062

Моракс думает, что Чайлд-Аякс-Тарталья это апельсин. Предвестник тоже рыжий, отпугивает людей от себя брызгами-издëвками, стоит им только попробовать забраться глубже, под защитный покров. «Чайлд» — дипломат из Снежной, очаровывающий всех вокруг сладкими речами. Моракс ласково раскатывает на языке прозвище, которое сам и дал этому мальчишке — инь-шу-а. Чайлд смеëтся, когда слышит это, но его глаза блеск смеха даже не затрагивает. Моракс — ах, нет, смертный по имени Чжунли, — хочет сравнить их с глазами дохлой рыбы, как делает это малышка Тао, но руки сами погружаются в землю, чтобы достать необработанный ночной нефрит, точь-в-точь повторяющий тусклость снежнянских глаз. Чжунли сравнивает цвет руды с глазами Чайлда вслух, даже прикладывает к чужому виску камень, совершенно случайно и непринуждëнно оглаживая кожу и попутно заправляя прядь волос за ухо (Моракс подмечает на бледной, еще не успевшей настрадаться от солнца Лиюэ, коже россыпь мелких веснушек и сдерживает довольное урчание от подтверждения мысли о том, что веснушки у дипломата не только на щеках). Чайлд смеется ему в ответ, снова. Чжунли наслаждается этим звуком, пусть он и фальшив на половину. Чайлд не смущается. Чайлд — идеальная маска повесы и хулигана. Чжунли редко называет его по титулу, заменяя его собственным прозвищем (Моракс отучает его отзываться на титул Царицы, приручает к тому, что рыжий-рыжий мальчик-апельсин принадлежит ему одному. Моракс еле сдерживает рычание на каждое упоминание Крио-Архонта). Чайлд — это альбедо и флаведо. Люди называют это кожурой и цедрой апельсина. Чжунли вертит рыжий фрукт в руке. У этого апельсина толстые внешние и средние карпии, и если немного сильнее сжать руку, то можно почувствовать, как рвется волокно семяносца. Такие апельсины легко очищаются, потому что между кожурой и мякотью есть место. Чжунли хочет сравнить такой плод с Чайлдом, но терпит поражение, потому что спустя полгода Предвестник так и не показал ему больше, чем всем остальным в гавани (Моракс урчит заинтересованно, щурит глаза и чуть заметно облизывается). У плода на столе флаведо толщиной со стекло, а альбедо тоньше бумаги. С такими апельсинами надо быть аккуратным, правильно рассчитывать силы, потому что если неосторожно сжать руку чуть сильнее, плод сомнëтся, кожура больше не сможет удерживать сок и мякоть внутри. Такой фрукт очистить сложнее, и руки после него будут полны липкого и сладкого сока, если повезёт не нарваться на гниль. Так Моракс видит Чайлда. Чайлд рассказывает о своей семье с нежной улыбкой. Чжунли на пробу спрашивает о какой-то подробности — и на него начинает скалиться Тарталья. «Тарталья» — Предвестник Фатуи. Его Глаз Бога не способен кого-нибудь вылечить, только избавить от мучений через смерть. Клинки из воды, двусторонняя глефа — они красиво мерцают, когда в их строении кровь смешивается с чистой водой. Тарталья настороженно замирает, когда Чжунли выходит из-за камня, игнорируя разбросанные вокруг тела. Всё его естество готово напасть при неосторожном движении, кровавая вода кружит у обманчиво расслабленных ладоней. Чжунли спокоен, потому что разрушение этой оболочки не нанесёт Мораксу вреда. Чжунли спокоен даже тогда, когда Тарталья дёргается от его руки прочь, как дикий зверь. Конечно это не мешает Мораксу тихо рыкнуть, чтобы Тарталья оказался на пару секунд оглушён и подавлен, пока сам бог лёгким движением пальца стирает с его щеки кровь, параллельно опуская полуэфирное копьё на случайного выжившего, решившего вдруг напасть со спины. Мертвые глаза Тартальи мерцают интересом, лишь на секунду, пока на его лицо не наползает маска Чайлда. Чайлд говорит полуфлиртом и строит неловкое выражение лица, и Чжунли делает вид, что поверил (Моракс вдыхает запах эмоций этого смертного и удовлетворённо ворчит, почуяв тонкие нотки любопытства). У апельсинов мякоть бывает столь же разной, сколь и кожура. На рынке Чжунли долго смотрит на фруктовые прилавки с двумя ящиками маленьких солнц. Все фрукты пахнут маняще, и Рекс Ляпис покупает по одному у каждого торговца, на пробу. Первый внутри весь иссохшийся и слишком мягкий. В мягких местах мякоть чёрная, словно смог от печей, а сухие кусочки совершенно не дают сока. Чжунли сжимает его в руке и выбрасывает в море. Тарталья похож на этот плод, разве что выбрасывать его Моракс не собирается, потому что у драконов вкус отличается от человеческого, и им даже самый гнилой плод может показаться самым дорогим сокровищем. Смотря на тихую гладь морской воды, Моракс даёт своему сокровищу новое прозвище — хай-чи-чай-щи. Когда Чайлд разговаривает с малышкой Цици или другими детьми Лиюэ, Чжунли может наблюдать за ярким Аяксом. Аякс — старший брат. Аякс любит баловать детей, потому что он не может отказать их большим оленьим глазам. Аякс ярко улыбается и искренне смеётся, помогая Цици собирать травы, плетя вместе с Чан Чан венок из шелковиц, в тайне от стражи сорванных на террасе. Он играет роль плохого парня, позволяя «страшным пиратам» ограбить себя на несколько засахаренных цветов лотоса. Чжунли мимолётно думает, что Чайлд станет прекрасным отцом. Моракс хватает эту мысль и меняет «отец» на «мать», радуясь своей божественной сущности, позволяющей не особо обращать внимание на пол пары, если ему вдруг захотелось бы иметь потомство. Моракс смотрит на Аякса издалека, потому что Аякс убегает и прячется, стоит драконьему богу подойти слишком близко. Но с каждым разом это расстояние всё меньше и меньше, ведь Чжунли не опасен (Моракс рокочуще смеётся, с жадностью вдыхая ароматную наивность Аякса. Тот, кого он выбрал себе в партнёры, действительно прекрасен). Чжунли смотрит на буйство Озиала со скучающим интересом, потому что такого Бога Вихрей запечатать снова не составит труда, ведь поддельные талисманы дают лишь временную свободу. Моракс сидит на утёсе и мягко гладит бессознательного Аякса по голове, когда Нефритовый дворец падает в океан. Его, конечно, не хватит для полного усмирения его старого сумасшедшего друга, и смертные это видят, когда гидра шипит на них тремя головами. Моракс щёлкает когтями, и из воды встают три копья из камня, по одному на каждую голову, заставляя Озиала вернуться обратно в свою тюрьму. Моракс мурчаще отсылает Синьору обратно к Царице, потому что «условия контракта не были выполнены». Моракс с ухмылкой уносит прочь Аякса, потому что «любимый из детей Царицы останется залогом соблюдения условий договора». Чайлд просыпается уткнувшись носом в чью-то грудь и рефлекторно суёт руку под подушку за оружием. Грудь незнакомца содрогается от знакомого рокота смеха Чжунли, но рука на его талии предупреждающе сжимается, когда Тарталья пытается вырваться прочь, а смех превращается в рычание. Тарталья стискивает зубы, когда в его шею вгрызаются острые клыки, прокалывая кожу почти рядом с артерией. Моракса рога царапают аяксовы щёки, когда дракон нежно слизывает манящую кровь со своей пары. Ему до мурчания нравится дрожь в теле Аякса, а как вернуть в эти рыбьи глаза блеск он придумает чуть позже. Его всё устраивает и так. Аякс в его руках — это та самая сладкая мякоть, не подпорченная гнилью. После неё руки тоже сладкие-сладкие, как мягкие губы его сокровища, так покорно едящего то, что он даёт. Конечно, Моракс получил эту мякоть не сразу, ведь всякая кожура будет изо всех сил сопротивляться любому надрыву. Моракс ласково шепчет в бледное ухо: «Ты мой Фон-ху-ан сейчас и на века». Моракс обращается с Аяксом как с самым драгоценным сокровищем, готовя его к новой роли Матриарха Адептов. Аякс хочет перегрызсть архонту глотку и откусить себе язык. Но, к сожалению, не может.