детка-голливуд

— ты можешь просто объяснить мне? — нет. пидора ответ, блять. гриппозные обои и таращащиеся с них на сережу и олега глупые лягушки. тревожные, цвета тухлого купороса, но никак не зеленые. с пустыми капельками дегтярных глазок. трусливо трясущееся в клетке оконной рамы стекло. клац-клац-клац-его-бы-заклеить-пока-не-выпало-к-хуям. обожженный свежим белым потолок. в этой комнате слишком много. слишком много места для сережиной опожаренной макушки, кипенных коленок и соборных сводов тонких ребер. слишком много пространства для тихого океана его веснушек. (иронично, что он зовется тихим, тогда как все цунами и страшные бури случаются преимущественно в его водах. иронично говорить так про море сережиных веснушек. иронично так говорить про сережу, который прямая иллюстрация к присказке в-тихом-омуте). в этой комнате слишком много воздуха для сережи, который дышит редко и мало, как ящерица, и для олега, который дышать толком и не хочет. свет цвета рыбьего жира мажется по окнам, как масляный мягкий пластилин разминается по дощечке детскими пальцами. — почему — нет? — потому что. видимо, сегодня мы играем в детей. — сереж. — хуёж. олег очень хочет его разочек хорошенько треснуть по лицу, чтобы в себя пришел и перестал придуриваться. и перестал бегать: от самого себя, от их отношений и от олега. волкова еще в армии кроссы заебали и браться за это дело снова в свои тридцать ему не улыбалось. — мы либо разговариваем нормально, либо я пошел. — куда? — на кудыкину гору, — в тон ему отзывается олег. — а тебя ебет? тебе же похуй. — нет, — еле-еле-еле-еле-еле-еле слышное, тонкой ворсинкой падающей на пол кухни. — что-что? ты что-то сказал? — нет, — ворсинка слова чуть потолще, почти с нормальную нитку. — что — нет? — не похуй. выдавил-таки. аллилуйя. но если из него так каждое слово придется выдаивать, олег не дотянет до утра. — и что теперь? мне уйти, или мы нормально разговаривать начнем? трогательная кипенная коленка и стотонный вес взгляда, устремленный олегу куда-то в центр лба. лепше бы сережа в него стрелял, ей богу, чем вот так молчать. — я вот понять не могу, — сказал он, спустя, кажется уйму часов (но на самом деле всего пару минут). — ты реально такая мать-тереза или только притворяешься? у олега съеживается в груди крохотное уязвленное сердце: хочется залезть куда-нибудь в угол с бутылкой водки и никогда никому на глаза больше не показываться. — с чего ты решил, что мне нужна твоя помощь? я о ней не просил. с чего ты решил, что ты можешь помочь? с чего ты решил, что меня надо спасать? потому что, хочет сказать олег, я вижу, как ты загибаешься. потому что ты буквально вянешь, как цветок без света, стоит тебе постримить несколько дней подряд. потому что тебе это не нравится. потому что тебе это не интересно. потому что-потому что-потому что звучит как слабая угроза и что-то детское, из книжки про почемучку. тишина гриппозная, лимонно-бело-желтая и пахнет потухшим газом. — я люблю тебя, — и этими тремя словами разбить бы ему зубы. выбить бы из волкова всю дурь, размежевать останки по пшеничному полю, вспахать и посеять новый урожай. хоть какая-то польза. хоть что-то хорошее. сережа забирает у него свою хрупкую кисть. — иди нахуй отсюда. и олег уходит.