Историю пишут победители

Эдвард Нэштон с первого класса был отличником. Постоянные награды за конкурсы и олимпиады, надежды учителей и похвалы от всех окружающих были неотъемлемой частью его жизни. Он хотел знать как устроен весь мир. Он читал учебники по естественным наукам, увлекался историей и литературой, изучал психологию. У него было множество знаний, которые, увы, оставались только в его голове и на тестовых заданиях. Эд от слова совсем не мог взаимодействовать с внешним миром. Он не мог заговорить с одноклассниками, не находил он и друзей на дополнительных курсах. А в это время в его голове рождались и складировались мысли, которым он не мог дать выхода наружу. Так он и стал забитым заучкой, с кучей психологических травм, которые ломали его каждый день, делая все больше нелюдимым и отстраненым от окружающей среды. Поэтому показать Освальду, единственному человеку, за жизнь для которого он снял маску забитости, свои синяки и шрамы казалось таким правильным решением. Это был немой крик о помощи, который вырвался из него спустя годы молчания. А Освальд смотрел на них в немом шоке. Нет, это не были последствия селфхарма, Освальд отличит следы побоев от чего угодно, сам через это проходил. Но была неувязка. Освальда били в школе, а Эд никогда не был замечен зажатым у шкафчика, Освальд даже ни разу не слышал чтоб в сторону Эдварда летели оскорбления от кого либо. Может, он напоролся на бандитов, или местных хулиганов. Нет. Нет. Нетнетнетнетнет. Освальда будто осенило. И частые прогулы школы, и странная фраза о том, что фамилия привязывает его к чему-то плохому, и то, что побои были как свежими так и почти зажившими… Все вело к тому, что Эдварда били дома. Дома. Черт. Освальд громко вдохнул, пытаясь переварить информацию. Сколько бы не били Освальда в школе, дома его всегда ждала любящая мама, с которой всегда было хорошо. Которая защищала от всех бед, и все проблемы сразу исчезали. А нелюдимый в школе Эд, приходил домой,  и вместо тепла и ласки получал ад на Земле. Так, получается? Получается кроме Освальда, у Эда никогошеньки нет, да? На осознание Освальду ушло мгновение, он посмотрел в карие глаза Эда, которые почему-то потемнели. Освальд все понял. А Эд понял, что Освальд все понял. И буквально через еще одно мгновение Освальд обнял Эда так сильно, как только смог. Эд обнял в ответ и его будто отпустило, ему правда стало легче. А Освальд теперь не хотел отпускать Эда, никуда и никогда. Он никогда не страдал синдромом спасателя, и даже презирал его в людях, но сейчас больше всего на свете он хотел защитить этого ребенка от всех бед. А Эд был только счастлив этому. Еще в первый день работы Освальда в школе, Эдвард с интересом рассматривал паренька, который копался в документах Хикса, а когда тот поднял взгляд на Эда, после его ответа про Бородинскую битву, Эду показалось, что он утонул. Утонул в светло-голубых глазах, прям как в океане. Аристократичный тонкий нос с горбинкой, серо-чёрный гардероб и кривая ухмылка на губах захватили внимание Эдварда, не желая отпускать. Эд косился на ассистента на переменах, когда тот бегал по учителям, передавая им послания от Хикса. Какой он забавный. А потом отец избил его. Опять. Избил после того, как увидел как Эд гладил уличного кота. Это было больно. Больнее чем обычно. Эд стоял в ванной, пытаясь успокоить дыхание, и привести себя в порядок. Он чувствовал, как по спине текла струя крови, а голова болела, шла кругом и расскалывалась одновременно.  Дышать  было тяжело из-за ударов отца в область грудной клетки. Руки тряслись от боли и злобы, ноги были ватными. Все тело болело и просило о помощи, которой неоткуда было взяться. «Я умру сегодня?» После побоев отца-пьяницы Эд никогда не был уверен, что будет жить дальше. Или умрёт физически, или просто начнёт существовать. Но проснувшись на утро парень твёрдо решил, что пока он сможет, он будет жить и брать от жизни  все возможное. Поэтому в тот же день он позвал гулять того ассистента, который с первого же дня казался Эду безумно интересным. Как оказалось после прогулки, Эд ни разу не ошибся в Освальде. Тот отвечал на его загадки, замечал мелочи, связанные с Эдом и был просто интересным собеседником. Почему-то вернувшись домой после прогулки Эдвард подумал, что его жизнь начинает меняться. И он был прав. Теперь худощавый брюнет, в в котором гармонично смешались аристократизм и панк-культура, прочно стал частью жизни Эдварда. Они виделись только в школе, но общались так часто, что казалось будто они проводят вместе целые сутки. «Если это называют дружбой, то она мне нравится» А потом Эдварду пришлось спустится с небес, вспомнив о том, что его жизнь все еще выгребная яма с помоями. Резкий запах перегара, а потом такой же резкий удар отца в висок вернули Эда в его привычный мир. Мир, когда ему нужно пропускать школу, чтоб перестать хромать/кровоносить/плакать за день. Ему приходилось прогуливать школу, чтобы обработать раны и привести мысли в порядок. Отец, как правило, после побоев, как трус сбегал на работу, не желая видеть следы своих стараний на родном сыне; поэтому обработав раны, Эд лежал весь день и смотрел в потолок, набираясь сил. Но вернувшись через день в школу, Эд встретил Освальда, который как солнце озарил мир светом, и сам того не зная, заставил Эда забыть все плохое. И вот сейчас Освальд не отталкивает его, не смеётся над его ранами, и даже не косится на него с подозрением. Он просто обнимает его, и Эдварду на душе так легко. Нет, Освальд не отпустит Эда. Сегодня так точно. — Пойдем ко мне. Мама как раз вчера напекла тонну имбирных пряников. — немного отстранившись сказал Освальд. — Пожалуйста. И взглянул в глаза Эду. А тот в его. И черт знает, что творилось у них сейчас внутри. Один был готов спасти второго не смотря ни на что, а второму было плевать на отца и все синяки, он уже привык. Внутри него бушевал океан эмоций от осознания, что кто-то так отчаянно был готов помочь ему и поддержать его. И Эд был уверен, что океан был точно того же цвета, что и неспокойные глаза напротив.  Они добрались до дома Оза в тишине. Лишь в какой-то момент, когда юноши ехали в автобусе, Освальд на секунду сжал руку Эда, напоминая что он рядом, пытаясь успокоить. Гертруда приняла гостя с распростёртыми объятиями. Она уже несколько дней жаждала познакомится с другом своего сына. А Эд, неожидавший такого тёплого приема, лишь смущённо улыбался. Освальд понимая, что матушка может начать задавать неудобные Эду вопросы, начал рассказывать о буднях школьного ассистента, к этому подключился Эд, рассказывая матери друга том, какой из Освальда отвественный работник, и уже вскоре оба парня с интересом слушали истории из молодости Гертруды. — Какой из вас замечательный дуэт, мальчишки. — смеялась Гертуда. Теплотеплотеплотепло — сидело в мыслях обоих парней. Вечерело, и Освальд понимал, что нужно хотя бы на сегодня предложить Эду переночевать в гостиной на диване. Он боялся за друга и не хотел его отпускать в неизвестность. — Мам, надо поговорить. — поймал женщину Оз, когда та отошла налить еще чаю — У Эда сейчас неприятности, можно сегодня он побудет у нас. Я переживаю за него. — Конечно, милый. Эдвард и вправду очень хороший молодой человек, такой воспитанный. Я достану старый матрас в твою комнату. Освальд прекрасно понимал, что ничего не изменится за одну ночь отсутствия Эда дома, но он хотя бы сможет узнать подробнее, что именно творится у друга в жизни. Они сидели в комнате старшего, Эд сидел  на кровати хозяина комнаты, пока тот курил в окно, забравшись на подоконник. Мама не потревожила бы друзей, поэтому Освальд не боясь ее внезапного прихода, и выпускал облака дыма в звёздное небо. Не хотелось говорить, но разговор должен был состояться. Эдвард осматривал комнату Кобблпота. Она была не большая, на стенах висели потрепанные жизнью плакаты, на полу валялись банки из-под содовой и пива, часть одежды висела на спинке стула, а часть выливалась из шкафа. При этом вся мебель была как минимум изысканной — стол, кровать, и письменный стол были сделаны из дорого дерева, и были усыпаны красивым резными орнаментом; а из-под плакатов виднелись старые, но, скорее всего, дорогие обои. Это позабавило Эдварда. Комната, как и ее хозяин сочетали в себе несочетаемые вещи — бунтарско-гранжевый и утонченно-изысканный стили. Эду это противопоставление понравилось и он тихо хихикнул. — Тебя не будут искать? — несдержался Освальд, который как оказалось уже полминуты пялится на задумчивого Эда. — Не, у отца сегодня ночная смена. Мое отсутствие никто не заметит. — Это он тебя так…- Освальд нервно сглотнул, указывая Эду на его синяки, которые виднелись из-под не заправленной рубашки. Эд лишь кивнул, а Освальд осторожно продолжил. — А мама? — Умерла несколько лет назад. Собственно с того момента все и началось. В комнате повисла тишина. Оба парня пытались осмыслить происходящее — общение, да причем такое искреннее и откровенное, было обоим в новинку. Внезапно Оз спрыгнул с подоконника, упал на кровать и обнял Эда. Снова. До того парень никогда не проявлял сожаления, и никого не пытался поддержать, но кажется, в случае с Эдом объятия были прекрасным способом высказать все, что надо было сказать. А Эд все еще, как ребенок, радовался объятиям. Когда последний раз его кто-то обнимал? Они сидели так будто всю вечность, а потом Освальд упал на подушку, утягивая Эда за собой. — Нахуй матрас, я тебя никуда не отпущу. И все. И больше никаких слов не надо. На удивление обоим было удобно так лежать на маленькой и скрипучей кровати Освальда. Они ослабили объятия, не размыкая при этом рук, и лежали, болтая о чем-то отвлеченном. Но когда Освальда начало клонить в сон, потянулся к руке Эда, сжал ее, и тихо проговори: — Я сделаю для тебя все, ты всегда можешь на меня положиться. А потом добавил: — Ты друг, которого у меня никогда не было. Самый настоящий друг. Не знаю, как ты, но я до последнего буду дорожить тобой. Эдвард в ответ сжал руку Освальда, не в силах что-либо ответить. Эмоции переполняли его. Внутри опять бушевал океан цветом светлых глаз. Он лежал, сверля стену взглядом, не в силах уснуть. Рядом тихо посапывал Освальд,  как вдруг до Эдварда дошло одно осознание. И тут океан стих, небо прояснилось, но только в преддверии сильнейшего шторма. Эд сглотнул, снова сжал руку друга, и неслышно произнёс: — Боюсь, Освальд, ты мне далеко не просто друг.