***
Едва заметив дверь гримерки, Чангюн вынужден остановится: его стошнило на пол. За последний час его состояние только ухудшалось. Он поверил Чжухону, что голубой порошок лишь ненадолго поможет расслабиться, но все, кажется, пошло не так. Тошнота подкатывает часто и непредсказуемо. Один раз во рту появился странный медный привкус, а один и вовсе — раз! — и все. Разодранные в кровь костяшки жмутся к губам, теряются между сжимающих их зубов, оставляют разводы на фарфоровом лице. Чужом лице. Неузнаваемом. Эти странные линии, подчеркивающие глаза, дуги ресниц, касающиеся полосок бровей, тёмные реки растёкшейся туши, бегущей по бескровным щекам… Кто ты? Гулкий хруст внутри собственного тела, почти неестественный. Отражение рассыпается на сотни осколков, крошится по рукам и опадает под ноги. Только бы самому так не исчезнуть. Незнакомец теперь скалится из тысяч отражений, а деланно мягкий голос в голове звучит всё громче, ледяным эхом отпечатываясь на задворках сознания. Самый красивый… Самый лучший… Это ты, самый настоящий ты… Чангюн смотрит перед собой и кусает кулак, мажа губы теплой кровью. Полупьяно стирает расстояние до туалетного столика и ударяется локтями о столешницу. Голоса в голове все настойчивее, бьют по внутреннему уху, заглушая все, что происходит вокруг. Парень машет ладонью перед собой, стараясь сфокусироваться на собственном отражении. Только пятна: цветные и темные. В небольшом помещении крайне душно, а в голове страшный жар. — Остановись… — шепчет он в пустоту и упирается лбом в холодное зеркало. Чангюн никак не может понять, где он находится. Не может осознать, что руки Хёнвона больше его не держат, и можно спокойно уйти. Идти некуда. Вокруг не осталось ничего живого. С каждым поцелуем, с каждой разделенной постелью он будто платит частичкой своей души. Отдает и отдает, пока не наступает вакуум. Атом поделен до конца, больше не осталось ничего. Зияющая чернота, тянущая в себя с каждым днем все глубже. Страх потерян, и цели в жизни больше нет. Есть только странное чувство какого-то долга. Будто он сделал еще не все, будто что-то в этом мире его все еще держит. Чангюн хватается руками за лицо, жадно облапывает его, пытаясь осознать, что оно действительно его. Растягивает пальцами веки до боли в глазнице и до противного хруста. Расширенный зрачок рассеянно бегает от одного уголка глаза к другому, склера царапает выступившими венами внутреннее веко. Сетчатку начинает жечь, и горячие слезы чертят по острым скулам. — Я больше не хочу… Уронив руки на столик, Чангюн чувствует, как ноги разъезжаются в стороны. Бросает голову на руки и уже готов упасть тут замертво. Обещанное Чжухоном облегчение не наступает, ни с одной дозы, ни с двух. Только мерзкая сухость во рту и периодами подкатывающая тошнота. Пальцы немеют, тянутся за бутылкой воды и не могут зацепиться. Дыхание все тяжелее и горячее, слюни пузырятся в уголках рта, а заветная бутылка с грохотом падает на пол и катится на середину небольшой комнаты. — Господи… — плача, молит он, падая в кресло. — Только не здесь… Почему так мало?.. Я хочу еще… Голос звучит все тише и тише, тонет во всхлипах и пропадает вовсе. Остается только мычание и неразборчивые слова. — Дай еще пожить… Тоненькая нить сознания рвется, и тело летит в приятную мягкую неизвестность. Вокруг светло и слишком ярко. Тут не льются слезы, тут совсем не больно, тут не ощутим вес собственного тела, тошнота больше не беспокоит. Тело вздрагивает, будто от электрического разряда. Снова приходит боль. Совсем несильная. Парень тянется, чтобы ощупать макушку, которая явно подпирает что-то твердое. Чувствуется запах свежего постельного белья и горьковатого кофе. Чангюн ощупывает лицо и голову, трогает влажную грудь и прикрывает глаза. Утопая в привычной мягкости кровати, он не чувствует себя, ни отдохнувшим, ни уставшим. Проще говоря, он чувствует себя абсолютно никак. Ощущения от чего-то пережитого стоят ребром, словно медаль, не знающая, какой стороной упасть. Вроде бы все хорошо, но вроде бы и нет. Беспрестанно думает о своем наставнике. Хёнвон действительно загадочный и странный человек, кидающийся в разного рода эмоции, при этом меняя их с завидной частотой. Парень смотрит в потолок, разглядывая ползущие по нему тени, когда дверь почти неслышно издает скрип и отворяется маленькой щелочкой. Из коридора дует ветерок. Шаги. — Хён? — зовет он, без особой надежды услышать ответ. Что бы там ни было, шаги у него куда мягче. Шаркающие шаги в темноте медленно приближаются к приоткрытой двери. — Хён… — снова пытается позвать Чангюн, но получается лишь сдавленно прохрипеть. Что за жуткая вонь? Сквозняк принес с собой запах. Сильный. Запах гнилой земли. Парень кривится лицом и натягивает одеяло на нос, в то время как дверь распахивается, впустив в комнату плотную тень. Становится холодно, как будто тень принесла с собой холод могилы. — Что ты такое? — слова летят в одеяло, а потому звучат глухо. — Что тебе нужно? Край матраса немного сминается, словно тень присаживается там, чего-то выжидая. Чангюн не может пошевелиться. Он отчего-то боится, что, как только вскочит с кровати, так сразу же нечто схватит его за горло и будет сжимать до тех пор, пока воздух в легких не кончится, или пока не сломается подъязычная кость. Но тень ничего не делает, складывается впечатление, что она просто тут есть и все, как стол или стул. Она даже не двигается больше. Нечто ледяное и влажное касается пальцев на правой ноге. Что-то громко звякает. Мальчишка вскакивает так резко, что валится с кровати и растягивается на полу, заметив боковым зрением, что тень за его спиной выросла. Видимо, она поднялась следом. Об пол Чангюн ударяется с таким грохотом, что вскрикивает. Он уже осознает, что где-то звенело не просто так. Звук до боли знаком. Это что-то слишком рядом. Снова яростно звенят колокольчики. Чангюн бросает взгляд на дверь из комнаты и готов поклясться, что раньше не видел тут ничего подобного. Музыка ветра раскачивается из стороны в сторону, словно невидимая рука мотает ее. Сдвижная дверь, ведущая на балкон, начинает ездить вправо-влево, с грохотом ударяясь об ограничительные штыри. Книга, лежащая на прикроватной тумбе, раскрывается и шелестит страницами. Что-то громко стучит по полу, словно кто-то ползет к парнишке, молотя кулаками по паркетным доскам. Порыв ветра, не холодного, теплого, какой бывает в подземке, когда ты стоишь на краю платформы, а мимо тебя пролетает состав. В этом ветре слышится странный голос. «Спасти себя сможешь только ты» Страшно и непонятно. Некого позвать, а язык будто превратился в огромного неповоротливого червя. Чангюн сидит на полу, прижав лоб к коленям, с ног до головы покрытый колючими мурашками, а волосы стоят дыбом. Он не может встать, не может поднять глаза, он не готов увидеть перед собой того, кто пытается с ним говорить. Что-то ударяет его в спину, как будто мягким кулаком, совсем не больно, но парень все же падает набок и свозит локоть. Врезается в небольшой столик, хватается за него, опрокинув все, что на нем лежит. Небольшая вазочка скатывается на пол и разбивается, а из нее выливается вода и выпадает красная роза. Включается телевизор. Какая-то полуночная программа, где два хрипловатых мужика рассуждают о внешней политике. Заиграла музыка. Незнакомая песня со словами, похожими на «Прижмись к моему сердцу» пытается перекричать политиков на экране. Заревел детектор дыма, потом второй, третий. Мгновением позже к ним присоединился вой противоугонной системы. Все гремит, трещит, звенит. Что-то теплое и мягкое хватает за запястье, заставив взять карандаш, упавший со стола. Рука падает на книгу и сама начинает писать в ней. Сначала медленно, но потом все быстрее и быстрее, с такой силой нажимая на карандаш, что страницы рвутся, а потом и сам карандаш ломается пополам. «Поравставатьпоравставатьпоравставать» Чангюн исписывает каракулями практически всю страницу, когда в гостиной вдруг воцаряется холод. Как будто из июля она переносится в январь. Пот на коже превращается в ледяную корочку, а из носа начинает капать, воздух паром выходит изо рта. Еще раз звякает колокольчик, и это служит гудком перед стартом. Парень поднимается на ноги и бежит. Он не понимает, почему ночью Хёнвон отсутствует дома, не понимает, откуда берется все то, что происходит в его квартире. Страх заставляет колени подкашиваться, Чангюн даже не понимает, куда он бежит, а громкие шаги следуют за ним. Поначалу, забежав на кухню, он понимает, что туда ему вовсе не нужно, а тень уже входит следом. Обогнув обеденный стол, как делают жертвы, когда убегают от маньяков, он умудряется обхитрить нечто и снова выбегает в холл. Споткнувшись об половик, все же получается устоять на ногах. Парень с новыми силами бежит обратно к двери спальни и принимается громко колотить по ней кулаком. Кто-то или что-то приближается сзади, уже совсем близко, вот его призрачные руки, которые готовы ухватить за плечи… В этот момент дверь открывается, а в глаза бьет яркий луч света. Призраки, сколько бы их там ни было, покинули дом. Все стихло. — Покажись мне, ублюдок! — Чангюн падает на колени и почти кричит, ударяя кулаками по небольшому коврику у кровати. — Боишься, что ли?! Что я тебе должен?! Кто ты, мать твою?! Стон, всхлип, нервы сдали. Не успевают эти слова слететь с губ, как обе лодыжки зажимаются кольцом, и нечто из темноты тащит парнишку по полу в сторону ванной. Он пытается кричать, но ударенные грудная клетка и подбородок не дают произнести и звука. Пальцы цепляются за деревянный пол, в попытке остановить это безумие, под ногти попадают занозы, больно впиваясь в мягкую ткань. Чангюн приходит в себя только тогда, когда под щекой ощущается холодный кафельный пол. Боязно приоткрывает глаза и понимает, что нечто, кем бы оно ни было, притащило его в ванную. Парень поднимается на ноги и пытается рассмотреть мутное изображение себя в большом зеркале. Буквально первобытный страх сковывает мышцы, не давая отвернуться. Чангюн замечает некоторые несостыковки в отражении. Все можно было списать на то, что он сильно ударился головой, но, что было совершенно точно, так это то, что сам Чангюн стоял боком, а фигура в отражении — передом. Любая вещь обладает памятью. Это всем известно. Зеркало не исключение. При определенных условиях информация, запомненная зеркалом, может им излучаться и воздействовать на человека. Ведь самую большую информацию о нас говорят наши глаза. Невозможно смотреться в зеркало не используя глаза. А сколько раз вы сами смотрели в зеркало, будучи рассерженным? Часто мы смотримся в зеркало в слезах… Чангюн во все глаза смотрит куда-то перед собой и не понимает, что вокруг него происходит. Растягивает веки пальцами и не чувствует боли, хоть и слышит тоненький треск маленьких мышц глаза. Голова болит и трещит по швам, как будто чужая тяжелая рука лежит на затылке. Что-то шлепает об пол, будто ладонь ударяется о плитку. Кто? Второй раз, третий. Кто-то ползет сзади. Не имея возможности сдвинуть свое тело и даже повернуться, парень чувствует, что у него начинается паника. Раздетый, замерзший, испуганный и избитый кем-то. Принимая неизбежное, он пытается вжать голову в плечи, чтобы не слышать приближающееся нечто, и закрывает лицо ладонями. Колени машинально подгибаются. Любопытство берет верх, когда наступает тишина. С хрустом повернув затекшую шею, Чангюн снова ослеплен ярким белым светом. Скрипучий голос в голове, именно в голове, а не снаружи, как металлом по стеклу проходится по коре мозга. Холодные пальцы до боли раскрывают рот, едва не порвав его. «Пора вставать!» Кто-то резко открывает дверь гримёрки и заходит в помещение, освещённое тусклым светом. Чангюн сидит за туалетным столиком с уложенной на руки головой и, очевидно, спит. Вошедший хмурится, подносит пальцы к переносице и раздражённо качает головой. Чёртов Ли Чжухон и его дрянь, которую он таскает с собой. Руки мужчины ложатся на размеренно поднимающиеся плечи мальчишки. — Эй, просыпайся, — несильно трясёт он Чангюна за плечи, на что парнишка никак не реагирует. — Эй! Скоро выход. Какого чёрта ты тут дрыхнешь?! Глаза Чангюна распахиваются от неожиданности. Пробуждение оказывается слишком внезапным. Сердце стучит от страха, а перед глазами стоит виновник всех несчастий и бед Им Чангюна. — Сдохнуть захотел раньше времени? — недовольно цыкает Хёнвон, поднимая лицо парнишки за подбородок и осматривая его на наличие повреждений и гематом. — А тебе какое дело? — огрызается Чангюн в ответ и пытается вертеть головой, чтобы скинуть с себя чужую руку. — Какое мне дело? Ты и твоё воспитание слишком дорого мне обходитесь, — кривится Хёнвон, отпуская подбородок Чангюна. Внутри парнишки будто образуется буря. Ярость начинает бушевать новыми красками, уничтожая всё изнутри. Чангюн закипает. — Пошёл ты к чёрту! — парнишка никогда бы не сказал таких слов своему наставнику. Но только не сейчас. Терпение окончательно лопнуло. — Знай своё место! — рявкает Хёнвон в ответ, хватаясь за воротник костюма Чангюна и несильно сдавливая его. Внутри Чангюна что-то снова ломается. — Сначала я покажу тебе твоё... — Чангюн делает выпад вперёд и хватает Хёнвона за шею. Всё происходит слишком быстро, даже для самого парнишки, когда он, опьянённый собственной яростью и обидой, со всей силы припечатывает голову Хёнвона к холодному зеркалу. Стекло издаёт жалобный треск и рассыпается на сотни осколков, загремевших по столику и полу гримёрки. Хёнвон шатается, едва стоит на ногах, хватается за окровавленный лоб и машинально прикладывает пальцы к ране, чувствует собственную кровь. И только в этот момент Чангюн видит страх в лице Че Хёнвона. Не долго думая, пока противник не успел прийти в себя, Чангюн хватает первую попавшуюся ткань — чехол от какой-то одежды, и резко накидывает его на голову Хёнвона, затягивая пальцами задние края, перекрывая кислород. Хёнвон издает странный звук, похожий на всхрап, пытаясь стянуть брезентовый чехол с головы, но Чангюн держит крепко и собирается сунуть осколком зеркала, сжатым в окровавленной ладони, куда-то под ткань, чтобы не видеть, что произойдет. Приходится плотно прижимать чехол к голове, чтобы жертва не выскользнула. Силы одной руки не хватает, и парень рычит от гнева. Затягивает туже и видит нос, натягивающий брезент, похожий на акулий плавник. Видит панику на собственном лице, отраженном в осколках прошедшего безумия. Чангюн упирается коленом в чужой пах, а руками ухватывает за плечо. Полосует стеклом через чехол по шее. Хёнвон вырывается яростнее, а его крики рискует услышать проходящий мимо народ. Чангюну откровенно все равно, он уже чувствует запах крови, полившейся через разрез в ткани. Уклоняясь от рук, колотящих воздух, Чангюн с снова пронзительным воплем кидается на свою жертву. Он пытается удержать под непрозрачной тканью того, кого безумно желал все это время. Роняет слезу, понимая, что больше не увидит его лица, но остановиться не желает. Минутная слабость. Но Хёнвону хватает времени, чтобы ухватиться за ткань обеими руками и начать стягивает ее. Осколок стекла ударяет ему по пальцам и режет кожу до самой кости. Горло взрывается криком боли. Тонким и пронзительным, вонзившимся в уши Чангюна острой иглой. Рука Хёнвона падает на колени парнишке, а тот слепо наносит еще ударов пять, прежде чем тот отталкивает его неповрежденной рукой и стаскивает с лица чехол для одежды. Полностью снять не может, потому как молния зацепилась за волосы. Чангюн звереет, ему в корне не нравится такое поведение своей жертвы, которую он без труда бросил на пол. Следующими двумя ударами, пришедшимися точно по горлу, парень останавливает крик. Первый оказывается довольно глубоким, таким, что показалась трахея. Последние два приходятся в щеку и в рот, и теперь кажется, что Хёнвон улыбается, как жуткий клоун, до самых ушей, и в разрезе виднеются зубы. Из мокрого горла вырывается звук, похожий на рев. Кровь выплескивается из шеи и долетает до носка ботинка Чангюна. Точно как вино, подсвеченное закатным умирающим солнцем. Вовсе невероятно то, что Хёнвон пытается встать. Чангюн прыгает на свою жертву, словно голодный хищник, и валит на спину, на успевший пропитаться кровью небольшой коврик в жуткую полоску. Новые хрипы вырываются из порезанной шеи. Вытаращенные глаза вращаются, а из них бегут слезы. Парень запускает руку в волосы Хёнвона и не может поверить, что когда-то касался их иначе. Сейчас они будто стали другими, более жесткими и неприятными, словно уже мертвыми. Чангюн в последний раз пытается запомнить этот взгляд, полный страха, дергает голову Хёнвона назад и ударяет скользящим движением осколка по шее. Сдергивает ткань с волос и набрасывает на лицо. Успевает поймать все, кроме первого выброса крови из яремной вены. Кровь брызжет в лицо, горячая, заструившаяся у самого подбородка, носа и бровей. Крики прекращаются. Хёнвон оставляет попытки вырваться и наконец затихает. Чангюн по-прежнему лежит на нем, прижимая к лицу чехол для одежды, уже полностью пропитанный кровью. Он напоминает себе, шепчет одними губами, что Хёнвон не облегчил ему жизнь, он лишь сделал ее еще несносней. Он не жалеет. Сейчас точно ни о чем не жалеет. Через тридцать секунд, отсчитанных часами на стене, Хёнвон так резко выгибает спину, что Чангюна скидывает на пол. — Боже! — вскрикивает он и валится на спину, прижимая ладонь к груди. И только тогда, когда затихло абсолютно все, даже зудящие голоса в голове, Чангюн слышит голос откуда-то сверху. — Он уже мертв, — шепчет тот приторно-сладко, так, что кровь в венах сворачивается. — Можешь больше его не бояться. И что же он тебе такого сделал? «…Но ведь ты человек. …Я хотел бы, чтобы это было так…» — Дьявол! — визг выходит из груди Чангюна вместе с последним болезненным выдохом, а сам парень резко садится и пытается ползти спиной к стене. — Я убил тебя! Хёнвон улыбается белозубой улыбкой, зачесывает пальцами волосы назад и присаживается на корточки рядом с Чангюном, готовым вдавить себя в стену. Дорогие туфли размазывают по полу остывающую кровь каблуками, а парнишка все никак не может понять, что бежать больше некуда. — У тебя жар, — с серьезным видом касается он лба Чангюна. — Ты же совсем болен. Я жив, и я перед тобой. Ты можешь коснуться меня, как делал всегда. Чангюн одергивает окровавленную руку, прижатую к чужой щеке, мотает головой и роняет ее, пытаясь зажать между колен. — Замолчи! — выкрикивает он и накрывает затылок ладонями. — Замолчи… Замол-чи… Парень пытается поднять взгляд и настроить себя на то, что это все тоже приснилось. Сейчас он откроет глаза и увидит бежевые стены своей квартиры, услышит капающий на кухне кран… Но ничему из этого не суждено произойти. Неподвижное тело лежит в метре, от него пахнет кровью и смертью. Руки стягивает от засыхающих струпьев, но Чангюну хватает сил, чтобы дотянуться до запястья Хёнвона прежде, чем тот успевает стащить брезент с лица трупа. — Нет! — взвизгивает он, но вопреки всему, ткань с хлестким звуком оказывается сдернута в сторону. Унизительное, но такое спокойное цыканье Хёнвона звучит так сюрреалистично в подобной ситуации. Чангюн прослеживает совершенно не меняющуюся мимику его лица, скользит взглядом по руке и признается себе, что совершенно не хочет узнать в мертвом теле человека, который несколько минут назад еще дышал. — Бедный Минхёк-ши, — будто с сожалением произносит Хёнвон и кривит губы в наигранном горе. — Я всегда говорил, что ему тут не место, но никогда бы не подумал, что его судьбу решишь ты. Чангюн отползает к стене, поджимает губы и крепко зажмуривает глаза, пока мышцы лица не начинают болеть. Верить в происходящее совершенно не хочется. Хочется исчезнуть раз и навсегда, испариться прямо здесь, в это мгновение, чтобы его, Чангюна, все забыли, словно его и не было. Стёрли из памяти его лицо, удалили все неопубликованные фотографии с жёсткого диска компьютера, сожгли все экземпляры выпущенных с его фотографиями журналов. Щёки жжёт от горячих слёз, но парнишка даже не думает о том, что в этот момент раскалённая солёная влага смывает так старательно наложенный стилистами макияж. Руки немеют, не слушаются, а тело пробивает крупной дрожью. Хёнвон всё же стягивает кусок ткани с лица мёртвого Минхёка. Лучше бы Чангюн ослеп в этот момент, или ему бы вдруг резко выкололи глаза. Лицо Минхёка кровавое, изуродованное, практически до неузнаваемости. Чангюн не хочет верить, что это сделал он. Сжимается в комочек, но продолжает испуганно-мазохистски смотреть на лежащее тело перед собой. Глаза Минхёка чудом остались нетронуты, и Чангюн видит в них ещё блестящие, не высохшие слёзы. Они струятся по побледневшему ледяному лицу, смешиваются с растекающейся кровью на полу, и в них всё ещё отражается тусклый свет гримёрки. Чангюн отдал бы всё на свете, чтобы на месте Минхёка сейчас оказался он. Внутренний голос кричит, разрывает барабанные перепонки на мелкие кусочки, лишая какого-либо слуха. Парнишка хочет разучиться дышать и умоляет внутренний голос о смерти, просит, чтобы его сознание отключилось, прямо сейчас, и ни секундой позже. Хёнвон безэмоционально присаживается на корточки перед оцепеневшим и обессилевшим от слёз парнишкой, разглядывает его раскрасневшееся, припухшее от слёз лицо. Зачем-то тянется к нему аристократической худой рукой, пытаясь коснуться его щеки. Парнишка никак не реагирует на прикосновение. Смотрит в одну точку, сутуля плечи, едва ли дышит. Даже если Хёнвон прямо сейчас выстрелит ему в сердце, Чангюн ничего не почувствует. — Ты очень красивый сегодня, Гюн-а, — мягким эхом раздаётся голос Хёнвона. Чангюн сидит неподвижно, взгляд не двигается, а глава словно застыли. Если бы не тёплое слабое дыхание, касающееся запястья Хёнвона возле губ парнишки, можно было бы подумать, что тот умер. — Это… не я… — одними губами произносит Чангюн. Тёмно-карие глаза, кажется, растеряли весь свой слабый огонёк. Хёнвон равнодушно касается второй рукой щеки парнишки и стирает его слёзы. Чангюн наконец слабо поднимает взгляд на наставника и пытается прочитать хоть что-то в чужом лице. Ничего не получается. — Разве ты не помнишь, Гюн-а, — Хёнвон мягко оглаживает щёки парнишки, смотря на его губы. — Что ангелам нет места среди демонов? — Заткнись! — Чангюн бьёт Хёнвона по руке и снова заходится рыданием, всхлипывая. — Даже не думай говорить мне, что я такой же, как и ты, чёртов ты ублюдок! Хёнвон пожимает плечами и тянется за упаковкой влажных салфеток, упавшей со столика. Хватает запястье Чангюна, крепко сжимает его, чтобы мальчишка ойкнул, но перестал вырываться. Вытягивает одну из салфеток из пачки и протирает испачканную чужой кровью ладонь Чангюна. — Ты прав, мы разные, — Хёнвон остаётся равнодушен, и если бы Чангюн не был настолько обессилен, он бы давно ударил Хёнвона в челюсть. — Сколько всего удивительного может таить чужая душа, особенно в такие моменты. Чангюн снова издаёт громкий всхлип и позволяет Хёнвону взять вторую испачканную руку. — И я счастлив, Гюн-а, — Хёнвон ловит взгляд чёрных тусклых глаз перед собой. — Что смог разбудить в тебе то, что было так долго сокрыто. Теперь ты свободен. Хёнвон поднимается на ноги, выбрасывает испачканные салфетки в урночку под столиком. Смотрит на Чангюна, плечи которого подрагивают от тихих всхлипов, и тут же обводит взглядом гримёрку, в поисках какой-нибудь большой ткани. Находит отброшенное за диван тёмное одеяло и накрывает остывшее тело Минхёка, теперь уже навсегда. Больше Чангюн никогда не увидит его лица. — Тебе нужно поправить макияж, я позову визажиста, — к голосу Хёнвона возвращается лёд. Пальцы снова откидывают мешающиеся уложенные волосы с лица. — Сегодня ты, пожалуй, самое главное блюдо, — Хёнвон криво усмехается, поправляя кольца на длинных пальцах. — Я не хочу… — Чангюна больше ни на что не хватает. — Тебе дали шанс на выбор, ещё давно, — вздыхает Хёнвон. — И ты сделал его, Гюн-а. Слова имеют гораздо большую ценность, чем ты думаешь. В нашем мире даже они ценятся на уровне последней коллекции от «Шанель». Я жду тебя. Хёнвон покидает гримерку, и всё, что остаётся в сознании Чангюна, это гулкий стук лакированных туфлей о мраморный пол.***
Время течет чересчур медленно, как смола. Каждое мгновение разрезает кожу, полосует глубоко по внутренностям и расходится радиальной болью. Прикосновение кисточки визажиста к лицу напоминает тысячи стеклянных осколков, впивающихся в кожу. Чангюну кажется, что он не дышит. Сознание будто покрывается красной густой краской, поглощает всё нутро и заполняет лёгкие. Визажист приподнимает лицо Чангюна за подбородок и оценивающе осматривает его. Взгляд Чангюна неживой, тусклый, безжизненный, будто из него высосали всю энергию и оставили пустую оболочку из медленно разлагающегося пластика. Глаза парнишки постоянно наполняются слезами, которые таят в уголках. Визажист цокает, промакивает их салфеткой, говорит что-то об аллергии, просит потерпеть всего лишь несколько часов. У Чангюна даже нет сил кивнуть в ответ. Ты всегда улыбался. Что бы ни происходило, и что бы я ни делал. Разве тебя можно было сломать? Вовсе нет. Даже сейчас, вспоминая о твоей улыбке, я понимаю, что ты не сломлен. Сломлен здесь лишь я. Я жалок. И я никогда не был достоин твоей улыбки. Ты настоящий ангел, Минхёк-а. Каждый раз, когда я закрываю глаза сейчас, я вижу твоё лицо. И даже сейчас ты не злишься. Не проходило и минуты, чтобы я когда-нибудь заслуживал тебя. Я наказан. Страшно наказан на всю свою жизнь. А ведь я даже не смею пойти за тобой следом, чтобы попросить твоего прощения. Если бы я мог поменяться с тобой местами, я бы хотел остаться лежать там вместо тебя, в крови, совсем один. Лучше бы я никогда не появлялся здесь, лучше бы меня вообще никогда и нигде не было. Прости меня, Минхёк-а. Прости меня за то, что я не смог уберечь тебя от меня. Чангюн сглатывает очередной комок в горле и громко шмыгает носом. — О боже, ты, что, плачешь?! — визажист шокированно и по-женски изящно взмахивает руками с кисточкой между пальцев, прикладывая их ко рту. Чангюн отрицательно качает головой. — Это нервы, — заключает визажист, отходит к столику с косметикой, роется в косметичке и достает блистер с успокоительными пилюлями. — Тебе выпала честь закрывать показ впервые в жизни, и ты добился успеха за такой короткий срок. Любой бы нервничал на твоём месте, это нормально, — успокаивающим тоном произносит мужчина, наливая стакан прохладной воды из кулера. Чангюн смотрит на спину визажиста, слушает каждое слово и впервые за день кривит губы в самой грустной улыбке, которую когда-либо смог выдать. Если визажист сейчас повернётся, наверное, он тоже заплачет. Чангюн не хочет жить, не хочет даже существовать, потому что больше не получится. Смуглая кожа рук украшена дорогими подвесками из белого золота, на которых рубиновыми камнями виднеется чужая кровь, и которую никогда не получится вытравить даже самым сильным химикатом. Визажист подходит к Чангюну, прося проглотить пару пилюль, и парнишка без раздумий глотает, про себя усмехаясь своему внезапному пристрастию к сомнительным веществам. Однако никакого психоза и истерики не случается, и Чангюн действительно чувствует себя лучше. Волшебные лекарства делают своё дело: сердце перестаёт так бешено биться, дыхание выравнивается, а слёзы стекают и больше не мешают визажисту делать последние штрихи. После короткого «Готово», Чангюна отпускают для примерки костюма. Парнишке кажется, что его ноги двигаются автоматически, а руки деревенеют так, что он едва ли ощущает кончики собственных пальцев. Вокруг растерзанного сердца сжимается тугой стальной обруч, мешающий дышать. Тонкий слой чёрной кашемировой ткани, ложащейся на обнажённую кожу, вместо лёгкости ощущается тяжёлым чугуном. С каждым касанием чужих пальцев к телу Чангюн чувствует, будто сгорает. Боязно смотрит на руки стилистов, и ему начинает казаться, что на месте тех участков, которые оказываются случайно задеты, образуются чёрные ожоги с обугленными краями. Сколько это ещё будет продолжаться? Минхёк-а, видишь ли ты меня сейчас?.. Чангюн уставляется в зеркало перед собой. Гипнотизирует собственное отражение, наблюдает за тем, как его кожа постепенно скрывается под слоем дорогого кашемира, красиво подчёркивающего практически совершенный силуэт фигуры. Стилист отходит от Чангюна назад, и в его руках оказывается огромная широкая накидка-вуаль. Невесомая ткань взлетает в чужих руках, и на какое-то мгновение Чангюну кажется, что у него растут крылья. Чёрного цвета. Врезаются в лопатки и раздирают мышцы на спине, чёрными тугими крюками впиваясь в плоть и закрепляясь на лопатках. Дышать становится всё больнее и больнее, каждый вздох даётся с титаническим трудом. Парнишка не знает, сколько проходит времени, и сколько он стоит в неподвижном состоянии. Глаза начинает щипать от вновь подступающих слёз: видимо, действие пилюль кончается. Как же всё убийственно-быстро. Чангюн горько-ядовито усмехается собственному отражению. Самый настоящий я… Так вот он — настоящий я… — Нравится? — Че Хёнвон возникает из ниоткуда. Чангюн устало поворачивает одеревеневшую шею на голос, даже не пытаясь рассмотреть наряд Хёнвона неживым взглядом. Парнишка снова поворачивает голову к зеркалу, ничего не сказав. — Любая красота требует жертв, Гюн-а, — продолжает Хёнвон. — Уж кому, как ни тебе это известно, — на последних словах уголки красивого рта приподнимаются в попытке сделать улыбку. Что бы ни случилось, Че Хёнвон всегда остаётся профессионалом. — Не хочу… — словно в бреду шепчет Чангюн, едва заметно качая головой. Хёнвон только цокает и делает изящный жест рукой, отпуская стилиста, показывая, что хочет внести свои коррективы в образ «главной звезды». Подхватывает ажурную ткань-пояс, выполненный из шелкового тонкого кружева. Весь пояс словно соткан из роз, а лепестки дорогого аксессуара выглядят как живые. Хёнвон довольно проводит пальцами по ткани, оглаживает каждый цветок по очерёдности и ловко подхватывает коробочку с булавками для закрепления аксессуара. — Гюн-а, — сладко тянет Хёнвон, кладет руки на талию мальчишки, слегка оглаживая её силуэт и удерживая зрительный контакт через зеркало. — Отступать — не профессионально. Чангюн выдерживает взгляд Хёнвона только потому, что буквально ничего не чувствует. Ловкие пальцы наставника очерчивают талию снова, накидывают на неё тонкую ткань и закрепляют у самого конца. Вмиг на поясе Чангюна расцветают багровые лепестки кружевных роз, изысканно дополняя его образ. Хёнвон берёт ещё несколько булавок, загоняет каждую через ткань, закрепляя пояс для надёжности и проверяя края. Умело прячет выпирающие головки иголок под складками ткани и напоследок затягивает пояс на талии, отчего Чангюн даже немного подаётся вперёд. Хёнвон же безучастно комментирует, что талия таким образом смотрится тоньше и изящнее. Чангюн болезненно сглатывает и делает робкий вдох. — Теперь ты окончательно готов, Гюн-а, — Хёнвон улыбается. Впервые настолько довольно и с той долей гордости, отпечатывающейся на его лице. Чангюн стоит напротив, смотрит на наставника своими чёрными, такими глубокими глазами, и Хёнвон наклоняется ниже, чтобы едва уловимо коснуться его губ своими губами. Гладит пальцами по впалым щекам парнишки, слишком непривычно нежно для себя самого, но отстраняется так же быстро, как и раньше. Чангюн снова смотрит в спину удаляющегося от него Хёнвона. Сердце пропускает болезненный удар от дурного предчувствия, но у Чангюна нет ни грамма сил, чтобы разбираться с этим прямо сейчас.***
Сколько времени прошло? Возможно, в самом начале своего пути Им Чангюн, юный наивный стажёр модельного сеульского агентства, жадно пытался ухватиться за каждый пёстрый образ, промелькнувший перед глазами. Парнишке кажется, будто он попал в какой-то калейдоскоп: вокруг всё двигается так быстро и хаотично, что от пёстрых картинок начинается мигрень. Кровь больно бьёт по вискам, стреляет в кончики пальцев и подогревает температуру тела, отчего хочется выйти из собственной кожи, чтобы охладиться. Чангюн закусывает нижнюю губу и только потом понимает, что задумался, прокусив её до крови на месте ранки от снятой серёжки. Непозволительная ошибка в последний момент. Парнишка лижет ранку кончиком языка, пытаясь остановить кровь, чтобы оттенок так некстати льющейся алой жидкости не смыл собой старательно подобранный визажистом тинт. Привкус крови заполняет лёгкие, проникает в поры кожи и мешает дышать. Запах крови мерещится повсюду, и Чангюн непроизвольно переводит взгляд на свои руки, с опаской разглядывая их, пытаясь отыскать пятна чужой крови. Ничего. Следов не осталось, и можно вздохнуть спокойно, но у Чангюна все равно не выходит. Парнишка видит бегающих моделей, стилистов и визажистов, постоянно поправляющих свой макияж, и с долей шока отмечает, что совершенно не нервничает. Сейчас он напоминает себе пустую бездушную оболочку, и наверное, именно таким он и является. «Настоящий» А был ли он когда-то действительно настоящим? Быстрый взгляд на свои руки, украшенные золотыми кольцами, приятно контрастирующими с кожей. Такие холодные. Такие мёртвые. От них ноют ладони и зудит кожа, что поскорее хочется их снять, как и весь наряд. Чангюну начинает казаться, что он отключается. Однако забыться не получается, когда к нему поспешно подбегает визажист и трясёт за плечи. Парнишка будто просыпается от долгого сна, хлопает глазами, пытается сфокусироваться и убрать так не вовремя появившуюся пелену перед глазами. — Твой выход, — бросает визажист, внося финальные штрихи в макияж Чангюна. Едва кисточка убирается от лица парнишки, его буквально толкают к выходу на подиум. Чангюн глубоко вдыхает и делает механически-твёрдый шаг вперёд. Уши тут же закладывает, а весь окружающий шум мгновенно исчезает, словно кто-то повернул колесико громкости на старом радио, таким образом убрав все помехи. Чангюн медленно поворачивает голову, оглядывая огромное помещение и подиум впереди себя, покрытый чёрной бархатной тканью. Вспышки фотоаппаратов ослепляют, и Чангюн начинает видеть пятна перед глазами. Не профессионально. Чангюн делает первый шаг вдоль бархатной дорожки, и в какой-то момент ему кажется, что все окружающие в зале замирают. Все взгляды устремлены на него, Чангюна, который сейчас является чуть ли не вершиной творения всей коллекции. Походка у парнишки плавная, грациозная, отточенная до такого совершенства, что невозможно найти ни единого неверного движения. Сладостное мгновение бархатного триумфа. «Значит, такова цена совершенства?» Парнишка идёт дальше, доходит до края подиума и делает эффектный разворот корпусом, создавая совершенно новый угол для ракурса снимков. До оглушенного Чангюна доносится восторженный шепот из зала, в унисон которому раздаются щелчки затворов профессиональных камер. Плечи Чангюна расправлены, а голова поднята вверх так, что парнишка может видеть весь зал. Сейчас он король этого показа, гвоздь всей программы, самая настоящая неподдельная вершина. Опьянение длится несколько секунд. Воспалённо-изломанное сознание улавливает отдалённый женский крик, доносящийся из-за кулис. Чангюн будто просыпается от долгого оцепенения и слишком резко поворачивает голову назад. Не профессионально. Крик длится пару секунд, но тонет в общем хаосе и, кажется, что, кроме Чангюна, никто его не услышал. Неужели ему мерещится? «Совершенство стоит очень дорого» Чангюн прилагает неимоверные усилия и возвращает привычно-холодное, бесстрастное выражение лица и разворачивается, направляясь назад к кулисам. В проёмах он видит главного модельера — создателя коллекции, награждающего его одобрительным кивком, видит старательно-вежливо держащихся завистливых моделей, которые так же хлопают ему, Чангюну, будто неохотно признавая своё поражение. Среди всей толпы Чангюн находит взгляд, который он жаждет больше всего. Че Хёнвон, вечно холодный, равнодушный и жестокий, аплодирует ему, Им Чангюну. Наивному неопытному юнцу, который за короткие сроки сумел подняться на вершину. «Чем выше ты поднимаешься, тем больнее будет падать.» Чангюн замечает красиво изогнутые в улыбке мягкие и такие желанные губы, получает такой же одобрительный кивок и с упоением чувствует, как эти губы касаются его щеки, а руки Хёнвона ложатся на талию, крепче сжимая её пальцами и прижимая к себе. — Идём, Гюн-а, — мягкий шёпот в висок. — У нас финальный выход. Чангюна берут за руку и тянут на подиум снова, для финального выхода. Подводят к толпе моделей и пропускают вперёд. Рука Хёнвона всё ещё сжимает его запястье, как вдруг парнишка сам резко вцепляется в нее и хватается другой рукой за живот. В голове начинает адски пульсировать, а по телу разливается обжигающий жар, как будто тело Чангюна загорается. Парнишка отрывает руку от живота и видит кровавые разводы на ладони. Сердце стучит так бешено, что вот-вот вырвется из груди. Чангюн крепко держит руку Хёнвона и обводит взглядом весь зал. Звуки аплодисментов оглушают. Вышедших моделей фотографируют для журналов репортёры, пожимают руки модельеру и делают финальные снимки. Никто не замечает ярко-алых разводов, расплывающихся на чёрной кашемировой ткани, просачивающихся через кружевной пояс. Новые пятна напоминают тёмно-алые лепестки роз, и весь образ Чангюна словно дополняется этими новыми цветами. — Х-хён, — испуганно шепчет парнишка, когда получает в ответ спокойно-снисходительную улыбку и чувствует, как его тащат на задний ряд. Чангюн начинает быстро хватать ртом воздух, пытается справиться с болью в животе и тянет ткань пояса, царапая свои руки об осколки, оказавшиеся за кружевной тканью. Парнишка снова бросает взгляд на Хёнвона, но не может удержаться на ногах, падая ему в руки. Одна рука наставника тут же ласково вплетается в мальчишеские волосы, а другая — удерживает хрупкое тело от падения. Хёнвон присаживается на колени. Все вокруг как будто не замечают этих двоих: время словно остановилось, а окружающие люди исчезли, оставив этот мир и последние минуты оставшегося времени только для двоих. — Хён… что со мной? — Чангюна ни на что больше не хватает, а его легкие начинают захлёбываться воздухом. К горлу подступает что-то вязкое и липкое. Пальцы Хёнвона нежно оглаживают мальчишескую щеку. — Такой красивый… Такой настоящий. Ты бы знал, насколько дьявольски прекрасен сейчас, Гюн-а, — рука Хёнвона, держащая мальчишескую спину, пропитывается кровью. — Что ты… сделал? — сипит Чангюн, пытаясь ухватиться пальцами за белую ткань чужого пиджака. Чангюн не получает ответа на свой вопрос. Вместо этого Хёнвон наклоняется ниже и целует его. Смакует металлический привкус на губах, изучает языком нёбо и углубляет поцелуй. Чангюну становится нечем дышать. — Цена совершенства, Гюн-а… Слишком высока. Тебе ли этого не знать? Воздух из лёгких стремительно уходит. Хватка Чангюна слабеет, и пальцы постепенно разжимаются. В мальчишеских глазах виднеются кристально чистые слезинки. Хёнвон наклоняется ниже и прислоняется своим лбом ко лбу Чангюна. — Теперь всё закончилось… Отдай мне свой последний вдох… Рука Хёнвона ложится на губы Чангюна с чуть смазанным тинтом, а сам он почти равнодушно наблюдает за стремительно закатывающимися глазами. Поворачивает ладонь к себе, тратит жалкую секунду на то, чтобы рассмотреть оставшийся конденсат и следы блеска, запачканного кровью. Сжимает кулак и подносит к собственным губам. — Время… у тебя его больше нет…