Вырванные страницы из дневника

      Это был, кажется, седьмой или уже девятый день нашего пребывания в избушке. То самое время на перепутье, когда утрачиваешь надежду и либо сдаешься, либо находишь новую.       Я проснулась перед рассветом. В эти дни мы вообще спали плохо, часто просыпались от голода, холода или потому что нам казалось, что мы слышим шаги вернувшегося Глеба. От этих видений особенно страдала Васенка, которая запросто могла вскочить глухой ночью и выбежать на улицу, оставив дверь нараспашку.       В этот раз я открыла глаза и некоторое время лежала неподвижно. Рядом сопела Неля, в стороне похрапывали ребята, а в углу, за спиной потрескивали дрова в печке. Конечно, я тут же озадачилась, следит ли кто за огнем, потому что это было сейчас нашей задачей номер один. Я приподнялась на локтях, обернулась и увидела спину Норкина.       Он сидел на бревне, которое было тут заместо лавки, привалившись плечом к стене и, кажется, спал. Я одновременно и рассердилась на него за то, что оставил печку без присмотра, и в то же время ощутила укол жалости. Неле, Васе и Коле нужно было еще неделю назад показаться врачам, а вместо этого они торчат среди дикой местности зимой, недоедают, мерзнут…       Я осторожно поднялась, крепче укрыла Нелю курткой, которая служила нам одеялом, и подошла к «лавке».       Услышав мое шуршание, Коля открыл глаза и выпрямился. Ну да, конечно, он не спал. Зачастую, заснуть тут было еще тяжелее, чем проснуться. Может, потому что организм начинал подозревать, что очередной сон мог вообще не закончиться?       — Ты чего так рано? — Норкин прищурился, посмотрев на свои часы. — Замерзла?       Он говорил тихо, конечно, чтобы никого не разбудить, но я вдруг задумалась, пытаясь вспомнить, а когда в последний раз слышала, чтобы он кричал. Ругался. Спорил с кем-нибудь. Говорил свое излюбленное «чмо». Во всяком случае, точно не в последние дни.       — Нет, просто. — Я протянула руки к огню и ноги пододвинула поближе. — Можешь идти спать, я подежурю.       Коля выпрямился, потянулся, но остался сидеть, только глаза устало прикрыл.       — Да я все равно не засну...       Я скосила взгляд, рассматривая темные пятна на его руках. Пальцы были скрюченными и опухшими. Ногти почернели. Что у него, что у Нелечки — от мороза руки так и остались такими, болели, зудели и, ясное дело, требовали медицинской помощи. Но мы могли лишь смазывать их жиром, который топили с мяса оленины, и стараться хоть немного облегчить им работу.       У Коли еще ко всему прочему были ожоги на пальцах и ладонях. Когда он добрался до костра, то так отчаянно хотел согреться, что почти засовывал руки в огонь. Бедные, изуродованные руки Норкина…       За стеной домика что-то протяжно заскрипело, и мы оба насторожились. Конечно, это лишь деревья и ветер, никак не лось, медведь или… Глеб.       — Еще немного, и услышишь, как стрекочут лопасти, — прошептала я. — Глеб спустится к нам как герой, подхватит Васенку на руки, а мы вернемся домой на настоящем вертолете, и своим внукам будем рассказывать, какое приключение выпало на нашу долю.       Я резко замолчала, поняв, что несу чепуху. Это Неле я привыкла уши медом поливать, чтобы бедняжка хоть немного успокоилась и смогла уснуть. Вряд ли Коле это нужно услышать.       Вряд ли он вообще в это верит.       Он и смотрел на меня сейчас так, что сразу становилось ясно — его таким не одурачишь. Никакого Глеба на вертолете он уже давно не ждет.       — Но он же вернется? — прошептала я, пока все надежды окончательно не рассыпались в прах. — Правда, Коль? Он ведь должен вернуться...       В последнее время я все чаще задавала этот вопрос самой себе, и каждый раз уверенно отвечала: да, конечно, как ты можешь сомневаться в этом, дурында! Но сколько раз не повторяй, а Глеба этим не приблизишь.       Молчание стало слишком долгим, чтобы надеяться на ответ. Молчание и было самым красноречивым ответом на мой вопрос. Глеб пропал — погиб или просто потерял нас, может, ранен и лежит в больнице. А кроме него больше ни одна живая душа не знает, где мы и что с нами.       Я опустила глаза, а в носу сильно-сильно защипало, и я подумала, что вообще-то сейчас не лучший момент, чтобы разводить сопли. Хоть Васенка этого не видит и не слышит, на этом спасибо...       — Вернется, — вдруг хрипло сказал Норкин. — Конечно, он вернется.       Он медленно поднес скрюченную руку к моему лицу и пальцами вытер слезы, которые все же потекли по щекам. Кожа у него твердая и холодная, и я почти неосознанно взяла его за руку и прижала ладонь к своей щеке.       У меня столько тепла, что я могла бы делиться им с другими, наливая в кружки, как какао…       — Иногда мне кажется, что мы навсегда здесь застрянем, — прошептала я, снова закрывая глаза, а слезы все текли, согревая руку Коли. — Что никто нас никогда не найдет, и мы будем умирать тут, один за другим, от холода и голода…       Васенке такого не расскажешь. Даже самому себе такого не расскажешь. Слова словно вырвались из глубины, бездны моей души, куда я никогда не заглядывала.       — Ну что ты такое говоришь, дурочка.       Мне даже захотелось услышать пренебрежение и высокомерие в его голосе, как обычно. Пусть рассмеется над моими страхами, пусть спляшет на них, пусть разругает их в пух и прах. Но его голос сейчас был все таким же тихим, как будто пустым.       Словно настоящий Коля Норкин все же умер той ночью.       — Как только такие глупости тебе в голову лезут, — продолжал он. — Как студент УПИ, опытный турист, а самое главное — начхоз! — может о таком думать? Ну глупенькая же.       И он обнял меня. Просто взял и притянул к себе, мое плечо уперлось в его грудь, а его свободная, правая рука протянулась через мое тело и обхватила за талию. Сразу стало как-то тесно, тепло и спокойно. Коля положил острый подбородок мне на макушку и повторил:       — Дурочка. Никогда больше о таком не думай. Никогда не теряй надежды.       Я сидела ни жива ни мертва. Целовать Броню в щеки — это пожалуйста. Сюсюкать и умиляться над Сашей-Машей — проще простого. Резко обнимать женатого Вадика или по-родственному класть голову на плечо холодного, серьезного Глеба было легко.       Но даже коснуться колючего Норкина казалось невозможно. На него порой и смотреть было больно и страшно, не то, что трогать.       Выходит, это правда. Настоящий Коля погиб еще семь дней назад.       — Глеб обязательно вернется, — опять заговорил он, не дождавшись ни моего ответа, ни моей реакции на все это. — Он не может не вернуться. Просто… это не так быстро — найти вертолет и отыскать эту хибару. Даже Глеб мог перепутать координаты. Даже он мог ошибиться. — Он медленно выдохнул мне в волосы теплом. — Он скоро вернется, Люсия, подожди еще немного. Не сдавайся.       Я не ответила, но благодарно погладила большим пальцем его по запястью. Уж если это говорит сам Норкин, то значит, это действительно правда. Коля бы не стал говорить просто так или чтобы подбодрить меня. А значит, он тоже верил.       Над черной дырой в крыше, которая была тут вместо дымохода, летел мелкий снег. Он не прекращался с той ночи, когда мы дошли сюда, и мне порой казалось, что совсем скоро он засыплет нас, погребет в этой избушке, которая станет нам братской могилой.       А может, так уже случилось?       И мы все мертвы. Все, кроме Глеба, который ушел.       Я прикрыла глаза, едва разбирая чужое сердцебиение у своего плеча и чувствуя, как рука под моей ладонью теплеет. Нет. Мы живы. Мы выдержим. Люди выходили и не из таких передряг, а мы чем хуже? Пока будем держаться вместе, пока не будем терять надежду, с нами все будет хорошо.       И тогда мы скоро услышим стрекот лопастей вертолета, Глеб бросится к нам и возьмет Нелю на руки, чтобы лично отнести в кабину. Мы вернемся в Свердловск, и я до самой старости буду вспоминать этот день.       Как трещала горячая печка в углу, как сопели на нартах парни, как в дыре крыши мелькали белые мухи снега. И как мы с Колей Норкиным сидели так рядом, обретя в друг друге новую надежду.