Это настоящее

Гермиона всегда волнуется в такие моменты: нервно заправляет за ухо выбившийся из косы локон, теребит ремешок наручных часов и облизывает губы. А еще — машинально ходит по кругу и переставляет с места на место дешевенькие сувениры, которых в комнате в изобилии. Видимость уюта — недаром этой гостиницей владеет женщина. Гермиона каждый раз надеется, что он не придет. Не сможет, не захочет… Да мало ли этих «не», способных помешать! Но он приходит всегда. И от этого становится тепло и тошно одновременно. Посмотрев на часы и нахмурившись — опаздывает! — она снимает их и кладет на каминную полку. Несколько секунд задумчиво крутит кольцо на пальце, но не решается. Малфой заходит без стука. Достает из рукава волшебную палочку и запирает дверь, зашторивает окна. Затем снимает мантию и кидает в кресло, туда же отправляется и пиджак. Гермиона не двигается с места, только пристально следит за его действиями. Завороженно, от нервозности не остается и следа. Никто не произносит ни слова, на лицах — ни тени улыбки. Напряжение в комнате, кажется, можно ощутить кожей, а от взгляда Малфоя — холодного, исподлобья — Гермионе становится не по себе. Драко Малфой стоит посреди комнаты. Прямой, плечи расправлены. — Подойди. — В ее голосе слышится приказ. Малфой повинуется — это удивляет ее каждый раз. От запаха его горьковатого парфюма кружится голова. Почти не задумываясь, что делает, Гермиона легко проводит пальцами по его галстуку. Темно-синий, с едва заметными полосками, он служит немым напоминанием: границы нарушать нельзя. Вот только все границы уже давным-давно нарушены, и оба прекрасно это осознают, цепляясь за несуществующие соломинки. Малфой хватает ее за волосы, наматывает косу на кулак, заставляет поднять голову, долго смотрит в глаза. Гермиона изо всех сил старается не моргнуть, но проигрывает. Он наклоняется и целует ее в губы: настойчиво, требовательно, почти жестоко. Наверное, было бы правильно оттолкнуть Малфоя, но она обхватывает руками его шею. Прервав поцелуй, Малфой несколько секунд задумчиво смотрит на Гермиону. А затем неожиданно нежно целует ее в лоб. — Распусти волосы. Запретный плод всегда сладок. Иногда Гермионе хочется убить человека, придумавшего это изречение, но потом она вспоминает: тот давно уже мертв. Но легче не становится, только в груди что-то болезненно сжимается, а руки немеют. От желания медленно развязать синий галстук, снять массивные запонки или хотя бы просто прикоснуться к безупречно выглаженной рубашке судорогой сводит пальцы. Безупречно. И до ломоты во всем теле холодно. Холодно от взгляда, от рук, пробравшихся под шифоновую блузку, от голоса, в котором ни капли нежности. От того, как Драко Малфой произносит ее имя. Спасение утопающего — дело рук самого утопающего. Грейнджер спасается, как может, вот только невозможно выбраться из ледяной воды, если все, за что можно зацепиться — колкий айсберг размером со снежинку, да ветер, что хлещет по щекам. Легкий рывок — пуговицы разлетаются по комнате. Надо будет их собрать, безразлично думает Гермиона, когда Малфой прикасается губами к ее пальцам, к кольцу. — Мне больно, Малфой. — Она всегда обращается к нему по фамилии — дурацкий ритуал, который ни в коем случае нельзя бросать. — Не оставь синяков. Драко только хмыкает, но ослабляет хватку. И продолжает целовать ей руки. Нежно, неспешно, неправильно. По виску Малфоя скатывается капля пота, Гермиона, не сдержавшись, слизывает ее. А затем легко отстраняется и смотрит, как Драко развязывает узел на галстуке и отбрасывает эту ненужную тряпку, от которой у Гермионы першит в горле. Быстро, даже суетливо расстегнув пуговицы на рубашке Малфоя, Гермиона проводит ладонью по его груди там, где размеренно бьется сердце, легко касается пальцами предплечья, вырисовывая ногтем контур темной метки, потускневшей и превратившейся в неприглядный шрам. — Налюбовалась? — грубо осведомляется Малфой. От его голоса Гермиона вздрагивает, но принимает вызов: — А если нет, то что? — У меня деловая встреча через час, Грейнджер, не тяни василиска за хвост. — Он почти шипит, сощурившись, смотрит на нее и, кажется, что-то прикидывает в уме. — Твоя встреча — твои проблемы, — рассеянно замечает Гермиона. — К тому же ты опоздал. Она почти уверена, что он всё выдумал, какая деловая встреча может быть в воскресенье? Просто Драко Малфой ненавидит, когда Гермиона Грейнджер касается его темной метки. Но никогда не признается в этом. — У меня были дела, — недовольно отвечает Драко и перехватывает ее руку, сильно сжимает, но тут же отпускает. — Правда? — спрашивает она почему-то шепотом. — Да, — еле слышно говорит Малфой и снова целует ее. — Блузка. Гермиона усмехается — от блузки осталось-то одно название, но покорно снимает ее, а заодно юбку и туфли. От пальцев Драко, впившихся в кожу, больно, нестерпимо больно. Она нервно комкает в пальцах воротник его рубашки. Отступив на пару шагов, Гермиона не глядя садится на кровать. Малфой все понимает правильно: рубашка мятым комком отправляется в кресло, он неторопливо расстегивает ремень — звякает пряжка — и вытаскивает из петель. Подумав пару мгновений, бросает на кровать рядом с Гермионой. Она почти неосознанно берет его в руки, гладит пальцами мягкую кожу. И от одного этого жеста по телу пробегает дрожь. Предвкушение. Помрачение. Преступление. Гермиона не хочет думать о том, что когда-нибудь это закончится. Что не будет магловской гостиницы на окраине Лондона, Малфоя, срывающего с шеи очередной подаренный-не-Гермионой галстук, и вообще ничего не будет. Гермиона не хочет думать, она всю жизнь только это и делает. И только в воскресенье позволяет себе… Смотреть. Завороженно, без смущения — как Драко расстегивает брюки и снимает их вместе с бельем. Как он опускается перед ней на колени. Как его ладонь скользит по гладкой коже, как, уступая руке, раздвигаются ноги, и она чуть прогибается, откидываясь на кровати. Ловя мимолетную ласку. Горячо. Бесстыдно. Как он закидывает ее ноги себе на плечи. И ее пальцы до побелевших костяшек сжимают дурацкое покрывало в цветочек. Гермиона тяжело дышит, зажмурившись, выгибается, уступая Малфою право на свое тело, на себя. На эту игру. Поднявшись, Драко вытягивает из-под нее покрывало и отбрасывает в сторону. Гермиона следит за его действиями, прищурившись. В его глазах ни тени холодности — пленяет. — Хватит медлить, Малфой, — хрипло шепчет она, собственный голос не слушается, — знаешь же, зачем пришел. — С удовольствием, Гермиона. Ее имя он произносит как ругательство: резко, жестко и до умопомрачения холодно. А затем снова целует — нежно, словно в противовес — и Гермиона подается вперед, зарываясь пальцами в его волосы, прижимаясь к нему. Разворот: Малфой на спине, она — на нем. Так ему больше нравится. Подчинение. Власть. Только еще неизвестно, кто кому повинуется. Остается только холод, незримый, неосязаемый. И его ладони, сжимающие ее бедра так, что наверняка останутся следы. Гермиона отстраненно замечает, что в этот раз мази понадобится действительно много, и в отместку вцепляется ему в плечи. Прошипев что-то нечленораздельное, Малфой закрывает глаза, полностью сосредотачивается на ощущениях. Гермиона не закрывает глаз, насаживаясь на член, повинуясь рукам, которые уже совсем не холодные. Послушно. Повелевая. Отбросив равнодушие, Малфой не сдерживает стонов. И Гермиона не скрывает торжества, когда шипит, выгибаясь навстречу его рукам, оттягивая разрядку. Молчать: невозможно, бессмысленно, глупо. Последний взлет. Ослепительно, до безумия, хорошо. И резкая — почти мимолетная — судорога до кончиков пальцев. Это стоит того, чтобы ждать воскресенья. *** — Что будет потом, Малфой? — Гермиона сидит на кровати, прижимая к животу пахнущую Малфоем подушку, и пристально наблюдает, как он одевается. Ей нравится наблюдать. Она едва заметно, несмело, улыбается, когда Драко небрежным движением прячет смятый галстук в карман брюк, но ищет по комнате и надевает запонки. Малфой замечает эту улыбку, он все видит, но молчит, только хмыкает почти неслышно и пожимает плечами: — Потом? Ничего. У тебя завтра свадьба, помнишь, Гермиона? Она отводит взгляд в сторону, туда, где на полу валяется покрывало, и не знает, что ответить. Да и не нужно ничего говорить — все сказано. Что не сказано — разбросано по этой комнате, запечатлено в измятых простынях, синяках на коже и скрипящей кровати. Всё здесь: в запонках, подаренных Гермионой на прошлое Рождество, в его галстуках, они все подобраны Асторией, в горьковатом одеколоне и зашторенных окнах. — Твоя свадьба не стала препятствием, — приводит она последний аргумент. Беспомощность. Застегнув ремень, он подходит к кровати. Задумчиво, оценивающе смотрит на Гермиону. А затем нагибается и, касаясь пальцами ее подбородка, заставляет поднять голову. — Это другое, Гермиона, — медленно, тщательно подбирая слова, говорит Драко. — Я все еще Малфой, ты — завтра станешь уже не Грейнджер. Легкий, невесомый поцелуй. Щемяще-нежный и, кажется, прощальный. Впрочем, будет еще одно воскресенье. А потом еще и еще. Она задумчиво крутит кольцо на пальце. Когда за Драко Малфоем закрывается дверь, Гермиона Грейнджер едва сдерживается, чтобы не броситься за ним, наплевав на кольца, галстуки и то, что будет завтра. Потому что он – самое настоящее, что есть в ее жизни.