Боль в 180 дБ

      Гермиона погружается в мир грез так быстро, что не успевает даже как следует подумать о прошедшем дне. Сон захватывает ее в свой плен, но рассчитывать на спокойную ночь не приходится. Вокруг незнакомая обстановка: маленький кабинет с камином и большими уютными креслами. На стенах несколько картин, приходящих в движение, стоит только бросить на них взгляд. Гермиона как зачарованная смотрит на движение леса, на то, как над ним кружит целая стая черных птиц. На второй картине изображены бушующие волны, кажется, что еще немного — и комната заполнится их шумом. Этого не происходит, но внимание Гермионы переключается на уже привычный темный силуэт, стоящий в углу. Это точно человек, его руки скрещены на груди, словно тот чем-то недоволен, но в целом его поза довольно расслабленная. Девушка смотрит на него в упор, но он не обретает более четких очертаний. Она делает шаг в его сторону — и тот лишь отдаляется. Чем ближе она старается подойти, тем дальше он становится.       — Что за игры? Хватит меня преследовать! — недовольно восклицает она и, уподобляясь фигуре, скрещивает руки на груди.       Не хватает только капризно топнуть ногой для пущей убедительности. Ее слова достигают адресата, но тот все еще соблюдает тишину.       — Зачем это? Отпусти меня…       Никакого ответа. При этом она чувствует блуждающий взгляд по своей фигуре, который ощупывает ее, словно подмечая произошедшие за последнее время перемены. Гермиона все еще в платье подружки невесты, только волосы ее легко падают на спину.       — Ты упрямая.       Ей кажется это, точно. Ведь не может же этот… Человек? Наконец обратиться к ней? Гермиона пытается проснуться, зажмуривая глаза, умоляя, чтобы это прекратилось. Сама не понимая почему, ведь по сути ничего страшного не происходит. Однако она точно знает, что происходящее сейчас — неправильно. Но сон как всегда держит ее в своей мертвой хватке.       — С тобой невозможно выйти на контакт.       Голос искаженный, словно говорящий пропустил его сквозь магическую защиту. Ни одной знакомой нотки, ничего такого, что могло бы ее натолкнуть на мысль о том, кто же перед ней.       — А ты? Почему не показываешься мне?       — Все еще надеюсь на твое благоразумие.       — Что за новости? Ты преследуешь меня, но ничего не произносишь. Не говорил до этого времени. Что изменилось?       — У меня заканчивается терпение.       — Какое… Что вообще происходит? Почему бы просто не показать мне свое лицо — и дело с концом? М? Как тебе такая идея?       — Что ты делаешь со своей жизнью? — вместо ответа переспрашивает силуэт.       — И я должна ответить?       — Не должна, — легко соглашается ее собеседник, — но тогда это никогда не закончится.       Какой бред… Нет, она определенно не понимает, что происходит. Ни о чем подобном Гермионе даже не доводилось слышать. Она находится в заложниках неведомой магии, не зная, как выпутаться из этого состояния. И то, что эта загадочная фигура наконец заговорила с ней, может быть как хорошим, так и плохим знаком. Что она должна ответить, чтобы освободиться? Есть ли у этой загадки правильный ответ?       — Молчишь…       — Я даже не понимаю, с кем говорю! Почему должна тут душу выворачивать, а?       — Это в твоих интересах.       — Сомневаюсь, я на подобные встречи не напрашивалась.       — Тебе не приходило в голову, что кто-то может таким образом заботиться о тебе?       — Хреновая какая-то забота. Все это просто сводит меня с ума.       — Поэтому я и спрашиваю: что ты делаешь со своей жизнью?       — А что не так?       — То есть тебя устраивает положение, в котором ты оказалась?       — Да о чем ты?       — Не пытайся изображать дурочку, тебе не идет.       Что она делает со своей жизнью? Гермиона работает на неплохом месте, потихоньку продвигаясь по карьерной лестнице. Та была шаткой, готовой развалиться при первом же неудачном движении, но тем не менее… Это первая ее работа, результатами которой она вполне может гордиться, разве нет?       Она живет в соответствии с тем, что диктует разум и душа, действует и поступает с другими так, как ей бы хотелось, чтобы относились к ней. Что не так? Но внутренний голос уже буквально кричит о том, что есть одна сторона ее жизни, которая явно требует корректировки.       — Пытаешься говорить со мной о личной жизни?       — Наконец.       — И почему я должна вообще открывать эту тему?       — Тебе не кажется, что в этом разговоре мы топчемся на месте?       — Так отпусти меня! Какой тебе прок в этом?       — Я филантроп.       Гермиона устало плюхается на одно из кресел и вперивается взглядом фигуру в углу. Что она должна сказать?       — Можешь говорить правду. Это пойдет тебе только на пользу.       — Правду? Какую из? Что я испытываю чувства к человеку, который, судя по всему, вообще не настроен ко мне серьезно? Или я должна сказать о том, что меня больше не устраивает мое положение в этих дурацких отношениях? Или о том, что я не могу выдвигать никаких претензий, ведь сама подписалась на все это? На этот чертов фрэндизм.       — Вот видишь, ты сама все знаешь.       — Знаю, и что? Тебе-то до этого какое дело? Знаешь меня лично и заботишься? Так подойди и скажи мне все в лицо.       — Тебе не поможет.       — Почему это?       — Потому что ты упрямая и вредная девица, которая не хочет никого слышать.       — А сейчас захочу?       — Посмотрим… Ну так что? Так и будешь вариться в этом дерьме или начнешь менять свою жизнь?       Гермиона молчит, переваривая услышанное, пытаясь сделать так, чтобы все происходящее уложилось в ее голове. Но сказать проще, чем сделать. Это все еще театр абсурда, в котором ей приходится играть главную роль. Глупо пытаться спорить с этим человеком. Он говорит все верно: ей стоит начать менять свою жизнь, если она не хочет вновь погрузиться в депрессивное состояние, в котором была ранее. Но если предположить, что она ступит на эту дорожку… Все может рухнуть, как карточных домик, — схлопнуться так, что она и глазом не успеет моргнуть. Готова ли она к таким переменам?       — Ты достойна большего и лучшего, чем то, куда поместила себя сейчас.       — Откуда тебе знать?       Фигура молчит и постепенно растворяется в воздухе, словно ее там и не было. Гермиона остается одна в комнате, ощущая давящую на каждое нервное окончание тишину. На этот раз она чувствует, что может с легкостью выбраться из сновидения, но не делает этого, потому что в кои-то веки решается посмотреть своим страхам в лицо и правда задуматься о том, что же она творит.              Утро встречает ее тишиной и головной болью. Странно, выпито было не так много, чтобы испытывать такие мучения. Благодарная самой себе, она протягивает руку к тумбочке и находит там небольшую склянку с зельем, которое моментально возвращает к жизни, оставляя похмелье далеко позади. Гермиона потягивается в кровати и с сомнением смотрит на одежду, приготовленную ей миссис Уизли вчера утром. Гарри и Джинни еще ночью отправились в свадебное путешествие на Крит. Они возлагают большие надежды на это время, наконец оставаясь один на один как муж и жена. Гермиона улыбается мысли о том, что ее подруга стала совсем взрослой и теперь у нее официально есть муж. Остается надеяться, что тот при этом не потеряет имени.       Это всегда было забавным. Многие знакомые девушки, выходя замуж, переставали рассказывать о своих избранниках, используя имя, дарованное при рождении. Те автоматически становились мужьями и супругами, словно теряли частичку своей личности и будто бы все окружающие разом перестали понимать, о ком идет речь. Это не раздражало, а скорее веселило Гермиону. Она-то надеялась, что, когда станет женой, не станет перенимать эту привычку.       Джинсы и легкая кофточка сели на нее так, словно были сшиты по ее размеру. Гермиона старается как можно меньше шуметь, понимая, что Нора еще погружена в сон после долгого празднования. Она спускается на кухню, собираясь сделать себе чашку самого крепкого эспрессо, на который только способна. Тихого утра не получается — она встречает Рона, уплетающего невероятных размеров сэндвич. Он здоровается, вытирая рот тыльной стороной руки и с хлюпающим звуком допивая остатки чая из необъятной кружки.       — Доброе утро, — тихо здоровается она.       Почему-то натянуть улыбку на лицо не получается вопреки всем стараниям. Настроение резко ползет вниз, хотя на улице светит теплое солнце, которое сейчас было очень редким явлением для дождливой Англии. Гермионе даже кажется, что вдали поют птицы, что и вовсе невероятно для осени. Она подмечает эти детали автоматически, потому что мысли кружатся коршунами над тем самым сном. Над словами незнакомца и над собственными размышлениями о том, что пора бы что-то менять.       А еще в голове вспышкой возникают воспоминания о разговоре с Джинни. И о Пэнси Паркинсон. Начинает снова подташнивать, хочется ругаться на неэффективное зелье. Гермиона отказывается от идеи с кофе, останавливая свой выбор на стакане воды. Садится рядом с Роном, но не смотрит на него. Тот же словно и не видит этого: он поглощен своим сэндвичем, наколдовывая себе еще черного чая, бросая в него не меньше пяти ложек сахара.       — Рон, — она нарушает тишину, и это единственное слово звучит как взрыв.       — М? — он все еще не поднимает на нее взгляда.       — Могу я задать тебе вопрос?       — Да, конечно.       Наконец он фокусируется на девушке, разглядывая ее в попытках предугадать, о чем пойдет речь.       — Что случилось между тобой и Паркинсон?       Он застывает. Явно не ожидал, что Гермиона поднимет эту тему сейчас. Рон рассматривает ее, будто пытаясь прочесть мысли девушки, предугадать, к чему вообще может завести этот разговор.       — Да ничего существенного, а что?       — Смотря что считать существенным, разве не так?       — Ну, мы просто общались какое-то время. Сейчас она на стажировке в Китае, какая-то туристическая компания, если я не ошибаюсь. Мы редко связываемся.       — Ты же понимаешь, что я спрашивала тебя не о том.       Он потирает глаза, упираясь взглядом в часы с изображением их семьи, в которой прибавился еще один портрет.       — Если ты о чем-то серьезном, то нет. Между нами ничего такого нет.       — Ты уверен? — Гермиону терзают сомнения.       — Абсолютно, — он смотрит ей в глаза и кладет руку на шею, потирая кожу в попытках расслабить.       — Я слышала, что у нее там любовь.       — Ага, нашла какого-то пакистанца и тащится по нему, как удав по наждачке, фу, — пренебрежительно бросает Рон. — Счастья, здоровья, всего хорошего там.       Гермиона кивает и наконец улыбается. Эта бестолковая ревность когда-то сведет ее с ума. Нужно было поработать над собой, иначе так и будет видеть причины для нервозности там, где их совсем нет. Гермионе не следует зацикливаться на прошлом, если она хочет увидеть свое светлое будущее.              Еще один солнечный день, который она встречает в своей уютной квартирке. Солнечным он, правда, становится только по прибытии на работу. Осень навевает на Гермиону налет грусти и тоски. Утренние ритуалы все еще помогают быть на плаву, но по-настоящему ей становится хорошо, когда она смотрит на залитую солнцем улицу. Она сидит в их кабинете, который делит с еще четверыми людьми, все они заняты и не поднимают голов от бумаг. Заместитель начальника отделения отправляет уже шестой громовещатель за утро. Остается надеяться, что получат их люди без расшатанных нервишек, потому что Вильям сам на себя не похож от злости.       В кабинет заходит Дэвид — начальник их отдела. Все разом наклоняются над бумагами еще ниже, изображая бурный мыслительный процесс. Он здоровается с Вильямом, пожимая ему руку, и подходит к столу Гермионы. Та поднимает на него глаза, уже думая о том, какое задание на этот раз ей достанется. То, которое она должна делать по своим прямым обязанностям, или то, которое он повесит на нее исключительно из-за того, что может?       — Гермиона, нужно поговорить.       Она привыкла к тому, что «мисс Грейнджер» исчезла буквально спустя месяц работы, сменившись более неформальным обращением. Следуя за ним, Гермиона прокручивает в голове все последние выполненные задания, введенные в систему. Будь там ошибки — та бы это показала. В чем же такая срочность?       Они заходит в его кабинет, Дэвид закрывает за ними дверь и устраивается на своем широком директорском кресле, оставляя ее стоять, не предлагая присесть напротив. Гермиона замирает, уставившись на него, ожидая, пока тот начнет говорить. Но начальник словно выжидает, наслаждается тем, что она сейчас как дрожащая мышь ожидает его слов. Получает удовольствие от собственной власти, так банально, но от этого не менее действенно.       — Гермиона…       Он даже не говорит, скорее шипит. Именно эта его манера всегда приводила всех в ужас. Девушка уже знает, что случится дальше.       — Ты можешь как-то объяснить то, что у нас в договорах происходит какой-то пиздец?       Типичная манера общения. За пределами их отдела все давно уже знают о том, что Дэвид не стесняется крепких словечек в адрес своих сотрудников. И никто даже не пытается изменить положение вещей. Такие, как Гермиона, — лишь расходный материал, беспокоиться об их эмоциональном состоянии — дело не их ума. Она не отвечает, ожидая уточнения.       — Почему, скажи мне на милость, договоры о поставке нам бумаги находятся в одном и том же месте, где и отчеты по выполненной работе для грузопереводящих компаний? Как, блядь, они вообще связаны?! Какого хера никто из вас не позаботился о том, чтобы навести там порядок?! Наши партнеры должны ждать по сорок минут, пока я найду требуемое, а оно валяется хер знает где?       Гермиона покрывается красными пятнами от волнения, ее уши горят, а руки теребят молнию на кофточке. Она даже не пытается уточнить, что заклинание поиска облегчило бы поиск, такие ее «умничанья» лишь еще сильнее раздражали Дэвида.       — Какого хуя никто из вас даже не собирается работать здесь? За что вы деньги получаете?       За что она получает зарплату? Она — специалист по связи с общественностью. Договоры о поставке бумаги, контракты с партнерами, отчеты для них — вообще не ее обязанности. Эти задания он навесил на нее, даже не доплачивая за их выполнение. Она давно тащит на себе три должности, получая оклад лишь за одну.       — Дэвид, я могу посмотреть на эти отчеты?       Она старается сделать так, чтобы ее голос звучал ровнее, но он уже подрагивает от накрывающих эмоций. Мужчина поднимает со стола папку и швыряет в Гермиону, не заботясь о том, куда она попадет. Он вообще ни о чем не заботится. Гермиона сжимает зубы, чтобы не ругнуться, и осматривает документы.       — Дэвид, этим документам шесть лет. Я здесь столько не работаю.       — Вот назови мне хотя бы пару причин, почему меня это вообще должно ебать!       — Дэвид, у нас полный отдел людей, сидящих здесь уже с десяток лет! Это их прокол, спрашивай с них, при чем здесь я?       — Разве я не поручил тебе заняться отчетами?       — Да ты хоть представляешь сколько их в архиве? Я их физически все пересмотреть не могу! Я и так работаю с переработками, за которые мне не доплачивают. Мне нужно успевать еще пожить!       — Ты будешь работать столько, сколько понадобится, пока не исправишь все проебы, поняла меня?! Я не буду краснеть перед партнерами из-за того, что ты не можешь привести все в порядок!       Гермиона вылетает из кабинета, зная, что крики этого придурка были слышны в их офисе. И она знает, что те, кто там был, содрогались каждый раз, слыша, как тот орет на нее. Но никто и пальцем не пошевелит для того, чтобы банально за нее заступиться. Потому что следующими будут они. Потому что все эти люди дорожат своим рабочим местом и не хотят его потерять.       — Лорин, — она подходит к девушке, которая в самый первый рабочий день вводила ее в курс дела.       — Да, — она поднимает свои огромные зеленые глаза и с сожалением рассматривает красную Гермиону.       — Скажи мне, ты занималась отчетами для «Shining Stones»?       — Я… Не помню, мы с ними сотрудничали лет пять назад.       — Шесть.       — Может, и шесть…       — Кто занимался отчетами?       — Я не помню, ты же понимаешь, сколько лет прошло…       Гермиона наклоняется к ней и прожигает в ней дыру своим взглядом, ведь чувствует, что Лорин лжет. Только у нее есть мерзкая привычка ставить пробел перед точкой. Только к ней с этой претензией раз за разом обращались со всех отделов. И именно эти ошибки она заметила в отчете, который был перед ней. Их было немного, видимо, материал был вычитан, но недостаточно хорошо.       — Проверь сейчас, кто занимался этим отчетом.       Лорин тоже краснеет и лезет в огромную папку, доставая из кармана волшебную палочку. Она делает вид, что ищет этот отчет долго. Но у Гермионы целый вагон времени, потому что она не собирается исправлять чужие ошибки.       — Ой, ты знаешь, да… Это я с Брук делала, но она уволилась года три назад и…       — Значит, это, — она кладет отчет перед Лорин, сдерживая саму себя от крика, переходя на исключительную сталь в голосе, — будешь исправлять ты. И Дэвиду тоже понесешь ты. И скажешь ему, что это твой прокол, который ты исправила, понятно?       — Но я… Работа… У меня столько…       — У всех работа, Лорин, но я на тебя свою не скидываю, не так ли? Тогда какого черта ты сейчас подставляешь меня и отказываешься исправлять свои же ошибки, а?       Гермиона подходит к своему столу, подхватывает сигареты с зажигалкой и направляется к черному входу. Там она уставляется на одиноко стоящий стул, на котором так любит валяться их местный полосатый кот. У него нет имени. Просто кот. По правде говоря, он — единственный, кого она правда рада видеть здесь по утрам. Кот ничего не просит, не вредничает. Сам подходит к ней, трется о ноги и благодарно мяукает, если ему достается порция корма, завалявшегося в ее сумке. Конечно же, специально завалявшегося. Кот удивительно точно чувствует настроение приближающихся людей, скрываясь в подвале при первом же появлении Дэвида. Сейчас она была бы рада этому теплому шерстяному комку, который был ее антистрессом и к которому она успела привязаться.       Но стул пустует, Гермиона садится на него, закидывает ногу на ногу и смотрит в солнечное небо. Погода так сильно контрастирует с ее внутренним состоянием, что от этого хочется накричать на воздух. Первая сигаретная затяжка проходит дрожью по телу, Гермиона выдыхает дым через ноздри и хмурится. Сигарета пролетает незаметно, поэтому девушка достает вторую, которую выкуривает уже более вдумчиво и с наслаждением. Она замечает, что злые слезы усталости катятся по ее щекам, падая на одежду, но не стирает их, не желая добивать и без того пострадавший макияж. Вместо этого она твердо решает, что так дальше не может продолжаться. Ни одна работа мира не стоит того, чтобы она сидела у черного входа и лила слезы из-за того, что козел-начальник в очередной раз смешал ее с говном. Тем более в ее возрасте. Тем более с ее мозгами.       Она возвращается на рабочее место уже после обеда. Садится за свой стол и как ни в чем ни бывало утыкается в бумаги. Никто даже не пытается поговорить с ней, сотрудники лишь бросают виноватые взгляды, понимая, что среди них она была самой «новенькой» в коллективе, и прокол такой давности точно не должен был ложиться на ее плечи.       Лорин приносит ей обновленную папку, извиняется и добавляет к документам еще и большой стакан латте. Как будто кофе может изменить ситуацию. Будто одна порция кофе способна исправить то, что она погрязла в болоте, из которого срочно нужно было выбираться.       Вечером Гермиона открывает бутылочку красного вина, садится у окна и просто наблюдает за проходящими мимо людьми. Слушает инструментальную музыку — скрипка проникает в саму душу, задевая тонкие струны, чуть ли не доводя до слез своим прекрасным звучанием. Так Гермиона чувствовала себя, когда искусство в любом его проявлении касалось ее сердца.       После такого сеанса сэлф-терапии утро показалось Гермионе на удивление прекрасным. Солнце продолжало заглядывать в ее комнату, дополняя привычные утренние ритуалы, делая их отчего-то особенными и запоминающимися. Гермиона надевает любимую одежду, которую обычно достает только по-праздникам, но разве сегодня не такой день? Она приходит на работу несколько раньше положенного времени, ставит сумку на стол и тут же направляется к кабинету Дэвида.       Тот сидит хмурый, уставившись в очередные отчеты, сопоставляя цифры, понимая, что дебет с кредитом не сходится. Гермиона считает, что извилины у него в голове не сошлись еще при рождении.       — Дэвид, нам нужно поговорить.       Он поднимает на нее взгляд, рассеянно рассматривая одежду, и указывает рукой на стул напротив. Гермиона садится, закидывает ногу на ногу и делает драматическую паузу. Ей хочется, чтобы начальник обратил на нее внимание и запомнил то, что она ему скажет и как сделает это.       — Дэвид, — напяливает на лицо страдальческое выражение лица, где-то уже готовят Оскар для мисс Грейнджер, — нам было хорошо вместе, но пришло время расстаться.       Дэвид наконец перестает перебирать бумаги в руках и замирает. Как же приятно сейчас смотреть на него. На его растерянность, на то, как шестеренки в его голове пытаются собрать полученную информацию и свести ее в единый понятный набор слов, но это не получается.       — Я… Не совсем понимаю.       — Я увольняюсь, Дэвид.       Ох, как она ждала этого момента — и вот он настал! Наконец! Гермиона смотрит на этого надутого индюка несколько пренебрежительно, свысока, так, что чувствует издевательское удовольствие. Она больше не боится его, не стыдится самой себя перед таким ничтожным созданием, что держится на своем месте за счет таких, как она.       Чувствуя себя свободной, она наконец смело смотрит ему в глаза, наслаждаясь тем, что своим уходом доставит ряд неудобств.       — Разумеется, я отработаю две недели, как положено, я же ответственный человек, — добавляет она, — но не больше.       — Нашла новое место работы? — холодно интересуется Дэвид.       — Нет, — Гермиона пожимает плечами, — но мое психологическое состояние важнее.       — Да ну что ты начинаешь… — тон его меняется.       Гермиона из последних сил сдерживается, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Потому что теперь он лебезит перед ней, понимая, что на ее место придется найти кого-то нового, обучить всему тому, что умеет Гермиона, заставить выполнять всю ту же работу за троих, получая как за одного. Но теперь это вообще не ее заботы.       — Две недели, Дэвид, — встает со своего места и уходит медленно, но решительно.       Поразительно, но две следующие недели ее практически не трогают. Заданий много, но все они отвечают исключительно ее служебному положению. С ней здороваются утром с доброжелательным видом и больше не задерживают до позднего вечера. Гермиону охватывает волнение, потому что сбережений вряд ли хватит на долгое бездействие, работу придется искать без промедления, но сделанный выбор точно приведет к лучшему. Она чувствует это, улыбаясь каждый день, глядя в зеркало, понимая, что усталость на лице постепенно сменяется жизнерадостностью.       Рон в ее дела не суется, хотя она была бы совсем не против посильной помощи.