***
Просыпается он в лесу и видит танцующие деревья и что-то непонятное, золотистое. В горле першит, его тело горит и обливается потом. Вся одежда промокла, прилипая к его телу. С удивлением он замечает, что щекой прижимается к чьей-то горячей обнаженной груди. Стон нужды срывается с его губ неожиданно, человек напрягается, крепче сжимая руки, держащие его пылающее тело. Перед глазами пляшут пятна, а боль внизу живота внезапно накатывает снежной лавиной. Тэхену кажется, что он умрет от неё. Человек, а точнее альфа, судя по запаху, гортанно рычит. Он этот глубокий, но отнюдь не угрожающий рык щекой чувствует, ушами слышит и сущностью омеги ощущает, успокаивается. Кто бы ни был его спасителем, это сильный самец. Боль в животе притупляется, но накатывает резко желание поерзать попкой. Тэхен так задыхается от совокупности ощущений, что бессознательно тычется хлюпающим носом в шею и выключается, почуяв запах сильного альфы.***
- Что с ним? – Чонгук водит носом по телу омеги и усаживает свой зад на стул рядом с кроватью. Его тянет безумно, в его постели текущий омега, красивый, юный, само загляденье. Но болезненный на вид, худой и точно слабый, его здоровую тушку на себе не стерпит. Чонгук боится его сломать. Да и омега не выглядит тем, кто нуждается в крепком члене. Вот это и завело его в тупик. Патрулируя порученную территорию, он уловил тонкий сладкий аромат из глубины леса, куда деревенские предпочитают не соваться. Он был сильно удивлен, увидев почти заметенного снегом спящего юнца с заледенелыми ресницами. Можно было бы подумать, что тот уже мертв, если бы не призывной течный запах, в который Чону хотелось завернуться, чего он не ощущал уже давно. - Наверное, когда он начал замерзать, его организм выбросил максимум феромонов, из-за чего омежьи гормоны взбесились, вызвав течку, - Джин вкалывает лекарство в вену и трогает лоб неспокойного мальчишки. – Я думаю, это была последняя попытка организма спасти себя. Течка принесла необходимое тепло, поддерживая тело на плаву, а феромоны должны были призвать альфу, любого человека, который смог бы спасти. Пусть это было опасно, такой резкий скачок гормональной системы мог убить его и выжечь, но всё обошлось. К тому же это сработало, - старший омега бросает на него выразительный взгляд, переводит глаза на твердое достоинство альфы под тонкими штанами и хмыкает, начиная собирать свой чемоданчик лекаря. Этот высокий и статный омега ослепляет красотой и отталкивает тяжелым запахом их вожака. Чонгук в принципе не любит находиться поблизости с Сокджином. На фоне омеги Чон выглядит еще уродливее. - Что мне с ним делать? Может, заберешь его в лазарет? – подрывается он со стула, понимая, что лекарь хочет уйти и оставить стонущую во сне проблему на него. - Ты сможешь прекрасно о нем позаботиться, - отрезает Сокджин, намереваясь выйти из его дома, но наталкивается на преграду в виде широкой обнаженной груди. - Поверь мне, я ему точно помочь не смогу, - фырчит Ким. - А я смогу, хочешь сказать? - Ты альфа, а у него течка, - объясняет, как маленькому, что безумно злит. - Его нельзя трахать, ты не видишь, что ему плохо? – гаркает он и сразу же об этом жалеет. Пусть о грубости Чона легенды в стае слагают, но паре вожака высказывать своё «фи» не положено по статусу. И Сокджин никогда не позволял принижать себя, он знает себе цену. - А его не надо трахать, - тем же грубым тоном отвечает обычно мягкий Сокджин. – Дай ему тепло, заботу. Вспомни, каково обхаживать самку в болезненной течке. - Сокджин, - предупреждающе рычит, слыша отчаянный стон с кровати за их спинами. - Тебе полезно встряхнуться, дорогой мой, - блестит красными глазами Ким. – Спасешь мальчишку, и он может стать твоим. Не спасешь… Что ж, его жизнь и так должна была закончиться в лесу. С этими хлесткими словами омега уходит, пообещав напоследок заходить к ним иногда и проверять состояние. Станет хуже – и возможно, Ким заберет мальчика в лазарет. Того похоже помимо течки жарит воспалением, не мудрено, ведь почти замерз насмерть. Чонгук подходит к омеге, видя, как тяжело ему, как больно внизу живота, но прикосновение он переносит слишком чувствительно. Сказалось почти настигнувшее всё тело обморожение, и Чон не понимает, почему оборотень так плох в самосохранении. Надо было найти убежище, обратиться и проскользнуть в нору, даже если бы пришлось кого-то оттуда выпереть. Судя по человеческим размерам, вряд ли волк этого парня мог быть большим. Испарину над губой неосознанно слизывает юркий язычок, а веки жмурятся беспокойно. Чонгук пытается понять, задевает ли болезненный вид что-то в его груди, но не приходит к какому-то выводу. Ему жалко этого птенца, который точно сбежал от родительского контроля из деревни. Он вздыхает с шумом и поднимает легкую простынь, под которой в поту варится обнаженное юное тело. Оно жаждущее, тугое, нетронутое и красивое до каждого изгиба и линии. Ложится в постель рядом и почти не удивляется прильнувшему к нему мальчишке. Тот стонет хрипло, дышит часто, возбуждает, черт возьми. Но Джин прав, трах омеге не нужен, пусть и омежий член крепко упирается в его бедро, страдая от грубой ткани штанов альфы. Матерясь сквозь зубы, Чон стягивает с себя штаны, под которыми белья не было, и сжимает челюсти. Эти ощущения… Чьего-то небольшого веса на себе, окружающего течного запаха, хриплых вздохов и ерзающего омежки под боком – всё это кажется до боли знакомым, но таким далеким. Словно в другой жизни это было. Словно уже неправда. Не прилагая особых усилий, он поворачивает омегу и закидывает на себя. На грудь сразу же падает каштановая копна курчавых волос, мокрая грудь и живот липнет к его собственному телу посредством пота, а чем омега прилипает ниже, он не хочет даже знать. Вес мальчишки почти не чувствуется, тот и правда оказался худым и слабым, а после течки и болезни ослабнет и исхудает еще больше. Он уже прикидывает сколько мяса будет брать на дележках, ведь кормить птенца придется ему, судя по всему. Вожак всегда отделяет ему приличный кусок, ведь Чонгук – один из лучших воинов и охотников в стае. Чон всегда отдавал часть своего мяса щенкам, коих в стае было предостаточно, но похоже, у него теперь самого есть щенок, который требует мяса. От размышлений отвлек мальчишка, промурчавший что-то под нос, но разобрать толком что у альфы не вышло. Внезапно омега вздыхает глубоко, будто вдохнув в себя запах с шеи, от которой находится очень близко, и лезет ладонями к его лицу. Чонгук отворачивается, не понимая, что за фокусы, но тот отчаянно желает пощупать его. Для Чонгука лицо – болезненная тема. Но омежка совсем слаб, ничего не видит и потом даже не вспомнит. Поэтому позволяет прикоснуться пальцами к его лицу. Тонкие пальчики словно специально водят по рубцам, скользят по шрамам и дальше зарываются в волосы. Чонгук выдыхает, понимая, что всё это время не дышал. С тех пор, как в бою соперник за сердце любимой волчицы проехался когтями по его морде, оставив вечный след, к его ранам, а после шрамам никто не прикасался. Лишь Сокджин иногда имел доступ к ним, накладывая мази, когда те болят и жгутся. - Твою ж… - почувствовав мощный мазок омежьего члена по своему, Чонгук едва сдерживает ругательство при себе и старается не раздражаться, потому что омега хоть и в бреду, но отлично может слышать и даже понимать настроение альфы. Его могут расстроить недовольный тон или пренебрежение к себе. Да, нелегко ему придется.***
Чонгук поднимает голову и любуется мокрой блестящей дырочкой, призывно пульсирующей. Он и сам не понял, как дошел до этого. Сначала грел своим телом, успокаивал своим запахом, давал настойки Сокджина, обтирал влажным полотенцем. Позже омега стал более требовательным, но его кожа всё еще была чувствительной, что не позволяло Чону даже стиснуть мальчишку в своих объятиях и подарить такое нужное тепло. Проснувшись посреди ночи, Чонгук понял, насколько бесцеремонно невинный птенчик ездит задом по его стояку. С этим нужно было что-то делать, потому что парень бы не успокоился просто так. Уложив мальчишку на спину на пропитанной их потом и феромонами постели, он начал водить носом по чувствительному телу и обтираться нежно щекой. Ну, или Чонгук надеялся, что это нежно, ведь это понятие давно стерлось из его памяти. Когда дело дошло до живота и бедер, он понял, как ошибался насчет себя, что не такой уж и сильный, и не такой незаинтересованный, каким себя считал. Древний инстинкт забил в барабаны в его голове, оглушая напрочь. Он вспомнил, почему для каждого волка так важно вылизать свою пару и сколько наслаждения это приносит. Все знали, что альфа опускает губы в лоно только если считает омегу своей парой. Ни одно проникновение не заменит сладкий вкус на языке, который хочется испить до последнего. Пока не вылижешь смазку досыта, зверь внутри не угомонится. Это будто бзик, которого альфы смущаются, но себе отказать не в силах. Он возвращается обратно, чувствуя ушами жар внутренней стороны бедер, нервно сжимающих его голову. Рыкнув, Чон надавливает на острые коленки, заставив парня расставить длинные ножки для него и не ограничивать в движениях. Омега хрипло стонет, гнет спину и пытается елозить попкой по простыни, мешая Чону отлизывать. Он перекатывает смазку на языке, смешивая со слюной, и сплевывает на дырочку, проталкивая кончиком языка внутрь. Омегу подкидывает на постели, лихорадит, пока маленький покрасневший член не спускает тонкую струйку почти прозрачной спермы. Мешает ли ему это прекратить вылизывать? Нет. Чонгук забылся, что этот мальчик слишком мал для таких игр, что течка не значит достаточный для интима возраст, что возраст самого Чонгука ужасающе разнится с омежьим. Он забыл, что птенца этого не знает совсем, что где-то его может ждать семья и даже альфа, с которым тот захочет когда-то провести свою жизнь. С Чонгуком провести свою жизнь никто не хочет, и он не может никого винить в этом, кроме себя самого. Он был молодым глупцом, для которого любовь была первостепенной решающей, поэтому погорячился. Бездумно поверил прилично старшему омеге из другой стаи, что тому плохо в насильственном браке, что его принуждают и оставляют синяки на теле. Чувствуя по венам злость за любимого, он бросил вызов матерому альфе-воину, у которого много боев за спиной. Чонгук вышел из этого боя униженным проигравшим, и едва-едва живым. Лечить шрамы на лице и по всему телу было даже не в половину так же больно, как лечить уничтоженное достоинство самца. Он корил себя за то, что не смог, что не забрал, начал работать над собой, не бояться трудностей. А трудности были. Чонгук теперь уродец. И пусть шрамы считаются нормой для оборотней-волков, шрамы первого, но не последнего в его жизни боя сделали его отвратительным. Такому человеку не хочется смотреть в глаза, говорить с ним тет-а-тет, стонать ему в губы. Такому, как Чонгук, вообще не стоит рассчитывать на поцелуи. Больнее всего было осознать, что старшему омеге он вовсе не был нужен. Придя к нему позже, уже более сильным и мощным, Чонгук столкнулся с отвращением, которое стало частенько сопровождать его, где бы он ни бывал. Только стая не кривилась при виде него, но с жалостью поджимала губы, что тоже сердило. Возлюбленный омега дурил ему голову, стравливал на своего альфу, пытаясь самоутвердиться за счет дерущихся за него самцов. Тогда Чонгуку стало стыдно за себя, что носил в себе теплые чувства к змеюке. Но злость и обида разбитое сердце не залечат. Он так замкнулся, так ушел в себя, что пропустил все лучшие годы зеленой молодости. Он на хорошем счету у вожака, приносит много пользы стае, его никто не посмеет выгнать и указать на место, но в душе было так чертовски одиноко… Мальчик, то стонущий низко, то визжащий высоко, так чутко откликается на него, что волосы встают дыбом, а нутро чешется, прося выпустить волка наружу. Чтобы он тоже познакомился с интересным омегой, обнюхал, облизал. Мальчишка снова кончает и, кажется, окончательно выдыхается, опадая всем телом на простынях. Его влажная грудь красиво блестит и призывает торчащими к потолку сосочками, но трогать их рискованно. Кто знает, как тот отреагирует после стольких часов на суровом морозе. Чонгук собирает разбросанные ноги, поднимается и снова ложится рядом, поворачивая птенца к себе спиной, позволяя полулежать на нем. Перекинуть свою руку не решается, но другую просовывает омеге под голову. На языке отчетливо хранится вкус омеги, а в носу щекочется их почти смешанный запах. И где-то совсем глубоко в душе ворочается страх, что скоро омега очнется и посмотрит на него так же, как многие другие. Брезгливо. С отвращением. С жалостью.