я-то тебя простил, когда окончательно во всём разобрался. А ты себя – нет. И пока не простишь, оно так и будет назад тянуть. Прошлое не исправить, было и прошло. Ты живой, я тоже, чем не повод для радости? Возможности и передвижение, конечно, ограничены, но всё-таки. – Олег… Сергей прерывисто, бесслёзно всхлипнул. Слова застряли в горле, перекрыли дыхание. Наверное, они были и не нужны. Олег смотрел на него, как смотрел давно, много лет назад – всегда. – Хочешь, поедем домой? – спросил он, словно о чём-то будничном. Сергей даже не удивился, откуда Волков узнал о пробудившейся в нём тоске по освещённым закатным солнцем дорогам и улицам, знакомым до нежной теплоты. – Только придётся тебя стричь покороче, зарос совсем. Рыжий. По губам расползлась подрагивающая, неумело-счастливая улыбка: – Разве получится? Домой? Олег сказал: – Попробуем.

* * *

Здесь вся прелесть покрыта корой. Её кто-то другой разорвёт. Отбой, друг мой, отбой, Нам пора домой. Вокруг периодически переговаривались люди – Сергей намеренно не вслушивался в фоновое разноречие. Самолёт, как казалось, неподвижно висел над плоским слоем облаков на высоте десяти тысяч метров. Перелёты он переносил не очень хорошо, лучше, чем навязчивую жару наподобие испанской, но ощущалось муторно. Он поглубже натянул капюшон серого худи. Это не бросалось в глаза – в салоне было прохладно, и многие кутались в принесённые стюардессой фирменные пледы – приятные, не кусачие. Когда девушка с приветливыми тёмными, почти как у Олега, глазами остановилась возле них, Сергей взял плед и, понизив голос, попросил её прийти позже. Она улыбнулась – не натянуто, понимающе. Олег спал, откинув спинку кресла. Последние несколько ночей выдались бессонными – Сергей чувствовал, как он вставал, стараясь не шуметь, отпирал дверь и выходил на балкон. Если долго не возвращался, Разумовский, завернувшись в простыню, выбирался следом и молча пристраивался рядом, глядя на палевую полосу рассвета. «Что случилось?» – «Всё нормально. Ложись, Серёж». И сейчас Сергей ни за что не стал бы его будить. Накинул на Олега плед, подоткнул ему под плечи, чтобы не сползал. Лезть в ультратонкий ноутбук или телефон не хотелось, и он просто смотрел на знакомый до последней черты профиль. В волосах у Олега прибавилось серебряных искр. Под веками у Сергея сухо жгло, как будто в глаза насыпали пыли. Если бы он был булгаковской Маргаритой, то, наверное, тоже обхватил бы голову Олега ладонями, прижался губами к виску и зашептал, покачиваясь: «Бедный, бедный». Но Маргаритой он не был, а Олег не слишком-то любил чрезмерную жалость. Сергей легко провёл по линии вен на предплечье, постепенно спустился к запястью. У Олега были красивые руки – жилистые, с широкими, чуть выступающими венами. Сергей сглотнул и осторожно накрыл его ладонь своей. Олег пошевелился, не просыпаясь, повернул руку, сжал его пальцы – не высвободиться. Снаружи, слегка искажённый иллюминатором, горел оранжевый закат. Возможно, они ещё успеют зайти на посадку и застать такие же всполохи в питерском небе. Прошлое не переделать, но с ним можно научиться жить. Не будет «как раньше», не будет «всё хорошо» – пусть так. Главное, что всё ещё будет.