я вижу нас.

— Ты больной, — коротко констатирует Матвиенко, выслушав полуночный бред Арсения и, вымученно простонав, падает обратно на подушку. — Да ну тебя. Из трубки доносится недовольное сопение Попова, и Серёжа как истинный лучший друг решает проявить эмпатию. В конце концов, это большая редкость — когда его графское величество пускается в откровения. — Ну ладно. Допустим, что это правда, и ты действительно можешь видеть во сне будущее. — Не совсем будущее, как бы и немного настоящее. И только то, что касается Шаста, — спешно поправляет Попов. — Ну окей, у тебя видения про Антона. Разницы особо нет. Арсений прерывисто вздыхает. — Ну вообще-то есть. Потому что я как бы вижу не только его… — Блять, Арс, ты меня запутал! А кого тогда? Серёжа злится. Он любит Арсения. Порой кажется, что чересчур. Прощает все его заёбы и странности. Но сейчас, в три часа ночи накануне съёмок это немного слишком. Слишком даже для Попова с его инопланетными тараканами в голове. — Да нас с ним вижу, мать твою! — истерично верещит Арсений, и в трубке повисает неловкое молчание. — Подожди. В том самом смысле «нас»? — Да. — Оху… — Знаю. — Ну и… — осторожно начинает Серёжа после продолжительной паузы. — Что именно ты видишь?

***

Всё начиналось, как невинная шутка Вселенной. Арсений возвращается домой, в Питер. Щёлкает выключателем в прихожей и окидывает взглядом длинный коридор. В квартире царят лёгкий полумрак и привычная тишина. Из кухни колючим зверем выкатывается одиночество и сворачивается клубком у ног хозяина, обутых не по погоде в лёгкие кроссовки. Попов грустно подмигивает ему в знак приветствия и, сняв верхнюю одежду, сразу же проходит в спальню. Арс не то чтобы сильно вымотался, но чувствует себя каким-то картонным, будто бы неживым. А ещё бесконечно одиноким и грустным. Это ноющее чувство хочется как можно скорее заспать. Поэтому он падает на кровать и блаженно закрывает глаза. Аромат свежей постели окутывает сонной дымкой, и Арсений охотно поддаётся ей, забыв про неудобные джинсы, худи и оставленный чемодан в коридоре. Густая топкая темнота уносит его почти мгновенно. Куда-то далеко-далеко. Прочь из объятого снежным пленом Петербурга к суетливой, страдающей бессонницей Москве. Мимо мелькающих огней автострады и подмигивающих светофоров несёт и несёт, пока, наконец, не сбрасывает в какую-то совершенно иную, но очень родную реальность. Арсений открывает большое окно на балконе и с наслаждением вдыхает морозный воздух. От гула закладывает уши, но это даже приятно. Потому что гул на мгновение перекрывает вьющиеся озлобленным роем мысли, которые не дают спокойно заснуть. Он вытаскивает из кармана наскоро накинутой куртки телефон и беспокойно прокручивает его меж пальцев. Почему-то чересчур тонких и увешанных кольцами. На одном из колец он машинально задерживает взгляд — том самом, подаренном Антону на день рождения, — и мысли вновь начинают метаться разворошённым ульем. Попов достаёт из полупустой пачки сигарету и закуривает. Блаженно втягивает едкий дым и жмурится, как кот. Становится легче, теплее и спокойнее. В голове на короткое мгновение воцаряется уютная тишина. Её нарушает пришедшее уведомление. Экран вспыхивает чересчур ярким, до болезненной рези в глазах, светом. Попов проводит по сенсору, открывая общий чат в Телеграм, но, к своему разочарованию, не находит того, что искал. Какое-то волнение вкупе с необъяснимой тоской облепляет грудную клетку. Душно. Противно. Пусто.  — Должен уже был приехать. Где ж ты, идиотина несчастный? — шепчет Арс в ночную пустоту каким-то не своим, но очень знакомым голосом. Голосом Антона. Осознание того, что он и есть Антон (конечно, не в прямом смысле Антон, а, скорее, непрошенный гость в его теле и, похоже, голове), приходит с огромным опозданием. Попову от этой мысли неуютно. Он по природе своей человек не любопытный, глубоко уважающий личное пространство, потому что привык охранять и защищать своё. Но тут другое. Это же непостижимый Шастун. Двухметровый детина, состоящий сплошь из солнечного света и взрывной энергии. Головоломка-змейка, в которой хрен разберёшься. С Шастом даже его, арсовому мозгу, не справиться. Поэтому он затаивается в чужом сознании и, едва дыша, ждёт чего-то. Чего именно — сам не знает. Антон тем временем нервно курит, всматривается в ночь, будто она может дать ответы на все мучающие его вопросы. Он сжимает крепче телефон, раздумывая, насколько уместным будет написать о своём беспокойстве в чат. Шастун уже и не помнит, кто именно (скорее всего, Оксана, которая заботилась о каждом из них, словно мать родная) предложил отчитываться о прибытии домой после каждого путешествия: неважно — из тура они возвращаются или с отдыха. Инициативу поддержали все. Ну почти. Был лишь один человек, углядевший в этом невинном акте заботы признаки дополнительного контроля. Шастун в душе не ебал, почему с Арсением всегда было так сложно, когда дело доходило до его личных границ. Проблемы с доверием не появляются на пустом месте — это он знал и без учёной степени в психологии. Детская травма, неудачная подростковая влюблённость, предательство близкого человека — Бог его знает, что там нарушило тонкую душевную организацию Попова. Антон хотел его переубедить. Доказать, что мир не настолько враждебен, что есть те, кто вторгается в его частную жизнь не для того, чтобы перевернуть всё вверх дном или разрушить, а для того чтобы иметь возможность быть рядом. Поддерживать и заботиться. Когда Арсений переживал развод, Антон был первым, кто кинулся тащить его из болота, но, к глубокому разочарованию, наткнулся на непреодолимую стену. Шастун никогда не был тем, кто под кожу лезет в попытках докопаться до самой сути. Он просто видел свершившийся факт — его близкому человеку плохо. А потому отчаянно хотел помочь. Не вышло. Даже Матвиенко, знавший Арса дольше всех, был вынужден находиться на расстоянии вытянутой руки. Антон бесился, но знал: упрямство Попова не победить. Поэтому бросил свои спасательские замашки. Лишь присматривал за ним издалека. Арсений же продолжал выбегать на сцену сияющей лампочкой, искрил шутками, смеялся, как сумасшедший, выкидывал такие номера, что у всей команды извилины лопались, но, как только возвращался в реальность, нахлобучивал капюшон на голову и уносился грозной тучей куда-то в свой, только ему самому и понятный мир. Недосягаемый. Дикий и суровый. И в один момент нервы Шастуна сдали. — Ты грёбаный эгоист, Арс, — выплёвывает Антон и делает очередную затяжку, игнорируя удивлённый взгляд стоящего напротив мужчины. — Не понял, — честно признаётся Попов. Хлопает ресницами длинными, таращась на Шастуна через свои любимые жёлтые очки — ещё один способ отгородиться от всего мира. — Кто сегодня опять раньше всех встал и уёбся из отеля не пойми куда? На три часа блять с выключенным телефоном. Антона колотит. Не то от гнева, не то от холода. Арсений втягивает шею, съёживается, смотрит на него с опаской. — Тох, ты чего? Ну знаешь же, я люблю один пошляться. Ночью спал плохо, вот и пошёл окрестности осматривать. — Я и говорю — эгоист. У тебя всё время так, Арс. И по хую, что люди волноваться могут. В чат ему, видите ли, жалко хотя бы ебучую точку написать! Типа жив-цел-орёл. От тебя убудет или чё? Шастун идёт в атаку. Нависает над Поповым, который вжался в пуховик и будто бы даже ниже стал на полголовы. В глазах-льдинках непонимание и смятение. — Ой, да ладно, ну если надо тебе… — Надо, — безапелляционным тоном обрывает Антон. Арсений неловко кряхтит, а потом вдруг улыбается. Светло так и ярко. У Шастуна от этой улыбки что-то внутри обрывается и вниз ухает. — Хомяк, — говорит Попов. — Чего? — Смайл хомяка, когда добрался до дома. Улыбка становится шире. В глазах-льдинках поселяется ребяческое озорство, по которому так сильно скучал Антон. Почему хомяк? Видимо, ещё одна загадка в стиле Попова. Но Шастуну, в общем-то, до далёкой звезды — енот, куница, гусь — лишь бы знать, что это чучело выёбистое живо, здорово и счастливо. — Дурила, — тихо выдыхает он вместе с дымом, чувствуя, как скулы сводит от необъяснимой, мать её, нежности к этому невозможному человеку. Антон мотает головой, сбрасывая с себя остатки воспоминаний, смотрит на окно диалога, а затем решительно смахивает его в сторону. Потому что нет, не поймут. Он не поймет. А ведь и правда, чего так переживать? Антон, конечно, знает ответ на этот вопрос, но сам себе боится признаться. Потому что слишком личное. Спрятанное глубоко-глубоко внутри. Но, как назло, на месте закрытой вкладки появляется открытый ранее профиль Попова в Инстаграме. У Шастуна дым застревает в горле. Он закашливается, бросает окурок в пепельницу, потому что больше не хочется. Свешивается с балкона в поисках кислорода. Рвано дышит, закрыв глаза. — Тош, ты чего тут? Всё в порядке? Антон вздрагивает, когда Ира осторожно обнимает его со спины, прижимаясь всем телом. Он тут же выпрямляется и поворачивается к ней, незаметно высвобождаясь из объятий. — Всё хорошо, режим просто сбился. Антон навешивает дежурную улыбку и мягко целует Иру в лоб. Смотрит на неё, сонную, с разметавшимися прядями по плечам. Красивая очень, подмечает он мысленно. Но перед глазами всё равно стоит чёрно-белая фотография с дурацкой подписью «Едва…» и хэштегами (хоть бы кто написал пособие по их расшифровке). — Ну я тогда пошла? — Мгм. — Долго тут не стой — простудишься. Антон кивает. Смотрит ей вслед, а сам быстрее тянется к телефону. Открывает мессенджер, находит нужный контакт и с космической скоростью, чтобы не передумать, набирает: «Сеня!!! Где хомяк?!». Попов, всё это время наблюдавший за происходящим сквозь пелену сознания Шастуна, чувствует, как в груди разрываются пара сотен гранат. Его подбрасывает куда-то вверх, а потом засасывает в невидмую воронку. Плюх. Арсений резко открывает глаза и стонет от невыносимой боли во всём теле. Тесные джинсы впились в живот. Шея затекла от сна в неудобной позе. Поясница ноет. Попов делает неудачную попытку подняться и валится обратно на кровать. — Боги. Он лежит так несколько минут, вслушиваясь в шуршание снега по стеклу, а затем всё-таки встаёт и идёт на кухню, по дороге захватив телефон, оставленный в куртке. Щёлкает чайником и садится на табурет. Смотрит в окно, подперев рукой щёку. Мысли толпятся в голове, словно мошки. Арсений вспоминает свой странный сон, и на него волнами накатывает тоска. Приятно было хотя бы в этих спутанных грёзах ощутить, собственную нужность. Когда кому-то на тебя настолько не наплевать. Впрочем, думает мужчина, Шастун и в реальности нередко проявлял искреннюю заботу. Взять эту же историю с чатом. Никто же, кроме него, не додумался докопаться до Арсения. Конечно, глупо было бы пытаться увидеть за этим дружеским жестом нечто этакое, но от мысли, что для Антона он мог значить чуть больше, чем все остальные, как-то теплее на душе. И всё же Попов прекрасно понимал: в действительности Антон вряд ли стал бы раскуривать сигареты ночью на балконе из-за того, что Арсений забыл отправить несчастного хомяка. Тем более, он это сделал сразу же, как только оказался в лифте. Ведь сделал же, правда? С каким-то странным волнением мужчина проводит по сенсору и тихо матерится, осознав, что так и не нажал на отправку. Он собирается тут же исправить ошибку, но неожиданно замирает с телефоном в руке. А что, если..? Блять, нет. Невозможно. Вещих снов не бывает. Попов вскакивает с места и начинает хаотично расхаживать по кухне, хватаясь попеременно за все возможные столовые приборы, пока, наконец, не останавливается возле зелёной кружки, мирно стоящей на буфете. Ещё минут пять он педантично выбирает чай, останавливая свой выбор на кенийском чёрном. Глоток обжигающего напитка приводит его в чувство. Он замечает своё отражение в окне и пугается собственного взгляда, в котором кроется нечто, похожее на безумие. Арс и сам не знает, какая муха его укусила. С чего вообще он решил поверить в то, что увиденное им во сне может стать реальностью? В конце концов, ведь если это действительно произойдёт, у него к Шастуну будет один о-о-о-очень серьёзный вопросец. Но чёрт побери… — Вот бы сбылся. И по какой-то вселенской магии телефон Попова тут же вибрирует в руках. Короткое «Сеня!!! Где хомяк?!» дразнится из строки оповещения, и у Арсения напрочь отлетает крыша.