ghetto’s lullaby

Давно кровь так ощутимо не витала в воздухе, и хотя по жизни Тэхен много раз ее резкий запах чувствовал даже в собственном доме (особенно там), сейчас это имеет другой характер. В той крови, что приносили с собой Дин и Хосок, не было боли. Она пахла победой и яростью; эта же кровь, витающая по супермаркету, служащему временным госпиталем для раненых в безоружных схватках с полицией, пахнет болью, несправедливостью и душащей ненавистью. Тэхен чувствует это и понимает каждой клеточкой своего тела, когда касается ее пальцами, такой теплой и вязкой, будто проживает то, что прошел человек, проливший эту кровь. Кровь мороженщиков, кровь грабителей, кровь оружейников и сутенеров. Адская смесь, адская злость, которой уступают даже черти и пламя преисподней. Люди, борющиеся всю ночь с прошлого вечера, не готовы сдаваться и будут отстаивать каждый сантиметр Бабилона ценой жизней. Сейчас погибших насчитывается лишь двое. На этом бы и остановиться, но это лишь начало. Тэхен не назвал бы себя очень эффективным помощником, но он делает все, что в его силах, потому что сейчас никто без дела не стоит, каждый вносит свой вклад и старается защитить район, помочь тем, кто лишился схваченных полицией близких и тем, кто пострадал сам. Они с Наоми пересекаются взглядами, находясь на разных концах зала. Та держит улыбку, чтобы не напугать подстреленного резиновой пулей мороженщика, которому осторожно обрабатывают рану, а Тэхен смотрит на это и глотает ком. Наоми куда сильнее и никогда не показывает, что ей страшно. Тэхену хотелось бы, чтобы его руки так же не дрожали, когда он помогает кому-то, при этом норовя отвести взгляд в сторону. От густого запаха крови все-таки начинает мутить. В душном помещении, где нет ни капли свежего воздуха, люди негромко переговариваются, обсуждая каждый свое, когда на улице уже начинает рассветать новый день, который вряд ли будет лучше прошлого. Тэхен умывает руки ледяной водой в подсобке, стараясь не смотреть на то, как кровь уходит в слив. Он поднимает взгляд и смотрит на себя уставшего и где-то глубоко — испуганного. Голубые глаза слегка посерели будто, а может, просто тусклый свет играет с воображением. Стряхнув лишнюю влагу с ладоней, Тэхен выходит и, шагая меж лежащих прямо на полу на каких-то клочках ткани людей выходит на улицу. Небо темно-синее, еще даже первых лучей солнца не видно, зато отовсюду вверх льется черный и серый дым, а воздух заменил запах пороха и огня. Бабилон, находящийся в вечном хаосе, похож на поле битвы, и ничего вокруг не остается, кроме разрушений. Но это же, черт возьми, только начало. Тэхен присаживается возле магазина на бордюр и закуривает, заполняя легкие другим дымом, с болью смотря на родной район и не понимая, в какой момент их жизнь стала такой уязвимой. Тут всегда было опасно. Хосок никогда не разрешал выходить поздно или шел вместе с братом, а если не мог, говорил своим друзьям приглядывать за младшим, и даже при том, что их семья правила и правит целым кварталом, Хосок никогда никому не доверял. Тут за углом могут зарезать за дозу или за пару лишних купюр, могут продать на органы или в рабство, но даже тогда в этом привычном аду было проще, чем сейчас, когда неизвестно, откуда пуля прилетит, в какую секунду закуют в наручники. Всех здесь сплотил общий враг, жаждущий уничтожить относительный покой каждого из них, крепко зашитых в Бабилон с самого рождения. Тэхен бросает сигарету, выпустив дым в небо, и трет глаза, не сомкнувшиеся ни разу за ночь. Ему мерещится навязчивый и нарастающий звук монотонных ударов будто бы мяча об асфальт. Тэхен поднимается, разминает затекшую шею и прислушивается к звуку. Он вспоминает, что за супермаркетом расположена старая площадка, давно забытая всеми кварталами. Неужели кто-то решил вспомнить ее? Еще и сейчас, во время начавшейся войны с полицией. Ему становится любопытно, кому ранним утром взбрело в голову играть, поэтому он обходит магазин, пролезает через отверстие в деревянном заборе и оказывается на площадке, практически полностью заросшей травой, только у самых колец еще есть куски асфальта, и у одного из них Тэхен видит знакомый силуэт. Высокие красно-белые кроссовки, черные баскетбольные шорты, едва держащиеся на бедрах, и влажная спина, не скрытая тканью футболки. Темные волосы завязаны в маленький хвостик на затылке. Тэхен сам не понимает, как его тело начинает реагировать раньше того, как осознание приходит в голову. Внизу живота скручивается узел, а ноги будто подкашиваются от волнения. Глаза прибились к его фигуре, а сердце грохочет так, что наверняка звук бьющегося мяча заглушает. И так почему-то всегда. Одна мысль о Чонгуке, один взгляд на него и одно возможное присутствие, и у Тэхена все настройки сбиваются, в голубых глазах, якобы холодных, огромные океанские волны поднимаются. Тэхену нравится это чувство, но оно мучает, оно не дает ни о чем другом думать, а губы до сих пор помнят то прикосновение, лишившее разума. И он только об этом думал долгое время, каждый раз прикасаясь пальцами к сапфиру, висящему на груди. Тэхен берет себя в руки и шагает по траве, достающей до голеней, к Чонгуку, который еще не заметил чужого присутствия. Не хочется нарушать его одиночество, по движениям видно, как он напряжен, но в сложившейся ситуации и не могло быть иначе. Только Тэхен не властен над своей тягой, поэтому идет прямиком к нему, словно боясь упустить момент. Тихонько присаживается на старую скамейку. Когда-то это были трибуны. Он внимательно смотрит на Чонгука и все-таки открывает рот:  — Расслабляешься? — спрашивает он, и ему кажется, собственный голос звучит не очень приятно. Чонгук ловит мяч, пролетевший через кольцо, и поворачивается к парню. Его лицо мокрое, слегка покрасневшее, а глаза черные, пронизывающие. Тэхен снова чувствует этот трепет, но старается его не выдавать.  — Лучше я буду мяч об землю бить, чем головы гребаных фараонов вышибать, — отвечает Чон морозящим тоном. Но Тэхен понимает его. Тут только ненависти место есть.  — Что происходит на улицах? — спрашивает Тэхен негромко. Чонгук бросает мяч на землю и подходит, нависает над Тэхеном, скрывая за своей спиной первые проблески утреннего света. Тот поднимает голову и мысленно приказывает себе не засматриваться на голую крепкую грудь, что так близко. Чонгук присаживается перед парнем на корточки и достает пачку сигарет из кармана своей толстовки, что лежит возле Тэхена на скамейке.  — Они ловят тех, кто попадается им на пути. Тех, кто без какого-либо оружия или тех, кому не удалось защитить себя, — заговаривает Чонгук, чиркнув зажигалкой. — Врываются в дома и творят беспредел. И они зовутся полицейскими, — сухо усмехается Чон, грызя мягкий фильтр сигареты.  — Есть шанс, что они просто хотят помочь нам улучшить жизнь? — спрашивает Тэхен, понимая, что звучит наивно, но надежда в нем всегда отчаянно пытается греть душу.  — Нихрена, — качает головой Чонгук и хочет посмеяться с неубиваемой веры голубоглазого мальчишки. — Они нас как мусор вышвырнут отсюда, чтобы им было где еще больше своих золотых особняков понастроить.  — Если это будет война до последней крови… разве оно того стоит?  — Так не будет. Мы разберемся с минимальными для нас потерями, — Чонгук тушит сигарету об асфальт и кладет руки на колени Тэхена, скрытые тканью чуть свободных светлых джинсов. У того дыхание тяжелеет, а глаза оказываются схваченными черными напротив. — Ты веришь мне?  — Да, — отвечает Тэхен, не задумываясь. Почему-то тут без вариантов. Рука Чонгука скользит по его нежной щеке, а глаза внимательно следят за волнами в голубых глазах напротив. Тэхен прикрывает глаза, сам не осознает, как начинает ластиться к руке, безмолвно прося еще больше ласки, точно котенок, а Чонгука от этого зрелища приятно пробирает. Он гладит большим пальцем мягкие бледно-розовые губы, чуть давит, спускается к подбородку и сжимает его большим и указательным. От резкой хватки Тэхен раскрывает глаза и тут же, не успев ничего произнести, тонет вместе с вырвавшимся изо рта звуком в губах Чонгука, превращаясь в желе. Растечься бы по стулу, упасть в его объятия и никогда не прекращать этот слегка соленый поцелуй. Чонгук не нежен, настойчив и слегка резковат, но его жажду и удовольствие от пухлых губ невозможно не почувствовать собственным телом. У него руки чешутся схватиться за этого парнишку, прижать к себе, измять его гладкую кожу, чтобы на каждом сантиметре были росписи Чонгука, чтобы каждая частичка тэхенова красивого тела, что уже посчастливилось лицезреть, была им подписана. Его дрожь волнами возбуждения передается Чонгуку, отчего тот, ни на миг не забывая о целомудренности Тэхена, сходит с ума еще больше, представляя, каким он мог бы быть в их первый раз. И даже сомнений не допускает, что первый раз Тэхена будет именно с Чонгуком. Другого варианта событий Чон просто не видит, как не видит и сам Тэхен, спустя долгое время уверенный в том, с кем хотел бы впервые получить высшее удовольствие. В этих хладнокровных глазах человека, изуродованного жизнью, Тэхен нашел что-то родное. И в этих грубых руках он ощутил свой покой. Он поддается, как голодный до ласки, не слыша собственных мыслей, пока его целуют губы, показывают лучший поцелуй, какого точно больше не будет ни с кем другим, а руки гладят плечи, колени. Тэхен едва не соскальзывает со скамейки прямиком в крепкие руки с узорами вен и мышц, так нагнулся к Чонгуку, все еще сидящему перед ним на корточках. Чон языком его изучает медленно, время вокруг них замедлив, и знает, что истязает парня, и самого себя в первую очередь. Дыхание становится тяжелым, шумным. Тэхену кажется, что он сам свое сердце проглотил, все внутри пульсирует, а губы, влажные от их смешавшейся с Чонгуком слюны, приятно покалывают.  — Самое время, — слышат парни шорох и внезапно громкий резкий голос Каи, подошедшего к кольцу и прислонившегося плечом к проржавевшей трубе, на которую это кольцо крепится. Тэхен дергается и будто словивший удар током отстраняется от Чонгука, растерянно глядя на его младшего брата. Тот смотрит на них с откровенным недовольством, сжигая осуждением в таких же черных, как и у старшего, глазах. Только Чонгук усмехается без особого веселья и лениво, даже неохотно поворачивается к брату, сжигая злостью в ответ. Тэхену кажется, со столкновением этих взглядов земля содрогнулась, а он в образовавшуюся трещину может провалиться.  — Тебя не спрашивали, — натянуто улыбается Чонгук, ничего хорошего этой улыбкой младшему не обещая, и зачесывает длинную и чуть влажную челку, упавшую на глаза, назад.  — Привет, Каи, — пытается натянуть на лицо улыбку Тэхен и коротко машет рукой.  — Ага, — свысока бросает младший Чон, кинув на Тэхена равнодушный взгляд. Тэхену хочется смеяться. Это так по-детски. И пусть они не так сильно разошлись в возрасте, Каи порой кажется еще совсем ребенком, вызывающим только смех.  — Мне нужно вернуться и помочь остальным, — говорит Тэхен, смотря на Чонгука, поднимается вместе с ним одновременно и, коротко улыбнувшись старшему Чону, возвращается обратно в магазин, не успев до конца остыть. Каи вовремя.  — Ну и какого хуя, бро? — Чонгук разворачивается к брату, поднимает мяч с земли и, несильно замахнувшись, бросает в брата. Мяч бьется об бедро младшего. Каи отскакивает и возмущенно таращится на старшего, раздражаясь еще больше.  — Так сильно хочешь его, что никак не можешь себя сдержать? — шипит Каи, подняв мяч и зажав между боком и рукой. Чонгук вскидывает брови и неторопливо шагает к брату, а тот начинает напрягаться по мере приближения старшего, похожего на хищника, собирающегося напасть. — Хочешь трахнуть его, — язвит Каи, не собираясь сдаваться под незримым натиском Чонгука.  — Хочу трахнуть его, — спокойно отвечает Чонгук, остановившись прямо напротив брата и глядя тому в глаза. — Что дальше?  — Только не заразись от него чем-нибудь, — ухмыляется младший.  — Я не учил тебя судить книгу по обложке, — Чонгук выхватывает мяч у брата и, держа обеими руками, грубо прибивает к его груди, от чего младший отшатывается, вписавшись спиной в столб. Чонгук закидывает толстовку на плечо и идет к своей машине, ждущей у обочины на соседней улице. Его одолевает борьба и желание уже какое время. Взгляды издалека были безопасным решением, которое давным-давно перестало работать для них обоих. И каждый раз столкновение как мощный удар, подвергающий сомнению, провоцирующий новую трещину на стене, за которой все, что не нужно знать посторонним. Чонгук любит поиграть, любит восхищение в глазах тех, кто на него смотрит и видит в нем нечто высшее. Так было всегда, были и парни, и девушки, но никто из них не имел столько силы, чтобы сделать хоть одну маленькую трещину на этой стене. Никто не имел голубых глаз, которым лучше бы уже сдаться по-хорошему, только Чонгук не любит проигрывать. Утро все-таки тихое, но затаившее в себе новую опасность.

***

Гостевая комната в особняке главного человека в наркоквартале стала самым ненавистным местом за последние полсуток. Юнги и Джин застряли в ней без возможности выйти и тихо покинуть Бабилон, ведь они ни в чем не виноваты и просто попали под горячую руку. Конечно, Юнги намеренно в это влез, но разве не с целью помочь? Только это никого не волнует. Хосок, в чьих глазах жажда месива ярче солнца, и слушать не стал, лишь посмеялся наивности. Снова оскорбился, что его недооценили, и забросил двух невинных парней с Йеригона в комнату ожидания. Чего? Казни? Пытки? Продажи в рабство? Юнги только морщится, представляя возможные исходы. И вроде как не сильно тревожится за свою задницу, потому что вряд ли тот, кто сначала звал на свидание, захочет твоей смерти. Только за Джина обидно. А ведь мог спокойно сидеть дома, в безопасности. Но встряли они в конфликт гетто-района и полиции по полной программе. Юнги пыхтит, в очередной раз выглядывая в окно и прикидывает, как сильно пострадает, если решит спрыгнуть. Внизу газон и кусты, и в принципе можно не переживать за твердую посадку, но Юнги себя осаждает. Еще не дошло все до того, чтобы им с Джином пришлось покидать особняк через окно на втором этаже. К ним никто не заходит, дверь не открывает. Только разок позаботились о том, чтобы накормить, а туалет и ванная, к счастью, смежны со спальней. То Юнги, то Джин отчаянно колотят дверь, но в ответ получают строгое «сидите и ждите». И так проходит целая ночь. Джин, утомленный обилием эмоций и израсходованными силами, под утро все-таки засыпает на мягкой большой кровати, когда как Юнги места себе не находит, переживая за все подряд. Прежде всего он волнуется за маму, которая понятия не имеет, во что влип ее сын, а возможность успокоить ее улетучилась вместе с конфискованными телефонами парней. Конечно, родители Юнги и Джина вряд ли даже на секунду допустят мысль, что их дети оказались в Бабилоне в разгар полицейской операции по очистке района, но все-таки волнение от их возможного беспокойства никуда не девается. Юнги смотрит на электронные часы на тумбе возле кровати и плюхается на постель рядом с другом, сверля стену. Голова разбухла от обилия вопросов, а злость на Хосока разгоняет по телу адреналин, не дающий расслабиться и уснуть. Сон был бы хорошим решением, потому что во сне нет тревог, и время летит незаметно, но Юнги даже глаз прикрыть не может. Ближе к шести утра дверь открывается ровно в тот момент, когда Юнги уже наполовину вылез из окна через ванную комнату. Перед ним стоит Хосок, сложив руки на груди. Его жесткий взгляд странно контрастирует с его ухмылкой, появившейся на губах, стоит ему увидеть жалкие попытки бегства.  — Я думал, ты умнее, — говорит Хосок, подходя к окну. Юнги звереет, только увидев его, и когда хочет вернуться в ванную, слишком резко и нервно хватаясь за подоконник, рука соскальзывает. Юнги даже вскрикнуть не успевает, только жмурится, прощаясь с жизнью, как его за локоть ловит Хосок и тянет обратно внутрь.  — Разбил бы голову, а твой отец на меня это повесил, — хмыкает Чон, без труда ставя растерявшегося Юнги на ноги перед собой.  — Тебя только это волнует? Кто тебя в чем винить будет? — Юнги хватает секунды, чтобы вся ярость в нем затмила страх от падения, которого он сумел избежать.  — А ты бы хоть «спасибо» сказал своему спасителю, — улыбается Хосок, покачав головой. А его глаза все равно холодны.  — Если бы ты нас отпустил вчера, я бы дома спокойно спал сейчас, — шипит Юнги, стукнув Чона по груди кулаком, чего тот почти не ощутил.  — Скажешь «спасибо» и свалишь домой, — улыбка Хосока превращается в оскал.  — Серьезно? Все это время ты хотел тупой повод найти? — нервно усмехается Юнги. Хосок резко приближается и тянет носом воздух возле шеи замершего от неожиданности парня. Хосок в наслаждении прикрывает глаза и говорит:  — Вкусно пахнешь, язва, — он резко открывает глаза и довольствуется тем, что ввел Юнги в ступор. — Вчера вы с твоим дружком могли попасть под руку полиции или наших парней. И для тех, и для других вы — чужаки, а значит враги. Вашу тачку перевернули бы. Я не думал, что затишье так скоро настанет, поэтому сейчас ты можешь валить домой и больше не появляться здесь, пока что-нибудь не решится.  — Как ты добр к людям из Йеригона, — закатывает глаза Юнги. — Но с чего это?  — Не выдумывай бред, — раздраженно бросает Хосок. Если приглядеться, он выглядит довольно уставшим. Оно и неудивительно. Где Юнги не спал, там тот, чьему району угрожает опасность — подавно. — Если бы ты мне не понравился, я бы после нашей же первой встречи превратил твою жизнь в ад.  — Значит, я понравился тебе? — складывает руки на груди Юнги, пристально глядя на Чона. И пофиг (нет), что в этот момент сердце начинает биться быстрее.  — Значит, ты понравился мне, — как самую очевидную вещь выдает Хосок. Юнги находится между безумным смехом и глупым смущением. Две сумасшедшие крайности. Он глядит внимательно в серьезные глаза, и вроде бы нет там шутки. Вряд ли сейчас Хосоку взбрело в голову шутки шутить, бросив все дела и приехав к Юнги лишь для этого. Но так было бы легче думать, было бы проще найти ответ, как обычно съязвить или отшутиться, но Юнги вдруг расхотелось.  — Тогда помоги нам попасть домой, — все, что он отвечает, а внутри буря, о которой Хосоку лучше не знать.  — Я за этим и пришел. Мои парни проводят вас по безопасной дороге. Главная точно под контролем легавых.  — Надеюсь, у вас все будет хорошо, — тихо говорит Юнги и идет обратно в спальню к Джину, у которого постоять на стреме не вышло. Обратная дорога в Йеригон тихая и молчаливая. Джин поначалу на эмоциях говорит обо всем, что с ними случилось, но когда видит, что Юнги мыслями явно не здесь, затихает и без лишних разговоров ведет машину, сопровождаемую автомобилем мороженщиков. Они доезжают быстро, и как только оказываются в безопасной зоне, разъезжаются с людьми из Бабилона. Джин довозит Юнги до дома, они обещают друг другу, что никогда никому не скажут о том, что с ними произошло, и расходятся. Дома Юнги успокаивает маму, соврав, что был с ночевкой у Джина и не слышал звонящий телефон, и уходит в душ, чтобы окончательно смыть с себя события прошедшей ночи. На повторе слова Хосока, вызывающие внутри непонятые ощущения то ли волнения, то ли трепета и радости, то ли страха. Юнги глядит сквозь экран ноутбука, где идет недосмотренная с прошлых выходных серия любимого сериала, и видит взгляд Хосока, глаза которого будто в самую душу смотрели. Наверняка и ответ увидели, который до самого Юнги еще не успел дойти. Но больше всего Мина бесит его резкая перемена, как реакция на это заявление. Он громко вздыхает и прячет голову под подушкой, повторяя «идиот», адресованное самому себе. Не сумел выдержать даже такое простое испытание и позволил выдержке пойти к черту. Просто Юнги такого никогда не говорили. Не говорили так, что в это верится по-настоящему.

***

Сейчас на горизонте чисто. Пока люди с кварталов стоят на защите каждого въезда в Бабилон, их главные собрались на крыше трехэтажного дома, находящегося на самом краю района, откуда дорога ведет прямиком в Йеригон. Оттуда и ждут основного удара.  — Стоят, их с каждым часом все больше там, — говорит Чимин, глядя в бинокль.  — Им не за чем скрываться, они думают, что могут просто прийти сюда и забрать свое, — Намджун сплевывает зубочистку, которую грыз последние полчаса, и проверяет исправность своего автомата, сидя на бетонной ограде на краю крыши. Каи, сидящий рядом со старшим, с интересом наблюдает, мечтая взять в руки это красивое оружие, и чувствует себя совершенным ребенком в этот момент.  — Я слышал, они хотят танки подтянуть сюда, — Дино докуривает сигарету и забирает у Чимина бинокль.  — Да ладно, они думают, у меня нет такой игрушки? — усмехается Хосок, помотав головой. — Пусть только попробуют хоть один кирпичик тут разрушить. Чонгук, точащий свой ножик на корточках возле парней, на позерство Хосока лишь закатывает глаза. — Да ну, это уже крайний случай, — качает головой Чимин.  — Нам нужен план исходя из того, что мы знаем об их целях на сегодня, — говорит Чонгук, подняв взгляд на Намджуна.  — А известно нам вот что: полиция не ожидала, что мы выстоим вчера и вообще окажем какое-либо сопротивление. Почему-то им все еще кажется, что мы можем их бояться. Но теперь, зная приблизительно наши возможности, я думаю, в скором времени они будут готовы направить в Бабилон больше сил, — обьясняет Намджун. — Они будут более агрессивными по ходу нашей борьбы.  — Так мы агрессивнее, — скалится Хосок. — Надо накрыть их по частям, разом может быть слишком много жертв. Чонгук согласно кивает, ничего не говоря.  — Надо разбиться на группы и распределить точки на карте, где кто будет стоять на защите, — говорит Лукас — главный на квартале сутенеров.  — Есть одно условие, — Намджун закидывает на плечо автомат и смотрит на парней. — Мешаем кварталы и людей из кварталов. Это не должно стать проблемой для нас, ведь мы все боремся за одну землю. Зато это поможет сплочению. Например, я с Чимином, — кивает на ничего не успевшего понять Пака Намджун. — Лукас с кем-то из моих ребят, стилеры с мороженщиками, и так далее.  — Так будет честно, — соглашается с идеей Намджуна Лукас. Только люди с кварталов грабителей и наркоторговцев явно не в восторге. Чонгук мрачнеет и поджимает губы, но ничего не говорит. В голове уже рождается возможное представление того, как они будут пытаться вместе сработаться. Но ради района… ради него можно попытаться.  — Бабилон есть Бабилон, — кивает Хосок. — Младшие и менее опытные парни и девушки пусть остаются в центре района.  — Отлично. Обсудим ресурсы, пока есть время, и пойдем в бой, — Намджун поднимается на ноги и вешает автомат на плечо. Новое наступление не заставляет себя ждать. Каждый способный бороться в Бабилоне занимает свое место на позициях и ждет врага. Полицейские наступают ожидаемо с нескольких частей района, укрепив свою оборону. На передовой сильнейшие, точно так же, как и у Бабилона. Намджун со своей правой рукой с одной стороны и с Чимином с другой недобро усмехается и осуждающе качает головой. «Пожалеете» — вот, что он говорит глазами полицейской гвардии, идущей прямо на них.  — Им конец, — бросает Чимин, прожигая врагов ненавистью и сжимая в пальцах бейсбольную биту. Это разминка, но как только те начнут применять огнестрельное, Чимин и остальные незамедлительно поднимут свое оружие, спрятанное за поясом.  — Сдавайтесь, и никто не пострадает, — сообщают через громкоговоритель полицейские, но приближение бабилоновских защитников к ним это не останавливает.  — Мы уже страдаем, вы влезли на нашу территорию и мешаете жить, — громко отвечает Намджун. — Лучше бы вам сдаться и катиться отсюда, пока целы.  — Угрозы полиции неприемлемы! Некоторые парни из переднего ряда бабилоновских начинают смеяться. Чимин закатывает глаза, а Намджун усмехается.  — Не все ли равно теперь? Отступит только вторгнувшийся в чужое.

***

Чонгук хотел бы оказаться сейчас рядом с любым другим так же раздражающим его человеком, но только не с Хосоком. Они еще с несколькими парнями из их кварталов на машинах направились в сторону территории оружейников, куда уже стремительно пробирается полиция, но вскоре разбились на еще более мелкие группы, чтобы охватить больше территории. Оставив машину неподалеку, для эффективности они решают подходить к окраинам своим ходом. Чонгук с откровенным раздражением сверлит спину идущему чуть впереди Хосоку и подбрасывает нож в руке. У них это наверняка взаимно, потому что напряжение без слов с каждой секундой все больше и тяжелее. Они разделялись по степени силы и опасности, и сама судьба — вечная сука — оставила их вдвоем.  — В ту сторону, — кивает Хосок влево, когда они подходят к перекрестку, коротко обсудив по рации план с остальными парнями, находящимися на районе оружейников.  — Там тупик, — бросает Чонгук, и Хосок сразу же оборачивается, не понимая, что происходит.  — Нужно осмотреть все, не считаешь? — раздраженно спрашивает он, изогнув бровь.  — Там мы время потеряем, надо идти сразу к окраинам, — качает головой Чонгук.  — Вообще не время спорить, Чонгук. Наш долг — убедиться в безопасности каждого уголка Бабилона.  — Сейчас нам прежде всего надо обороняться, — спокойно отвечает Чонгук, когда как Хосок начинает накаляться, как забытый на плите чайник. — Хреново, что даже в этом мы не можем сработаться.  — Хреново, что ты такой упертый там, где это не надо, — язвит Хосок. — Я знал, что это гиблое дело, — качает он головой. — Сразу же было ясно.  — Когда-нибудь ты научишься прислушиваться к кому-то, кто не ты сам, — Чонгук проверяет остроту ножа большим пальцем и молча идет в ту сторону, которую сам считает нужной. Рядом с Хосоком Чонгук как никогда хочет убивать, а руки неумолимо чешутся, норовя искупаться в чужой крови. И так все время, что Чонгук знает Хосока. Наверное, эта ненависть по умолчанию распространялась и на Тэхена, который на самом деле оказался куда приятнее, чем его старший мерзкий брат, и Гук жалеет лишь, что не разглядел этого раньше. Не взглянул в его глубокие океанские глаза по-настоящему, смотря дальше и дольше. Тэхен не выводит из равновесия, открывая рот, как его идиотский брат, и это уже большой плюс.  — Этим ножом зарезал папашу? — кивает Хосок, который все-таки идет следом за Гуком, держа в опущенной руке металлическую биту.  — И не только его, — как-то слишком спокойно отвечает Чонгук, кинув на Хосока ничего не выражающий взгляд.  — Если тебя вдруг схватят, абсолютно все твое дерьмо поднимется в деле. И убийства, и ограбления, которых дохрена, — с каким-то злорадством говорит Хосок, закинув биту на плечо и ухмыльнувшись.  — Наверное, на пожизненное точно потянет, — снова подкидывает Чонгук нож, с прищуром осматривая местность и прислушиваясь к окружающим звукам. Лучше к ним, чем к Хосоку.  — Много наворовал?  — Ага, еще для братика твоего подарок… Хосоку много не надо, он слышит слово «братик», сказанное самым ненавистным голосом, и не сдерживается. Он берет биту поперек и резко придавливает ею Чонгука к кирпичной стене, давя на грудь. Чонгук даже не пытается поднять в ответ нож, приставить к горлу Чона, хотя этим бы точно избавился от давления биты, но у него на губах только ухмылка мелькает. Впервые за все время, что они находятся вместе.  — Ты должен понимать, что мне на все насрать, если дело касается Тэхена, — цедит тут же взбесившийся Хосок. — И если ты не хочешь со мной реальной войны, закрой рот и даже упоминать его не смей.  — Не будь так строг, возможно, этим ты портишь Тэхену жизнь, — с издевкой в черных глазах смотрит Чонгук.  — Чего тебе надо от него? Какого хуя ты ему даришь ворованное дерьмо? Подкатить яйца больше не к кому или ты на меня нарваться так сильно хочешь? — давит сильнее Хосок. Мог бы — глазами мгновенно в порошок стер. Чон сейчас страшно зол, даже полиция тут уступит. И зол на обоих: на Чонгука и на Тэхена. Со вторым он уже предвкушает чертовски серьезный разговор, а первого бы разорвал голыми руками.  — Красивый у тебя брат, — улыбается уголками губ Чонгук. — Невинный, чистый… Хосок-таки бьет в челюсть и уже замахивается для нового удара, только Чонгук его больше не допускает, уклоняется и, толкнув Хосока ногой в живот, отходит от стены, рукой, держащей нож, проверяя челюсть на целостность и сухо усмехаясь. Хороший у Хосока удар, не поспоришь.  — Если ты его хоть мизинцем тронешь, нет, блять, если хотя бы заговоришь с ним, клянусь, Чонгук, я буду стрелять без предупреждения.  — Меня когда-то ебало то, что ты говоришь? — усмехается Чонгук и идет дальше. Он хоть и оставил Хосока позади, двинувшись дальше как ни в чем не бывало, все равно напряжен и в любой момент ждет замах битой, нацеленный на его затылок. И если Хосок действительно со спины ударит — грош цена ему. Но он этого не делает. Взрываясь внутри, борясь с самим собой прямо сейчас, чтобы не развязать еще одну войну под шумок, злясь на день, когда упустил момент сближения Чонгука с братом, он все-таки шагает следом, и это вызывает у младшего какую-то жалкую крупицу уважения. В Бабилоне крыс мало. Люди здесь ничего и никого не боятся, ощутив на своей шкуре немало ужасов и пройдя все круги ада на земле. Они простые, но чести не теряют, что не касается хоронящих себя заживо торчков. Именно поэтому этот народ будет бороться и делать все правильно, без ножей в спину и лишней крови. И Хосок, как ни крути, такой же.  — Меня тоже не ебет, поэтому имей в виду, что я не шучу, — цедит он, снова опустив биту. Чонгук бы продолжил эти провокации, потому что хотя бы на раздраженное лицо Хосока смотреть более приятно, чем видеть его в принципе, но сейчас у них одна общая цель — защитить, и так вышло, что у них общее то, что нужно защитить. Хосок чувствует легкое дуновение ветерка возле своей шеи и сразу же отшатывается. Чонгук, услышав шум, резко присаживается, свернув за угол.  — Твою мать, — рычит Хосок и повторяет за Чонгуком. Он поднимает с земли маленькую темную пулю, ударившуюся об стену за парнем, и сжимает в пальцах. — Резиновые, — с усмешкой заключает он. — Все еще.  — Они все еще не намерены убивать, но и этим, вообще-то, убить можно, — кивает на пулю в пальцах Хосока Чонгук. — Ты видел кого-нибудь?  — Нет, но, я думаю, они шли со стороны жилых домов с окраины.  — Нужно действовать, — говорит Чонгук. Хосок кивает. План прост: выждать момент приближения легавых и напасть, сразу нейтрализовав и лишив их оружия. Хосок прячется за машиной, а Чонгук остается за углом. Когда они слышат приближение шагов не одной пары ног, переглядываются и готовятся нападать. Все происходит быстро. Хосок вырубает одного легавого ударом битой по затылку, пока Чонгук налетает на другого и прибивает к машине, стоящей у обочины. Он прячет нож и вместо этого бьет голыми руками до тех пор, пока полицейский не теряет сознание. На той стороне улицы к ним надвигаются еще четверо.  — Поползли крысы, — рычит Хосок, подняв с земли выпавший из руки полицейского пистолет.  — Не убей, — предостерегает Чонгук, присев за машину. Между ними и легавыми около семидесяти метров, поэтому Хосок уверенно целится в одного из них и стреляет в колено.  — Так-то, — довольно усмехается он, когда попадает, и ноги мужчины подкашиваются. — Ваше дерьмо против вас же, мрази. Он целится снова, уже спускает курок, но вместо выстрела лишь пустой щелчок. Раздраженно бросив его, он достает из-за пояса свой пистолет со свинцовыми пулями и идет прямо на копов.  — Напролом так напролом, — вздыхает Хосок, а Чонгук, не имея возражений, уже решительно идет следом за старшим. План Хосока сразу понятен, поэтому Чонгук прячет руку в кармане своей черной толстовки, будто вот-вот достанет оттуда ствол. Чонгук изначально брать огнестрельное оружие не собирался. Это крайний случай, и к ненужным убийствам Чон точно не стремится. Если нужно будет, он одним незаметным для противника взмахом перережет тому сонную артерию. Годы выживания и борьбы после смерти родителей заставили Чонгука научиться быть сильнейшим. Изо дня в день пряча нож от глаз воспитателей приюта и доставая его лишь наедине с собой, он смог довести свои умения до высшего уровня, с которым ему теперь и без пистолета обойтись — легче легкого. Они с Хосоком даже не сговариваются, у них одна тактика, характерная истинным бабилоновцам, ее они и придерживаются, направляясь прямо к копам. Те тоже настороже, ружья подняты, хотят окружить.  — Валите добровольно, своим ходом, пока можете, — громко предупреждает Хосок. Они смотрят на него как на психа-самоубийцу. В глазах парочки полицейских мелькает узнавание: мало кто не знает в полиции Чон Хосока — наследника порошкового квартала в Бабилоне, который обеспечивает качественной дурью еще и их сраный Йеригон.  — Чон Хосок, не стой на пути, все равно вам всем одна дорога, — отвечает ему один из легавых, самый крупный и высокий. — Лучше вытяни руки. Уж прости, права зачитывать не стану, не тот случай, — усмехается коп и сразу же его лицо немеет, глаза застывают, голова медленно поворачивается вбок. Он опускает взгляд на свое плечо, откуда торчит рукоять небольшого ножа.  — Хватит пиздеть, — цедит Чонгук. Хосок смеется и, совсем не аккуратно вырвав нож из плеча ничего не успевшего понять копа, бросает его обратно Чонгуку, который ловко ловит свое оружие. И тут начинается реальное столкновение. Легавые еще пытаются стрелять, но парням удается выбить оружие из рук. Тогда они принимаются за полицейские дубинки и размахивают ими, пытаясь ударить. Разок проезжаются по боку Чонгука, но тот только сильнее раззадоривается, используя вновь голые руки. Кто-то пытается надеть на Чонгука наручники. Внезапно полицейских становится больше, и они окружают двух парней со всех сторон, а Хосок жалеет, что они изначально не устроили перестрелку, чтобы уж наверняка. Вместо этого он обороняется своей битой, ловя особый кайф от ломающихся костей. Один из копов умудряется замахнуться и зацепить Хосока дубинкой, которая мажет по его щеке и оставляет там ярко-алый след удара. У Хосока глаза кровью наливаются. Как давно он хотел как следует оторваться на этих пугливых крысах, не добавляя себе головной боли из-за терок с ними. Теперь все даже вполне легально. Чонгук мысленно о том же говорит, и этим с Хосоком соглашается. Младший сдергивает с руки браслет наручников, который не успел заковать его запястье, словно дикий зверь, не поддающийся жестоким рукам, пытающимся надеть ошейник и затащить в клетку. В этот момент кто-то бьет в плечо, но Чонгук почти не чувствует боли, слишком сильно в нем бурлит все уничтожающая ярость, чтобы на такой мелочи как боль концентрироваться. Это тот редкий момент, когда они с Хосоком слепы и движимы одними эмоциями. В той бешеной темной энергии, что их разжигает, в ненависти и в стремлении защищать свое до последнего. Тут взаимная неприязнь притупляется и почти не видна, как затерявшееся в толпе чувство почти незначительное, нелепое. И всем ясно, что это временно, но сейчас не об этом. Хосок тягается с их дубинками своей металлической битой, красиво переливающейся на свету, ей добавляет красок кровь полицейских, посмевших отбирать у них то, в чем всех их жизнь состоит. И хоть сильна его жажда снова поднять пистолет и без лишних церемоний перестрелять врагов, облегчив себе этим задачу, он все равно всегда будет за честность и справедливость в бою. Только кому-то из этих ублюдков это чувство оказывается чуждо, потому что Хосок краем глаза видит ствол, который один из них достал из кобуры, видит, как дуло направлено прямо на него, и он осознает, что не успеет предотвратить выстрел, который точно покалечит, если не грохнет. Двинуться невозможно, схватили двое. Расстояние слишком близкое. Это видит и Чонгук. Он достает нож и в доли секунды мечет его прямо в ладонь, направившую пистолет на Хосока. Болезненный крик и звонкое падение пистолета на асфальт. Хосок срывается, в ярости распихав полицейских, и с разбегу бьет едва не убившего его копа ногой в живот. Тот падает, не сумев устоять на ногах, Хосок на него налетает сверху и бьет ногами, смотря на все через красную пелену чистого гнева. Пока Чонгук расправляется с остальными, Хосок добивает того и возвращается в строй, протягивая окровавленный нож его владельцу и молча кивая. Кровопролития не удалось избежать. Хосок и Чонгук шумно дышат, приходя в себя после новой стычки. Чонгук присаживается на корточки и вытирает лезвие ножа об рукав бессознательно лежащего на земле полицейского.  — Гребаный детский сад. И где их танки? — взрывается Хосок, замахнувшись битой в воздухе, но так никого и ничего не ударив.  — Скоро они начнут предпринимать серьезные меры, — Чонгук так и сидит, подняв голову и отстраненно наблюдая за разъяренным Хосоком.  — До этого момента тут не должно быть ни единого их следа. Скоро наши подъедут. Оставим их здесь и двинем на подмогу к северной части.  — Нужно выставлять крепкие границы, — говорит Чонгук, рассматривая свои разбитые костяшки.  — У нас достаточно оружия для этого. И его сразу надо было применять, но все вы дохуя честные. А этим мразям я не верю, — выплевывает Хосок, пнув ногой лежащего перед ним копа. Чонгук слизывает кровь с губы и поднимается.  — Пока война не начнет оставлять за собой больше крови, и мы не станем ее проливать, — пожимает он плечами.  — Он, блять, собирался грохнуть меня, — не может угомониться Хосок.  — Не без ублюдков. А за твою голову им наверняка награда назначена.  — Спасибо, что не дал им заполучить мою голову, — сухо говорит старший, явно испытывая странные и раздражающие чувства из-за благодарности к тому, с кем он врагом считается уже давно. И все-таки это правда. Он благодарен, ему жизнь только что спасли. И тут уже неважно, кто. — Должен буду.  — Отдай мне своего братика, — скалится Чонгук и идет к подъехавшему к ним массивному серебристому пикапу.  — Ты, блять, перегибаешь, Чонгук, — рычит Хосок.  — Не ебет, — тянет Чонгук и запрыгивает в багажник. Хосоку хочется разбить ему голову битой, но он, увы, обязан ему за свою жизнь. И как же жаль, что именно этому человеку.

***

После переговоров, в ходе которых обсуждались дальнейшие планы Бабилона против нападения полицейских, Чонгук вынужден ехать в особняк Чонов. Он бы сто раз повторил в голове твердое «нет», но почему-то Дину захотелось с ним увидеться, о чем мрачно сообщил Хосок, еще не осознавший все, что произошло всего лишь за один день. И вот он входит в огромный дом самой влиятельной семьи в Бабилоне и ненавидит каждый его сантиметр. Дин сидит в гостиной и уже готовится разливать шотландский виски восемнадцатилетней выдержки, от которого Чонгук заранее готов отказаться. Хосок проходит следом, будто палач, приведший узника на казнь. И все-таки ему до отца далеко. Один только вид этого мужчины Чонгука заставляет быть более бдительным и осторожным в словах. Не боится, нет. Страх он похоронил вместе со своим отцом на центральном кладбище-парке много лет назад. Однако Чон Дин внушает силу и веет от него угрозой на километры. Это и восхищает, и настораживает.  — Чонгук, — поднимает голову мужчина и коротко улыбается. Тот кивает ему. — Садись, чувствуй себя, как дома, — кивает на кресло напротив Дин. Чонгук мысленно усмехается. Как дома, да в таком замке. Если бы он еще знал, каково себя чувствовать в подобных местах. И все же он садится, отказываясь от виски. Зато Хосок подходит к бару и наливает себе коньяк. Ему расслабиться необходимо.  — Ты не дал им убить моего сына, — с искренней благодарностью говорит Дин. — Ясное дело, что наши кварталы давно не в ладах, но при всем этом сейчас мы все едины, и это правда очень важно для меня. Такие юные, а уже боретесь за свою землю и помогаете друг другу. Я не могу быть там с вами, но отсюда делаю все, что в моих силах.  — Любой бы так поступил, — пожимает плечами Чонгук. — Иначе это предательство Бабилона. Даже если в глубине души Чонгуку самому хочется пристрелить Хосока.  — Увы, не каждый. Люди сейчас не те. Жестокие эгоисты, ищущие выгоду. Порой так поступать необходимо, но это с какой стороны посмотреть. Ситуация с твоим отцом… — на этих словах тучи над головой Чонгука сгущаются, взгляд твердеет. Он не собирается скрывать это и делать вид, что этой семейке можно просто брать и говорить о том, что их не касается. — Там бездействие привело бы к более губительным последствиям. Так нельзя говорить, но я на твоем месте поступил бы так же. Я помню его. Он был настоящей проблемой для всего Ба…  — Раз уж вы поблагодарили меня за спасение своего сына, я могу идти? — раздраженно прерывает мужчину Чонгук. Тот пытается дружелюбно улыбаться, но эта улыбка не доходит до его глаз.  — Конечно. Я лишь хотел сказать, что если тебе что-то нужно будет, ты всегда можешь обратиться к нам. Чонгуку плевать, он с этой самой секунды не слышит, потому что с появившимся в проеме Тэхеном сияние голубых глаз словно осветило эту огромную гостиную. До жути красивый мальчишка сразу замечает Чонгука и наверняка не понимает, почему тот находится в его доме. Он вопросительно глядит на отца и брата, потом снова на Чонгука.  — Да, спасибо, — незаинтересованно бросает Чонгук Дину и поднимается, надеясь скорее выйти из поля зрения мужчины. — Я пойду, — Хосок уже сверлит его предупреждением в темных глазах, даже едва заметно мотает головой. Но Чонгук снова плюет на него, как и всегда, и выходит из гостиной. Тэхен идет за ним к выходу, чтобы проводить гостя. Потому что так надо. Потому что это Чонгук.  — Чонгук, — зовет он опасливо негромко. — Что случилось? В дверях, уже почти выйдя, тот оборачивается и смотрит на парня.  — Да ничего, — бросает Гук. Он своим порывам и желаниям порой не хозяин, и поэтому его резкий холодный взгляд смягчается под наблюдением двух голубых озер, смотрящих прямо на него. — Не хочешь развеяться? — предлагает Чонгук. Он замечает мелькнувшего за спиной Тэхена Хосока и сдерживает ухмылку. Тэхен как конфети внутри взрывается, заполняя душу множеством ярких цветов и сердец, слыша это, но тут же праздник внутри него затихает, стоит вернуться в реальность, в которой брат, мягко говоря, будет не в восторге, если младший примет предложение главного грабителя Бабилона. Чонгук это смятение в глазах парня замечает.  — Тебе не о чем переживать. Но другое дело, если ты не хочешь, — пожимает плечами Чонгук.  — Хочу, — слишком быстро отвечает Тэхен, брови его взмывают вверх. Чонгуку даже хочется улыбнуться, потому что это выглядит довольно мило, но сдерживается.  — Тогда не вижу проблемы.  — Я сейчас, — мешкает Тэхен и быстро взбегает по лестнице на второй этаж, даже про отца и брата позабыв. Чонгук прослеживает за ним и сразу же возвращает взгляд на вышедшего из подполья Хосока, который не дал себя засечь брату и снова появился на горизонте.  — Война войной, но я тебя все так же не перевариваю, ты это не забывай никогда, — Хосок звучит серьезно, с былой ненавистью в голосе, но тон его ровный, холодный, и говорит он негромко наверняка, чтобы не привлечь отца, находящегося в гостиной. — И не вздумай даже на секунду решить, что можешь трогать Тэхена.  — Ты этого не узнаешь, — оскал мелькает на губах Чонгука. Есть особый кайф в том, чтобы играть на нервах Чона.  — Узнаю, не сомневайся. И ствол всегда при мне.  — Ты мне должен, так что смирись, — пожимает плечами Чонгук. — И расслабь рожу, тошно смотреть. Я прокачусь с ним немного, пообщаюсь.  — Дела квартала он тебе не выдаст, не надейся, — Хосок, слыша шаги возвращающегося Тэхена, отступает обратно в гостиную, не сводя с Чонгука угрожающего взгляда.  — У тебя паранойя, друг, — Чонгук крутит у виска и ухмыляется. Как только Тэхен спускается, о его брате Гук напрочь забывает. Тэхен надел оверсайз толстовку лилового цвета и сменил домашнюю обувь на белоснежные блейзеры с черным крючком сбоку.  — Ты тут явно не сам с собой разговаривал, так что объяснишь мне в машине, что происходит, — щурится Тэхен и выходит из дома, Чонгук следом. Тэхену приятно вновь оказаться в резвой сильвии Чонгука, звук движка которой похож на мурчание дикой кошки. Они выезжают за территорию особняка. Чонгук неторопливо ведет машину и хмуро оглядывает улицы Бабилона, держа руль одной рукой, а другую свесив с опущенного окна. Еще один день они миновали, сдержав оборону, и улицы временно поутихли, оставив послевкусие хаоса в воздухе. Голос Тэхена отвлекает от тяжелых мыслей, которые уже были готовы навалиться на Чона волной.  — Итак, — тянет Тэхен. — Хосок не пристрелил тебя и меня следом. Что все это значит?  — Не знаю, — просто отвечает Чонгук, коротко глянув на парня, сидящего рядом. — Может, он смирился и понял, что вставать на моем пути бесполезно.  — Звучит как что-то из раздела фантастики, — негромко посмеивается Тэхен. — Серьезно, это полный бред, — он прикусывает губу и на секунду задумывается. — На твоем пути. А что это за путь такой?  — Путь покорения тебя, — говорит Чонгук, смотря парню в глаза. Он определенно заставил его пылать, потому что Тэхен выдерживает паузу, в которую пытается переварить услышанное и мысленно прокричать: «да ты уже меня покорил».  — Я хочу понять, почему, — Тэхен едва заметно улыбается. У него внутри поднимается легкое волнение от возможного ответа на вопрос, который задать все-таки стоило. Чтобы успокоить свою душу или в чем-то своем убедиться, потому что так куда лучше, чем быть в неведении. И он уже с замиранием сердца ждет, что скажет Чонгук и воспримет ли вообще правильно этот вопрос, но…  — Твой брат мне совершенно не доверяет, — бросает смешок Чонгук, смотря на зеркало заднего вида. Тэхен поворачивается к зеркалу со своей стороны и замечает слишком вызывающий большой и грозный черный джип брата, тянущийся за ними с того конца улицы.  — Господи, — вздыхает Тэхен, закатив глаза. — Я же сказал, так просто с ним не бывает. Решил следить за нами. Не первый раз такое, — бурчит Тэхен, сложив руки на груди и вжавшись спиной в кожаное сидение.  — Ты пристегнут? — вдруг зачем-то спрашивает Чонгук.  — Да, конечно, — слегка настораживается Тэхен и перепроверяет ремень безопасности.  — Тогда поехали, — с азартом, блеснувшим в глазах, говорит Чонгук, и Тэхена резко прижимает к спинке сидения. Сильвия уже не такая нежная в своем мурчании, скорее, как разъяренный зверь, и летит она по ночной улице Бабилона, как сверхбыстрая тень, за которую не ухватиться, не поймать.  — Чонгук… — взволнованно выдыхает Тэхен, выпучив глаза и глядя на дорогу. Сердце от страха выбивает себе путь наружу, а Чонгук жмет на газ с самым непринужденным лицом. — Осторожно, — предостерегает Тэхен, хотя и понимает, что это вряд ли чему-то поможет. Чонгук смотрит прямо на дорогу, периодически поглядывает на зеркало заднего вида и, ведя руль одной рукой, другую держит на рычаге передач. Ощущение, что он бы и с закрытыми глазами смог петлять по улочкам района. И на миг Тэхен даже забывает о страхе скорости, смотря на парня с чистым восхищением. На повороте Чонгук делает маневр, быстро выкручивая руль, из-за чего машину плавно заносит.  — Думаешь, твой брат на своем автобусе сможет нас догнать? — шутливо спрашивает Чонгук, на прямой улице вновь набирая скорость.  — Кажется, мы оба знаем ответ, — голос у Тэхена запыхавшийся, возбужденный из-за выброса адреналина, а глаза кажутся больше обычного. Он уже представляет, как сейчас вскипает брат, пытаясь не упустить их из виду. Но разве за тенью угонишься? Он где-то вдалеке еще мелькает, не сдается, как и ожидается от Хосока, но черный ниссан, рожденный для изящных дрифтов, легко ускользает, уносясь все дальше от квартала мороженщиков. У Тэхена восторг искрится в глазах, в удовольствии посмотреть на которые Чонгук себе не отказывает. Уголки его губ поднимаются в легкой улыбке, потому что Тэхен выглядит по-детски восхищенным. И правда ведь: невинный, чистый и довольно простой в своих эмоциях. Он казался загадкой, которую Чонгук разгадал, стоило ему приблизиться. Тэхен всего лишь раскрывается возле тех, кому доверяет, показывая чистое сияние маленького сапфира его души. Тэхен прост. Вот, какой итог подводит Чонгук. Оживляя кварталы рычанием мощного двигателя, они ускользают от слежки Хосока довольно быстро. Чонгук вновь замедляется и подъезжает к той самой заброшенной площадке для баскетбола.  — Мне начинает нравиться это место, — отмечает Тэхен, открыв дверь. — Его все забыли, но в нем есть что-то особенное.  — Тут играли еще до того, как мы появились на свет, — Чонгук вытаскивает из багажника плед и выходит из машины. Ночь тихая, межквартальные перестрелки, ставшие частью жизни бабилоновцев, поставлены на паузы другим врагом. На небе россыпь звезд и звуки сверчков, которых наконец-то слышно. Они заходят на площадку и идут в самый центр, где Чонгук расстилает плед на траве.  — Ты же не боишься змей? — спрашивает он Тэхена и опускается на плед. Тот на него испуганно глядит, затем переводит взгляд себе под ноги, на траву.  — Чонгук, только не говори, что тут водятся змеи… — тихо, будто эти самые змеи могут его услышать, говорит Тэхен, мечтая вернуться в машину и уехать отсюда подальше.  — Они везде водятся, — слабо улыбается Чонгук, глядя на оцепеневшего парня, готового удариться в истерику. — Да шучу я, иди сюда, — он хлопает по пледу возле себя, но Тэхен все еще стоит как вкопанный и испуганно смотрит на Гука, колеблясь в своем решении довериться и на этот раз. — Клянусь, ни одна змея тебя не тронет. Веришь мне?  — Очень хочется, — тихо бормочет Тэхен и осторожно садится на плед, все еще боясь шуметь и этим тревожить возможных змей. — Если забыть об этих существах, тут очень мило. Это твое любимое место?  — Церковь и эта площадка, — Чонгук ложится на спину и подкладывает под голову согнутые в локтях руки. Тэхен глядит на него сверху вниз и очаровывается звездным блеском в черных глазах. Когда-то Чонгук внушал потаенный в сердце Тэхена страх и отторжение, он кричал об опасности одними только глазами, предупреждая не приближаться, а теперь эти глаза — тихое и безмятежное море, где сладко спят звезды. И Тэхен хотел бы прилечь рядом с ними. Поэтому он опускается возле Чонгука, касаясь его теплого бока своим, и топит яркие звезды в синеве потемневших вместе с ночью глаз.  — Брошенные всеми места, — задумчиво и негромко говорит Тэхен. — Чем они привлекают тебя?  — Отсутствием людей, — так же тихо и коротко отвечает Чонгук, не горя желанием углубляться в эту тему.  — Ты никогда и не казался мне любителем тусовок, — Тэхен берет один шнурок капюшона и перебирает пальцами, не уводя глаз от неба. — И любителем парней тоже, — вдруг добавляет Тэхен и больно прикусывает губу в легком волнении.  — С тобой любой усомнится в своих предпочтениях, — Чонгук поворачивает к нему голову. И вот теперь Тэхен теряется в его глазах, что так близко.  — Я не знаю, что сказать… — шепчет Тэхен с еле уловимой дрожью.  — Где мой подарок? — спрашивает Чонгук, зацепившись взглядом за шею парня, которую ничего не украшает. — Почему снял?  — Чтобы Хосок не стал задавать ненужные вопросы, — мямлит Тэхен, под пристальным взглядом чувствуя себя провинившимся.  — Он в курсе, не парься, — холодно звучит Чонгук, и от этого будто температура тела Тэхена вдруг падает. Он действительно чувствует себя чертовски виноватым, учитывая, какой ценой этот подарок ему достался. — Тебе должно быть плевать на то, что скажет твой брат. Не он твою жизнь проживает. Ты ведь не можешь ему указывать, куда ему идти и с кем общаться? Тэхен коротко мотает головой, молча соглашаясь с Чонгуком.  — Ты не понимаешь, это другой случай, Чонгук. Мы с соперничающих кварталов, и лишь это бесит Хосока.  — Мне плевать, что его бесит, — Чонгук поворачивается к парню боком и касается его подбородка пальцами, мягко берет его и глядит в еще более яркие из-за небесного света глаза. — Что мне поделать, если я хочу смотреть на тебя, голубоглазка?  — Смотри, — выдыхает Тэхен, позабыв обо всем мире вокруг, потому что вся его суть и сила сконцентрированы в глазах напротив, и эти глаза зажигают, рождают новые чувства в Тэхене и делают уязвимым, но это не пугает. Быть уязвимым перед Чонгуком хочется, и пусть никто это не понимает. Ни брат, ни Наоми, ни кто-то еще. Тэхену так хочется. — Смотри, сколько хочешь, Чонгук. И не только смотреть тянет. Его светло-розовые губы соревнуются с глазами-забвениями, и Чонгук проигрывает обоим обстоятельствам, подаваясь вперед и накрывая эти красивые губы своими. Тэхен полностью поворачивается к нему и медленно, волнительно как в первый раз отвечает, двигая губами, позволяя чужим скользить по ним и захватывать больше территории, потому что в итоге язык Чонгука проникает в рот парня и изучает тоже как в первый раз, смакуя послевкусие манговой жвачки и смешивая со своим сигаретным. Медленный поцелуй становится глубже и быстрее. Тэхен слегка царапает короткими ногтями кожу на затылке Чонгука, пока руки того переплывают на талию младшего. Тэхен уверен, что когда рядом с ним Гук, когда он прикасается хоть как-либо, его давление пробивает все потолки и скачет, как безумное. Есть угроза аритмии и тахикардии, но Тэхен старается расслабиться максимально и полностью раствориться в удовольствии, чтобы не думать о том, что ему может случиться плохо от концентрации кайфа. Его уже охватывает возбуждение, приятным тянущим ощущением сжимаясь внизу живота и ударяя в пах, где начинает пульсировать. Всего-то нужно было поцеловать и потрогать. Тэхену было бы стыдно за свою бурную реакцию на невинную ласку, но Чонгуку хорошо известно, отчего такая сверхчувствительность. И это не может не приносить дополнительного удовольствия. Чонгук чувствует, как Тэхен то напрягается, то мелко дрожит, то пытается расслабить тело и не отставать в поцелуе, который уносит его все дальше и дальше, и решает идти дальше, потому что и сам уже голову теряет, давая власть возбуждению, которое он не в силах контролировать. Чонгук скользит прохладными пальцами под толстовку парня, гладя нежную смуглую кожу и оставляя мурашки там, где он проходился. Тэхен с полустоном выдыхает в поцелуй, жмурится и инстинктивно жмется к Чонгуку ближе, отчаянно нуждаясь в тесном контакте, как в воздухе. А когда прохлада его пальцев задевает сосок Тэхена, тот не сдерживает полноценного стона, собирает в легких кислород и соскальзывает губами на подбородок Гука, который гладит его грудь и сносит крышу раньше времени. У Тэхена уже крепко стоит, ноет, жаждая прикосновения. Он слепым котенком тычется носом в его шею, целует и облизывает, сжимая в пальцах черную худи Гука, поднимается к губам и снова оказывается поглощенным. Рука Чонгука исчезает из-под толстовки и спускается к ширинке на чуть свободных рваных джинсах, которую натянуло возбуждение парня. И только Тэхен слышит, как вжикает молния, резко распахивает глаза с расширенными зрачками, будто в океане разверзлась черная бездна, и кладет руку на грудь Чонгука, чуть отдаляя от себя.  — Ты чего? — хмурится тот. — Я делаю что-то не так?  — Я… — красный и запыхавшийся Тэхен снова глядит виновато, наполовину со страхом, который не хотел бы обнажать, вот только Чонгук успел его прочесть. — Мне немного страшно, — тихим голосом признается он, надеясь, что его не услышат, и опуская взгляд. Кажется, будто Чонгук сейчас просто рассмеется и пошлет его к черту.  — Тэ, — Чонгук снова трогает двумя пальцами его подбородок, заставляя взглянуть на себя. — Мы не обязаны это делать, — говорит он мягко, и его голос немного успокаивает Тэхена.  — Просто я никогда… и сейчас, так внезапно… — обрывисто говорит тот, выглядя растерянным. — Я… я не готов и… и змеи! — в ужасе выдыхает он наконец. Чонгук негромко смеется и успокаивающе целует Тэхена.  — Я же сказал, никакая змея к тебе не посмеет подползти.  — Откуда тебе знать… — тихо спрашивает Тэхен.  — Я тут часто играю и ни одну еще не видел, а если увижу — придушу голыми руками. Тебе не о чем волноваться, голубоглазка, — гладит по щеке Чонгук. — И о том, что я буду настаивать. Я не такой.  — Хорошо, — с облегчением кивает Тэхен и говорит еще тише: — Но мне все еще нужно кончить…  — Как и мне, — криво улыбается Чонгук. — Ты с ума сводишь. Тэхен целует, мечтая вернуть то чувство эйфории, которое он сам же рассеял страхом, и, надавив на грудь Чонгука, чтобы тот лег обратно на спину, садится сверху, задницей прямо на бугорок под штанами парня, отчего тот утробно рычит и крепкой хваткой берет бедра Тэхена. Желание в удвоенном количестве возвращается и завладевает обоими. Тэхен наклоняется к Чону, утыкается лбом в его плечо и начинает неуверенно двигать бедрами, следуя за слепым желанием, завладевшим мозгом. Оттого и неловкость улетучивается, не имея места на передовой. Тэхен уверен, ему много не надо, он и без рук кончит, от одного лишь сухого трения, от которого и Чонгука кроет по полной программе. Это выглядит очень горячо и заводит еще больше, поэтому Гук спускает руки на красивую и далеко не плоскую задницу и мнет ягодицы через грубую джинсу, представляя, как насаживает Тэхена на свой член. Еще немного, и сам спустит в штаны, как школьник. Он приподнимает бедра навстречу, вжимает в себя Тэхена и кусает за чувствительную мочку уха, из-за чего тот глухо стонет в плечо Гука. У них напряжение, давление и жар. Тэхен такого никогда не испытывал. Он упирается одной рукой в грудь Чонгука, а другой ныряет под свое нижнее белье и сжимает головку в пальцах. Он двигается медленно, плавно, изогнувшись в спине. Чонгук хотел бы посмотреть на его изящество со стороны в этот самый момент. Его от одного вида Тэхена на пике кроет, потому что парень выглядит как шедевр. Еще на той тусовке, случайно увидев секретное, Чонгук загляделся, представил, каково увидеть его в момент удовольствия, когда это удовольствие он получает с… тобой. Теперь он это знает. Теперь у Тэхена губы искусаны не им самим, и у его возбуждения есть автор. Чонгуку хочется его повалить, накинуться сверху, лишив всей этой ненужной одежды, которая прячет настоящее сокровище под собой, но и это — высший кайф. Тэхен до ужаса хорош. До скрипнувших друг о друга зубов, до следов на его ягодицах даже через грубую ткань, до того, что у Чонгука временное помутнение. Тэхен ускоряется, двигает бедрами так, что трение усиливается, и рукой себе помогает, доводя до оргазма, что вот-вот уже. Он заламывает брови, отчаянно пытаясь не стонать громко, цепляется зубами за губу, и все равно не может. А Чонгуку хочется слышать его и знать, что даже без реального секса смог доставить ему удовольствие. Он кончает себе в руку с красивыми низкими стонами-мелодиями, снова утыкается в шею Чонгука лицом и восстанавливает сбившееся дыхание, пока Чонгук пытается разобраться со своей проблемой. Тэхен отлипает и садится Чонгуку на колени. Тот садится и, накрыв ладонью затылок Тэхена, притягивает к себе и целует. Слегка агрессивно и голодно, но он на пределе, и Тэхен это чувствует. Снова отключая мысли, он с каким-то невероятным волнением, бьющим в груди, скользит рукой по груди Гука и, сунув руку под резинку спортивок и нижнего белья, касается пальцами возбужденного твердого члена, что сразу же реагирует на прикосновение. Чонгук рычит в поцелуй, кусает губы, ловит зубами горячий язык и сжимает волосы парня в кулаке, жаждая большего. Тэхена волнует и радует такая реакция. Значит, он делает все правильно, значит, Чонгуку это нравится. Поэтому он, сидя на нем, высвобождает член из слоев одежды и обхватывает своими длинными красивыми пальцами, размазывает сочащуюся смазку по головке и всей длине медленным и слегка неуверенным движением, боясь сделать что-то не так. Однако в дрочке он мастер, сам себя натренировал. У Чонгука он толще, крупнее, и это с ума сводит. Тэхен бы точно сейчас не выдержал его, но представлять внутри себя до дрожи приятно. Одна только мысль снова заводит, поэтому Тэхен старается не думать об этом слишком много, пока дрочит Чонгуку, терзающему его губы. До безумия приятно. А это даже не секс. Чонгук наконец доходит до пика, спустив в руку Тэхена, поправляет приспущенные белье и спортивки, долго целует вкусные губы, гладя по нежной щеке большим пальцем, и снова падает на плед. Тэхен вытирает ладонь и ложится рядом, положив голову ему на грудь, где под ухом быстро бьется горящее сердце.  — Эта площадка отныне будет местом дрочки, — выдает Чонгук, снова окунув взгляд в небесное море. На губах его расцветает легкая улыбка. — Местом охуенной дрочки, — добавляет он, а Тэхен смущается. Щеки пылают.  — Рад, что тебе понравилось, — улыбается он. Еще немного полежав в молчании, не смущающем никого из них, они возвращаются в машину. Чонгук снова ведет ниссан расслабленно, неторопливо, и выглядит каким-то задумчивым, а Тэхен, сидящий рядом, путает пальцы в его смоляных волосах и не может перестать с ними играть, найдя в этом какой-то свой антистресс. А Чонгук и не против. Прикосновения Тэхена приятные, мягкие и невесомые.  — Думаешь, это все дойдет до смертей? — спрашивает Тэхен негромко.  — Этого нельзя допустить. Это дерьмо только начинается, они сейчас контролируют наши границы, но ночью сюда не суются, боятся. И правильно делают. По ночам на улицы Бабилона настоящие звери выходят и щадить легавых точно не станут, — отвечает Чонгук, крутя руль и медленно двигаясь по как никогда тихим улицам.  — Ты о таких как ты и Хосок? — поднимает бровь Тэхен. — Потому что вы именно они. Не в плохом смысле. Район не падет, пока есть вы, а я… — Тэхен затихает. — Я не годен для защиты. Несмотря на место, в котором я родился, жестокость не в моем характере.  — Вся она досталась твоему брату, — кидает на парня взгляд Чонгук. — Это не делает тебя хуже. Ты хорош в баскетболе.  — Ты признаешь это? — оживляется Тэхен, уставившись на Чонгука.  — Я никогда и не отрицал, — посмеивается Чонгук. — Наши терки решаются на площадке, и ты делаешь это красиво.  — Благодарю, это честь — слышать такое от соперника, — усмехается Тэхен. Он как никогда счастлив. Проводя с Чонгуком время, которое когда-то исчислялось секундами, в которые у них образуется мимолетный зрительный контакт, Тэхен начинает чувствовать, как сердце в груди растет, заполняясь чувствами, с которыми не совладать. Забыть бы о происходящем, о наступившей внезапно смуте, о которой они со своей и так паршивой жизнью не просили. Забыть бы о сковывающих обстоятельствах, которые гложут Тэхена, уже представляющего, как Хосок непременно поднимет эту тему и будет бурно протестовать, ведь даже не зная, что своему брату счастье затмевает этим. Тэхен не хочет об этом думать, хочет, закрыв глаза, ловить порывы ветра кончиками пальцев, а другие путать в волосах Чонгука, как будто в сказку попал. Наоми точно удивится, и Тэхен улыбается тому, как в его голове выглядит реакция подруги на то, что происходит между ним и Чонгуком. Вот о чем приятнее думать. О сводящих с ума поцелуях Гука, о его резких, но пускающих мурашки по коже прикосновениях и о его самом сексуальном голосе, которым он так крышесносно произносит «голубоглазка», что из чьих-нибудь других уст заставило бы Тэхена закатить глаза и пройти мимо. А с ним Тэхен чувствует, что заходит далеко, добровольно стирая из памяти обратный маршрут. И никто его пусть там не найдет. Они подъезжают к особняку Чонов, когда Хосок пишет брату седьмое сообщение с угрозой, что поднимет весь наркоквартал на его поиски.  — Иногда он слишком… — робко улыбается Тэхен. Чонгук уже не заезжает во двор, не желая лишний раз находиться на территории раздражающего Хосока, поэтому останавливается у высоких ворот, не глуша двигатель.  — Он плохого мнения обо мне, если думает, что я могу сделать с тобой что-то плохое, — коротко усмехается Чонгук, повесив руку на руле и не отказывая себе в удовольствии наглядеться на парня напоследок.  — Главное, что я верю тебе, — тихо говорит Тэхен. Чонгук тянется к нему и урывает поцелуй, собрав его с пухловатых губ. Он будто опьянен и выглядит слегка расслабленным, и от этого Тэхену еще комфортнее рядом с ним. Знать, что это его, тэхеново, влияние. Чонгук вблизи не так чудовищен, как может показаться.  — Классно прокатились, — улыбается в поцелуй Тэхен.  — Когда это дерьмо с копами закончится, свожу тебя на гонки в Йеригоне, — обещает Чонгук, скользнув большим пальцем по мягким губам, контакт с которыми слишком трудно разрывать.  — Сам в них участвуешь? — снова с этим детским удивлением спрашивает Тэхен.  — Ты видел, на что она способна, — Чонгук слегка похлопывает ладонью по рулю.  — Тогда буду ждать, — Тэхен оставляет на губах парня еще один поцелуй. Ворота перед автомобилем начинают медленно открываться. — Ладно, гони скорее, Хосок наверняка с автоматом сейчас выйдет, — хихикает Тэхен и выскакивает из сильвии.  — Да хоть на танке, — говорит уже в пустой салон Чонгук, с улыбкой смотря убегающему домой Тэхену вслед, затем, когда ворота за ним тут же закрываются, выруливает, держа путь к родному кварталу.

***

Юнги не находит себе места уже несколько дней. Он все так же ходит в университет и живет той жизнью, которой жил до событий в Бабилоне и о которых как никто другой знает, как и Джин, разделяющий его тревогу. Юнги листает новости, из которых узнает, что Бабилон дает отпор и не собирается сдаваться, полиции становится все труднее, но к жестоким методам путем убийств они не прибегают, что лишь вопрос времени. И Юнги хочет верить, до этого не дойдет. Он не знает, каков будет итог, пусть только люди не страдают. И Хосок… Пусть себя бережет. От мысли о нем, где сразу же себе находит место и беспокойство, Юнги старается всегда отмахиваться, злясь на самого себя. Он ходит за отцом по пятам, когда тот возвращается домой полностью истощенным и загруженным одним огромным обстоятельством, спрашивает о том, как там дела, но ничего так и не слышит в ответ. Отец говорит, что очень устал, и сразу же поднимается в спальню. Мама тоже переживает, но лишь за жизнь своего мужа. Юнги переживает за всех, и это не дает ему ночами спокойно спать. Лежа в кровати с наушниками в ушах и тихой читкой приятным голосом, он смотрит в потолок, сложив руки на животе, и уже представляет, как весело будет утром вставать на учебу. Сквозь музыку он начинает слышать звонок входной двери, но не сразу обращает на него внимание, поначалу решив, что это новый звук в песне, но когда звонок не прекращается, Юнги, поняв, что тот по звучанию не к месту, резко подскакивает и вырывает наушники из ушей. Он подлетает к окну, решив сначала проверить, кого принесло к ним почти что в три часа ночи, и каково его удивление, когда он видит слишком хорошо знакомый черный джип.  — Вот блять, — шипит Юнги и, накинув поверх футболки толстовку с названием университета на спине, босым выскакивает из спальни и несется на первый этаж, боясь не успеть, из-за чего родители проснутся и увидят на пороге его… Бабилоновского гангстера. Юнги распахивает дверь, как ошпаренный, и стоит перед совершенно спокойным и даже хладнокровным Хосоком с огромными глазами, в которых кричат замешательство, волнение и злость.  — Какого черта ты тут забыл, Чон Хосок? — стараясь звучать тише, спрашивает Юнги.  — Где папочка твой? — Хосок одаривает его теплым взглядом, но тут же поднимает глаза куда-то за спину парня и снова холодеет. — Скажи ему, что гости пришли.  — В три часа ночи! Он спит, как и все нормальные люди! — язвит Юнги, ежась от ворвавшейся с улицы ночной прохлады. Хосок замечает, как Мин босыми ногами переминается, поджимая плечи, и шагает внутрь, закрывая за собой дверь. Юнги даже запротестовать не успевает, упирается руками в его надвинувшуюся на него крепкую грудь и хочет кричать в панике. Если родители увидят своего сына возле одного из главных во вражеском Бабилоне, инсульт схватят. — Хосок, нахрена?! — шепотом кричит парень.  — А ты тогда чего не спишь? — поднимает бровь Хосок, все еще сохраняя холодную сдержанность. — Говорю же, такой же ненормальный, — хмыкает он.  — Я занимался, — мямлит Юнги, но тут же спохватывается, сделав своей целью выдворить Чона как можно скорее.  — А, ну хорошо, — улыбается Хосок и тут же заставляет землю под ногами Юнги дернуться, как и его самого. — Капитан Мин, — громко говорит он, отодвинув ошарашенного Юнги.  — Хосок, прекрати! — умоляет Юнги, хватаясь за руку парня.  — Капитан Мин, просыпайтесь скорее, тут дело важное, — еще громче говорит Хосок, не сдерживая усмешки, глядя на пыхтящего мальчишку, который теперь пытается ему закрыть рот своей ладошкой.  — Я убью тебя, честное слово, — рычит Юнги. Отец Юнги, едва успев накинуть на плечи халат, с заряженным пистолетом в руке спускается на первый этаж, и Юнги замирает прямо перед Хосоком, в которого мужчина тут же целится. Они друг друга со своим личным противостоянием на улицах Бабилона давно уже узнали.  — Доброе утречко, — широко улыбается Хосок, помахав рукой, пока Юнги едва не теряет сознание от напряжения. Тут сейчас может произойти что угодно.  — Какого черта ты забыл в моем доме? — рычит капитан Мин и кидает вопросительный взгляд на своего сына. — Иди сюда, Юнги.  — Пап, он ничего мне не… — тут же Хосок резко тянет его и прижимает спиной к себе, одной рукой держа поперек груди. Пальцами другой он изображает пистолет и прижимает два пальца к виску застывшего статуей парня.  — Пусти его, — делает шаг в их сторону старший Мин, у которого от нервного напряжения сейчас вены на висках полопаются. Хосок смеется, а Юнги закатывает глаза.  — Ни с места, капитан, иначе я вышибу ему мозги, — предупреждает Хосок, стараясь звучать серьезно, хотя хочется рассмеяться капитану прямо в лицо. Видел бы он только себя со стороны.  — Ты здесь в игры вздумал играть?! — кричит мужчина. — Пусти его сейчас же! Сюда уже едут полицейские, — врет он. — Зачем ты явился в мой дом?  — Да дело есть, — пожимает плечами Хосок и выпускает Юнги, напоследок слегка сжав его плечо и подмигнув.  — Психопат, — бурчит Юнги. — Папа, он не будет стрелять.  — Откуда ты знаешь? — ухмыляется Хосок.  — Не будешь, я сказал! — Юнги тоже повышает голос и топает ножкой для убедительности. Отец слегка теряется, не понимая, что происходит между этими двумя.  — Хорошо, — мило улыбается ему Хосок, но как только взгляд переплывает на старшего Мина, улыбки как не было. — А теперь иди спать, мне нужно поговорить с твоим отцом.  — Я не уйду никуда, — твердо заявляет Юнги, и не думая сдвигаться. — Чтобы вы тут перестреляли друг друга?  — Пусть ствол уберет, я безоружен, — поднимает руки Хосок.  — Юнги, иди в свою комнату, я разберусь.  — Но папа…  — Мин Юнги, — не терпя возражений, чеканит имя сына мужчина. Юнги раздраженно шагает к лестнице и поднимается наверх, демонстративно громко хлопнув дверью своей спальни. Не будь мама на снотворных, давно бы проснулась. Хоть у кого-то тут безмятежный сон и никакого нервного насилия.  — На кухню, — бросает капитан, опустив пистолет.  — Я буду кофе, — усмехается Хосок и идет за мужчиной на кухню.  — Обойдешься. Юнги тихонько открывает дверь и на цыпочках подходит к лестнице, напрягая слух. Он слышит разговор, к счастью, уже не звучащий громко и с такой яркой агрессией, и от этого уже спокойнее. Хосок действительно пришел о чем-то поговорить, и, наверное, это что-то серьезное, раз так поздно. И Юнги уж точно не уснет, пока не узнает причину. Поэтому он тихонько спускается по ступенькам, будто бы вечность преодолевая одну за другой, и наконец оказывается за стеной кухни, подползая ближе к приоткрытой двери. Услышать негромкие голоса едва выходит. Их заглушает тихий звук радиоприемника, который отец включил наверняка, чтобы его очевидно любопытный сын не мог подслушать.  — Отступайте… — слышится непроницаемый, но точно не враждебный голос Хосока. Он будто дает совет, как поступить лучше.  — …наши отряды могли бы… — говорит отец. Юнги напрягает слух как может, но все равно едва слышит. — И ты пришел сюда для этого…  — Иначе зайдет далеко… — отвечает ему Хосок, игнорируя напряженный голос, полный злости и недоверия. Капитан снова отвечает что-то против, что слышно по его интонации. Дальше ничего не разобрать, потому что оперный певец по радио как назло берет слишком высокие ноты. Юнги мечтает разбить эту проклятую орущую штуку, как только сможет. Проходит еще пара минут, Хосок что-то говорит, ни разу не повысив голос, отец слушает и порой вставляет свое слово. Тем временем начинается другая, не менее звонкая композиция.  — Я решу… — обрывочно звучит вместе со скрипнувшими по полу ножками стула. Юнги сразу же суетливо взбегает на второй этаж, надеясь, что это не он оглох, и не слышно его передвижения всем. Мужчины выходят из кухни, Хосок бросает что-то едкое, и последнее, что точно слышит Юнги, это отцовское:  — Вы все равно все окажетесь там, где достойны гнить. А затем входная дверь за Хосоком закрывается.