Корни

Громкий стук заставляет Хидана проснуться. Открыв глаза, он упирается взглядом в деревянный потолок. Он зевает, тянет вверх руки, оборачивается вокруг, а рядом никого. На кровати он один, развалился поперек, вытянулся. Стоило сесть, как закружилась голова – тошнотворно и мерзко, пришлось закрыть глаза и постараться вернуть горизонт на место. Странное состояние. Паршивое, откровенно говоря. В носу застрял запах гари, будто всю слизистую изнутри облепило пеплом. Кожа почему-то покрывалась мурашками, хотя не было холодно. Стук раздался снова, Хидан обернулся. Похоже, кто-то стучится в дверь. Он хотел было встать и открыть, но не успел – в углу комнаты поднялся люк и показался Какузу, весь какой-то пыльный и ошалевший. Заметив проснувшегося, он кивнул и направился к двери. - Тебя только не хватало, - пробубнил Какузу, открыв дверь. На улице стоял совершенно непонятный старик, и мысль о том, что Какузу показался ошалевшим, тут же улетела без следа. Потому что действительно ошалевшим выглядел старик. Не очень высокий, вероятно, сгорбившийся, весь облепленный ветками и листьями, он изредка подрагивал, крепко сжимая узловатые пальцы на деревянном посохе. Судя по посоху, он волшебник. На голове его как-то неустойчиво покоилась большая шерстяная шапка и, кажется, в ней… самое настоящее гнездо? Хидан даже наклонился вперед, прищурившись, чтобы разглядеть, но вдруг из шапки вынырнула маленькая птичка и улетела, подтверждая все догадки. Хидан не удержал громкий смешок и тут же зажал рот рукой – невежливо. Какузу скосил на него глаза, но остался серьезен. Старик же задержал на Хидане взгляд мутных глаз, и выражение его лица разглядеть было затруднительно – густая спутанная борода закрывала рот, а брови спадали на глаза слипшимися сосульками. - Поздно ты явился, лес уже догорел, - снова подал голос Какузу, замечая, что его гость молчит и продолжает сверлить взглядом Хидана. - Благодарю, что спас хотя бы часть, - отвечает старик, и поворачивается к Какузу. Голос его торопливый и достаточно молодой, что совсем не вяжется с его внешностью. - Чего пришел? - Все волнуется. Великий дракон проснулся, и, поверь мне, то, что он задумал, сильно повлияет на нас всех. Природа злится, и ты, как я вижу, знаешь, почему. - Не знаю, и знать не хочу. И на дракона мне плевать. И ты это знаешь, - с нажимом отвечает Какузу, прищуривая глаза. Хидан чувствует, что Какузу бесится по-настоящему. - Думаешь, медвежий хозяин, тебя все обойдет стороной? – усмехается старик, поправляя на голове замызганную шапку, - Ты в самой гуще событий. Волшебник делает резкий кивок в сторону Хидана и его глаза округляются, поблескивают, словно бы становятся ярче. Хидан недоуменно смотрит на него в ответ, как вдруг его охватывает странное ощущение – ему не нравится этот старый хрыч, ему хочется свернуть тонкую старческую шею и выдавить глаза. Пальцы сжимают одеяло, тело напрягается, как у животного перед прыжком. - Ага! – старик торжествующе взмахивает посохом, - Видишь? Может, дракон и не доставит тебе проблем, зато это – старая история, и ты ее помнишь. Какузу молчит. Он даже на Хидана не оборачивается, его взгляд прилип к дверному косяку, по которому ползет паук. Его одолевают сомнения и разум начинает поднимать из памяти то, что старательно забывалось. Конечно, старый волшебник прав. Все он помнит. - Ты помнишь, чего стоило разобраться с этим в прошлый раз? Помнишь, сколько сил и жизней было утрачено безвозвратно? Помнишь, чего ты лишился? – старик повышает голос, распаляясь. Кажется, он даже сам не замечает этого. Какузу прерывает его, ударяя рукой по двери: - А ты, я надеюсь, помнишь, что я не был согласен с вашими методами. - И что? Хочешь, чтобы эта чума опять расплодилась? - Не расплодится. Он один. Других нет. Волшебник щурит глаза так сильно, что под бровями они словно вовсе исчезают. Злость Хидана бурлит еще сильнее, он совершенно не понимает, в чем дело, но инстинкты вопят ему, что нужно разорвать этого человека в клочья. - Это – твоя ответственность. Пойми меня правильно, - старик смягчается, опуская голову, - Я не расскажу о нем никому. Но если что-то начнется, его найдут и без моей помощи. И тебя найдут. И на этот раз тебе никто не даст второго шанса. Сдержанно поклонившись, волшебник делает пару шагов назад и разворачивается, уходя прочь. Он едва идет, словно ему тяжело, но Хидан нутром чувствует, что это лишь видимость. Волшебник сильный, по-настоящему могучий, но он, скорее всего, в некотором роде изгой. Совсем не похож на того колдуна, который помог бежать из эльфьего города. Стоит Какузу закрыть дверь, Хидан сразу успокаивается и расслабленно садится на кровати. Его взгляд вопросительный, и он не сводит его с Какузу. - Не сейчас, - тихо говорит Какузу и идет к люку в полу. Открывает его и снова спускается в подпол, закрыв крышку за собой. Хидан остается один на один со своим недоумением. Он настолько не понимает ничего в окружающей его жизни, что даже не может строить какие-то предположения, догадки, объяснения произошедшему. Все, что ему было понятно – он какой-то «не такой». Лишний? Неправильный, неудобный? И чем он кому-то может помешать вообще? Какое-то время он просто сидит, слегка покачиваясь на пружинах матраса, а потом вдруг вспоминает про дракона. Точно, он же хотел предупредить Чоджи! Хидан с энтузиазмом слетает с кровати, но тут же застывает посреди комнаты. А как? Написать письмо? Он оглядывает стол, но не находит там бумаги и пера. В шкафу у кровати находится кусок пергамента, но писать по-прежнему нечем. Хидан оглядывает полки, корешки книг, какие-то непонятные мелочи, бутылочки с непонятным содержимым. С самого верха шкафа свисает краешек пледа. Черные ниточки тянутся вниз, по спине пробегает холодок. Он слегка тянется рукой к ним, словно позабыв о том, что собирался сделать, но в голову вдруг приходит мысль использовать уголь, так что эльф, тряхнув головой, идет на кухню и достает маленький кусочек из печи. Места на пергаменте мало, но ему удается очень кратко изложить суть своего послания. Он скручивает бумагу в трубочку, перевязывает первым попавшимся шнурком. И снова замирает. Как отправить? Есть ли у Какузу почтовая птица? В доме птиц не наблюдается, так что Хидан решает поискать их снаружи, во дворе или у загона медведей. Кажется, собирается дождь. Небо сереет и нависает так низко, того и гляди, упадет. Тучи клубятся, между ними, как вены, тянутся просветы. Где-то уже гремит гром, но далеко, докатываясь лишь глухим мурлыканьем. Воздух не движется, ветер замер, все затихло в предвкушении настоящего дождя. Пара медведей спокойно спали за забором, развалившись, как собаки, пузом к верху. Интересно, где остальные два? На колышке у колодца сидела сова. Выглядела она крайне сурово. Огромная, едва ли не в два раза крупнее самой большой совы, которую Хидан когда-либо видел, она открыла один глаз, внимательно отслеживая, кто к ней приближается. - Донесешь мое письмо? – спрашивает Хидан. Он видел, как гномы отправляли письма с ястребами и совами, просто называли место назначения, и отдавали свиток, позволяя птице сжать его когтистой лапой. И он не имел представления, как обратиться к этой жутковатой с виду твари. Сова в ответ только глухо ухнула, открыв второй глаз. Она казалась возмущенной. Моргнула поочередно глазами, вытянула шею и отвернулась. - Ну пожалуйста, - заныл Хидан, опуская руки. Вокруг больше ни одной птицы, а вытаскивать Какузу из подпола ради такой ерунды совершенно не хотелось, тем более, что он, похоже, не в духе. Сова повернулась, снова моргнув глазами. Она смотрела на свиток, щелкая клювом. Будто раздумывала. - Тут недалеко. Мне так кажется… - неуверенно сказал Хидан, - Гномы живут под Горой, я уверен, ты знаешь где это. Птица расправляет крылья, потягиваясь, прикрывает глаза. Ухает, и протягивает лапу. Не веря своей удаче, Хидан вручает ей пергамент и отходит. От взмаха огромных крыльев поднимается пыль, пара маленьких легоньких перышек кружат у Хидана над головой, когда птица улетает прочь. Ну надо же, сам справился! И никакой помощи не понадобилось. Довольный собой, Хидан идет к двери, но ему не хочется заходить внутрь. Хоть он и не ел еще, и совсем не отказался бы от завтрака, он все равно решает остаться здесь, на крыльце. Просто дождаться дождя. Глядя на тяжелое небо, он представляет на миг, как уйдет отсюда, отправившись в путешествие. Соберет себе в дорогу еды и воды. И обязательно выпросит у Какузу плед. Черный, с красными нитками. Куда он пойдет? К ближайшему городу, наверно. Посмотреть, как живут другие, чем занимаются. Может, встретит в городе гнома-кузнеца, останется ему помогать. Он знает, что гномы уходили из Горы, чтобы попытать счастья в мире. Их навыки ценили все народы Средиземья, так что гном-кузнец или воин всегда становился желанным гостем в любом городе. Все это казалось интересным и очень воодушевляющим. Но в то же время, уходить не хотелось совершенно. А зачем? Какузу, вроде бы, не против его присутствия, здесь есть еда и вода, удобная кровать, ну точнее ее часть, тепло, и есть с кем поговорить. Уходить отсюда – глупая идея. Какузу кажется неплохим человеком, если только очень уж загадочным. Если бы Хидан жил с другими эльфами с детства, он бы знал, кто такие беорнинги. Знал бы, как их осталось мало и почему. Но сейчас для него это просто нелюдимый человек, которому природа и животные роднее людей, у которого целая гора тайн. Хидан, на его беду, любопытен, как кошка, и он планировал выведать их все. Непонятно зачем ему это нужно, но просто очень хотелось. Узнать, выведать, стать ближе, чтобы понять. Попытаться понять себя, через призму чужой жизни и опыта. Поможет ли это? Хидан вздрагивает, когда гром раздается слишком близко. Гроза уже почти над ним, вот-вот тучи не выдержат, порвутся под тяжестью накопленной воды. Молнии бегают от тучи к туче мелкими вспышками. Почему-то в голове всплывают слова волшебника о том, что природа злится. Такие черные тучи и нервные молнии, в целом, могли бы отразить самую настоящую злость. Гром раздается чаще, он перекатывается с севера на юг, как огромный валун. У Хидана волосы на затылке встают дыбом, он улыбается, пытаясь поймать глазами молнии. Это чувство перед бурей такое захватывающее, когда поднимается яростный ветер, который пытается сдуть все, до чего дотянется, когда становится темно, а вспышки заставляют моргать. Хидану кажется, что он знает это чувство. Оно забирается под кожу, такое холодное и жгучее, будто по кровеносным сосудам пробирается к самому сердцу, разгоняя. Но он его не знает. Живи Хидан с эльфами, знал бы. Возможно, он даже чувствовал бы его, и не один раз. Предвкушение перед грозой такое волнующее и яркое, что тело напрягается, словно перед боем. Это чувство охватывает разум, когда предстоит броситься в бой, сражаясь за дорогих сердцу людей, понимая, что можешь не выжить. Это чувство обжигает, когда заносится над врагом рука с мечом или копьем, радость победы, азарт и неизмеримое желание убить. Это чувство распаляет, когда губы встречаются с чужими губами, а тело чувствует теплые руки на коже. Это чувство сбивает дыхание, от него темнеет в глазах, а ощущения обостряются, дрожат пальцы и кровь кипит. Но сейчас Хидан знает это чувство только как необъяснимую радость от того, что природа умеет так красиво и угрожающе злиться. Ему вдруг становится холодно, по позвоночнику бегут мурашки, словно стайка муравьев. Неосознанно он кусает губу и закрывает глаза. Как тогда, в лесу, он чувствует что-то похожее на боль – саднит пальцы на левой руке. Гром отдается эхом, звук бежит по равнине, вода срывается, падает, мгновенно покрывая все, до самого горизонта. Воды так много, что Хидан промокает почти сразу, он подставляет лицо, не сдерживая улыбки. За его спиной вдруг открывается дверь. Хидан открывает глаза, видит над собой Какузу, смотрящего на него со смесью раздражения и удивления. - Иди в дом. Заболеешь, - коротко говорит Какузу, исчезая из виду. Хидан успевает заметить у него на пальцах левой руки ожоги, красными пятнами покрывшие кожу. Не желая злить и без того хмурого Какузу, Хидан поднимается и заходит в дом. С него капает вода, и он, не задумываясь, стягивает мокрую рубаху. Она падает на пол с тихим шлепком, под ней тут же образовывается небольшая лужа. Хидан тянется руками к завязками на поясе брюк, но в лицо ему прилетает одеяло. - Завернись, - бросает Какузу, не глядя на него. Он старается не смотреть, усиленно фокусирует взгляд на кухонной утвари, только бы не повернуться. Его выводит это из себя – это момент слабости, от которого становится откровенно паршиво. Устроив мокрую одежду у камина, Хидан садится перед ним на корточки, замотанный в одеяло, и пытается развести огонь. Почему-то у него совершенно ничего не выходит, так что Какузу не выдерживает, опускается рядом и, щелкнув пальцами, высекает несколько искр – их вполне хватает, чтобы огонь занялся на сухих деревяшках. Он косит взгляд, его внимание привлекает отблеск огня на мокром бледном плече. Хидан поворачивается к нему, приглаживая волосы, и Какузу тут же отходит в сторону кухни. Какузу заваривает чай. По дому расходится аромат трав и ромашки, сухой и теплый, будто держишь в руках букет высушенных цветов. На улице продолжает громыхать, дождь стучит по крыше крупными каплями. Хидан подходит к Какузу сбоку, упирается в стойку и наблюдает за приготовлением чая. Смуглые руки сыпят в чашку перемолотые травы из разных баночек, но левой рукой Какузу ничего не делает. Похоже, ожоги довольно болезненные. Хидан фиксирует взгляд на этих пальцах, и вдруг облизывается, чувствуя покалывание на кончиках ушей. - Что случилось? – спрашивает он, кивком указывая на чужую руку. - Неважно, - спокойно отвечает Какузу, точнее, он хочет, чтобы это звучало спокойно. От спокойствия уже ничего не осталось, он нервничает и с трудом держит себя в руках. Хидан слишком… внимателен. И слишком, черт его подери, красив. Это не было новостью для Какузу, эти эльфы все красивые от рождения, что играет им на руку, само собой. Как проклятые суккубы. Какузу надеется, что Хидан действительно не знает, кто он такой. И что до сих пор не догадался. Потому что в ином случае Какузу заперт с настоящим чудовищем в своем собственном доме, и как бы он не был силен, ему не хватит этих сил, если что-то случится. Потому что никакая сила не может победить смерть, кроме этих проклятых эльфов. Визит старого волшебника только подтвердил его догадки. Часть Какузу надеялась, что это просто совпадение, ну мало ли, как бывает в этом мире, полном неожиданностей и нелепых стечений обстоятельств. Но довольная Хиданова морда, там, в лесу, его тяга к черному пледу, маниакальный блеск в глазах… Какузу хотел бы ошибиться. Но старик не оставил вариантов. Хидан совершенно точно относился к вымершему виду эльфов. Ну как вымершему. Уничтоженному силами всех народов, приложивших немалые усилия, чтобы справиться с этой заразой. Эльфы черного дерева. Безумный эксперимент древних алхимиков, или порождение какого-то божества, неизведанного и запретного. Никто не знал истины, но никто толком и не интересовался. Страх подавлял всю тягу к исследованию, и их просто уничтожали, не задавая вопросов. Их жгли, топили, закапывали в землю. Срабатывало только это просто потому, что эти эльфы оказались бессмертными. Они не умирали от ядов и ранений, даже отрубленная голова едва ли могла им помешать, если рядом был кто-то, кто помог бы собраться обратно. Невиданное доселе явление, Средиземье сходило с ума и в панике металось, пытаясь найти способ спастись. Какузу видел это своими глазами, и совершенно не понимал, к чему такая паника. Это ведь все еще эльфы, и они не проявляли особой агрессии, тем более беспричинной. Случилась война, начавшаяся из-за какой-то ерунды между двумя народами эльфов. И именно на ней вскрылась причина, по которой эльфы Черного дерева жили обособленно, почти не вступая в контакт с другими народами. Все были испуганы. Нет, все были в ужасе. И почему-то первое, что придумали государства, собравшись на совете – уничтожить неугодных. Страх привел к настоящему геноциду, эльфы, само собой, не собирались сдаваться, а их бессмертие давало им огромное преимущество. Только уничтожив их, люди пришли в еще больший ужас – древние книги и пергаменты с описанием ритуалов для поддержания бессмертия, мантры, заклинания, все это пугало не меньше самих эльфов. Их порядки, устрой и традиции устраивать кровавые жертвоприношения своему божеству, подтверждения которому не было найдено, ужасали и были сожжены вслед за целым народом. Не имея возможности устраивать свои ритуалы, эльфы исчезли. Умерли ли, наконец, оказавшись без поддержки своего божества, или все же погибли от голода, удушения, сожжения, никто не знал. Но их не осталось. Ни одного. Или все-таки… Вот, балрог всех побери, рядом стоит этот проклятый эльф Черного дерева. Живой и наверняка уже вполне себе бессмертный. Он уже начинает чувствовать свою природу, ловя отголоски чужой боли, но пока не понимает, что это и зачем. И Какузу очень не хотел бы ему об этом рассказывать. Конечно, Хидан один. Если держать его под надзором, он не породит новое потомство бессмертных эльфов, но ведь он и не умрет, когда умрут все вокруг, все его стражи. Он переживет драконов, переживет этот дом, равнину и горы. И однажды ему непременно станет любопытно, почему. А потом, почему он такой один. А потом, как и всегда бывает, в сердце поселится ненависть и желание отомстить. Нельзя допустить что-то подобное. И волшебник приходил, чтобы предложить единственно верное решение – убить последнюю каплю заразы, и надеяться, что она действительно последняя. Какузу согласен не был. Он способен жить долго. Гораздо дольше, чем можно представить. Возможно, найдет способ продлить это время еще сильнее. И он готов быть вечным стражем. Правда, не совсем понимал, когда это он вообще успел принять такое решение. Протягивая чашку Хидану, Какузу смотрит на плавающие в напитке крохотные цветы ромашки. Он сам удивляется своей самоотверженности. Но у него есть подозрение, что он делает это только из желания идти наперекор чертовым волшебникам, которые считают себя самыми умными, а сами даже не попытались разобраться. Хидан забирает чашку, благодарно кивнув, уходит к камину. Забирается в кресло, вздыхает. Какузу достает из шкафа длинную иглу, нитки и стягивает с полки шкафа кусок шкуры. Он хотел сшить из нее сумку, шкура достаточно плотная и крепкая, отлично для этого подходит. Усевшись на пол у камина, он склоняется над шкурой, прищуривается и принимается сшивать два края. Хидан следит за его работой, но молчит. От его взгляда не ускользает, что сегодня Какузу отводит глаза и ведет себя очень сдержанно. Даже не заметил пропажи своей гигантской совы. Или заметил, но не подал виду, что тоже нетипично. Хидан делает глоток чая, тепло растекается по горлу. Никогда не пил ничего вкуснее. В камине трескает ветка, маленькая искорка вылетает и тухнет на полу, Какузу вздрагивает. Потеряв концентрацию, он втыкает иглу слишком быстро и не успевает убрать палец. Он шипит, отдергивая руку и смотрит на подушечку пальца, на которой появляется капелька крови. Слышит чужой выдох, медленный и тяжелый, поднимает глаза и видит Хидана, впившегося взглядом в раненую руку. Его дыхание тяжелеет, пальцы сжимают чашку с чаем, глаза блестят от искорок в камине. Какузу хочет встать и уйти, но не может, он просто смотрит, не в силах отвернуться. Хидан, словно бы не соображая, что делает, поднимает свою руку, касаясь пальцами губ. Кончиком языка он облизывает палец, именно тот, который Какузу по неосторожности уколол иглой. Время будто густеет, замедляется, Какузу, не слыша ни единого звука, повторяет это движение, чувствует на языке вкус крови. Он замирает, потому что Хидан тоже замер. На улице ревет ветер, гнет деревья в лесу, дождь бьет по стеклу. Там так шумно, что тишина в доме воспринимается ярче. Кажется, даже камин перестал трещать, смущенно спрятав языки огня. Хидан улыбается. Его глаза не движутся, замерли, ресницы дрожат, но он не моргает. Он опускает руку, ставит чашку на пол. Слезает с кресла, медленно, будто крадется, опускается на колени перед Какузу. Он все еще замотан в одеяло, но оно неизбежно сползает с плеч, окутывая, как кокон, ноги. Хидан берет Какузу за запястье, заставляет отнять руку от лица, наблюдает, как на месте укола снова появляется кровь, словно красная бусина. Приоткрыв рот, он тянется к ней. У Какузу сердце затихает, словно уставшее. Оно едва бьется, тихое, но вдруг пропускает сильный удар, будто специально бьет по грудной клетке. Кровь под напором расходится по сосудам, слишком резко и быстро, Какузу моргает. Трясет головой и отдергивает руку, откидывается назад сам, пытаясь отползти. Как это возможно, почему сейчас? Почему он не выдержал, не смог, и вот так запросто? Эльфу даже делать ничего не пришлось толком, он действовал на инстинктах, даже не понимая, что делает, но не удалось воспротивиться. Какузу позволяет себе выдохнуть облегченно, но его взгляд выдает его с потрохами – он успел испытать ужас за доли секунды, пока отползал в сторону. Стоит Хидану только попробовать, хватит совсем немного, всего капли, и он наверняка сразу все поймет. Какузу не знает точно, что случится, эльф сразу прозреет, увидит память предков, или просто проснутся его рефлексы и инстинкты? А вдруг божество увидит, что проснулся его живой последователь, вдруг оно поднимет остальных, покоящихся в глубинах морей, океанов и в недрах земли? Никто не знает, что случится. И у Какузу совершенно никакого желания это выяснять. - Что… - Хидан садится, смотрит на себя, на чашку, оставленную на полу у кресла. Проводит рукой по груди, - У меня как будто сердце остановилось. - У меня тоже, - Какузу касается лба рукой, он не ожидал, что скажет это вслух. Он не хотел бы показывать свое замешательство, Хидан может это неправильно понять. - Я что-то сделал? – Хидан, кажется, искренне обеспокоен. Какузу выдыхает. - Нет, ты ничего не сделал. Это… - Какузу пытается подобрать правдоподобную отговорку, но ничего не приходит в голову. Как вообще это можно объяснить? Хидан ждет ответа, все так же сидя на полу. Какузу не удерживает самого себя, смотрит на опущенные плечи, ключицы, тонкие и резкие. С мокрых белых волос капает дождевая вода, скатываясь по плечу. Зверство. Полное зверство. - Может, аномалия… Не знаю, иногда магия может странно влиять на людей. И эльфов. Может, какой-то волшебник сотворил что-то мощное поблизости, - тихо говорит Какузу, наконец успокоив дыхание и сердце. Эта отговорка кажется ему подходящей, она достаточно абстрактная, и в то же время, для эльфа, не знающего даже основ магии, вполне убедительная. Какузу встает с пола, забирает шкуру и нитку с иголкой, настроения что-то шить у него теперь нет. Он чувствует себя отвратительно усталым. Будто постарел лет на десять. Он закидывает шитье на полку шкафа, а сам падает на кровать, отворачиваясь. Ему даже не приходило в голову, насколько, оказывается, тяжело сторожить такого эльфа. Просто не говорить, не рассказывать ничего – этого ведь должно было быть достаточно? Не зная о себе ничего, ни о своем народе, ни о вере, эльф должен жить как любой другой, но его суть, оказывается, сильнее. Какузу все еще уверен, что предложение волшебника возмутительно, и не собирается с ним соглашаться. Но… наверно стоит поискать еще хоть какой-нибудь способ. И один из них – рассказать правду. Со стороны камина слышится шуршание. Хидан поднимает чашку и допивает одним глотком чай. Почему-то его мучает жажда и он, поставив чашку на стол, берет кувшин с молоком и выпивает чуть не половину. Теперь он не знает куда себя деть, так что садится в кресло, снова укутавшись в одеяло. - Расскажи про магию, Какузу, - просит он, - Про волшебников. А? - Потом. Я устал. - Ты всего-то шил сумку, - усмехается Хидан, - От чего ты устал? - От тебя. Какузу тут же с силой закрывает глаза, утыкаясь лицом в подушку. Опять, опять он ляпнул что-то, что не собирался говорить. Что тянет его за язык? Он чуть не рычит, настолько бесит его это помешательство. Хидан хмурится, сжимая губы. Чувствует, что что-то не так, и он сам этому виной. Но пока Какузу в таком состоянии, нет смысла пытаться что-то выпытать. В груди почему-то зависла вина, как осколок острого камня, ни туда, ни сюда. Непонятно, в чем он виноват, но Хидан точно знал, что сделал что-то неправильное. И чувствовать себя виноватым ему совершенно не нравилось.