Мальчик-зайчик

Рома сидел на кровати, скрестив ноги. Разозленная Оля не выходила из своей комнаты, а еще показательно шумела, пытаясь призвать Антона к голосу разума. Но разум этот благополучно молчал, а все красноречивые взгляды матери оставались без ответа. Рома тяжко вздохнул. Антон перевел на него взгляд, застывая. Сейчас он смотрел на него совершенно иными глазами, замечал новые черты, едва заметные морщинки, шрамики… все еще побледневшие веснушки. Антон будто видел его впервые, поэтому не мог отвести взгляд. Рома же наоборот на него не смотрел. Со стороны олиной комнаты что-то громко ухнуло. Послышался мамин раздраженный бубнеж и скрип ступенек. Рома вздрогнул, зажался, но после, будто постыдившись своей реакции, выпрямился и нахмурился. А еще посмотрел на Антона в ответ. Этот взгляд показался таким же незнакомым, как и весь Ромка в целом. — Она теперь меня ненавидит, да? — спросил он, смотря куда-то сквозь Антона. — Ничего, несколько дней подуется и отойдет. Разговор затих, атмосфера все еще казалась напряженной, сковывающей. После того как Оля накинулась на Рому с кулаками, Антон попытался ее успокоить. Даже Рома в какой-то момент подключился, покаявшись, что «идиота словил, бывает». Но Оля ничего не желала слушать: она настойчиво пыталась прогнать его, крича что-то по-детски наивное, но не менее обидное. Так, когда Антон аккуратно удерживал ее в кольце рук, она в запале выкрикнула: «…и кассету свою забери! Не нравятся мне твои «Утиные истории»!». Перехватив Олю, Антон закинул ее себе на плечо, мужественно терпя острые коленки, которые хаотично пинали в грудь, развернулся и, посмотрев на Рому, застыл. Тот казался обиженным на весь мир мальчуганом, которого бросили в незнакомом месте и ушли. Этот грустный одинокий взгляд все еще читался где-то глубоко-глубоко внутри роминых глаз. Антон закусил губу, кончиками пальцев правой руки поправляя очки. Видеть Рому таким было до странного неприятно, будто Оля дулась на него самого. Хотя, возможно, отчасти так и было, ведь он, оглушенный всем происходящим, легонько шлепнул ее по заду, когда она пошла на очередной виток злости. Она тогда на секунду остановилась, подавившись вдохом, а после забилась сильнее, начиная колотить еще и по спине. — Ах вот ты как!.. — кричала она, вырываясь. Такими их и застала мама: взъерошенными, местами побитыми, расстроенными и взвинченными одновременно. Не став разбираться, она ловко отвесила люлей сначала Антону, который не успел вскопать грядки, потом Оле, что разбросала по саду и дому игрушки, а еще Роме, так, чисто за компанию. Поднявшись, Антон пересел на кровать, поближе к Роме. Тот замер, прислушиваясь к негромкому разговору за дверью, прислушиваясь к Антону, что сел рядом. Такой Рома казался странным, робким и потерянным. Он будто впервые снял маску напыщенной уверенности, показывая себя настоящего. — Ты мне нравишься, — сказал Антон, окончательно выбивая Рому из колеи. — Я не пидор, — тихо выплюнул Рома, каменея. Антону нестерпимо захотелось его коснуться: прижаться близко-близко, почувствовать, как со временем Рома расслабляется, вновь начинает дышать полной грудью. — Я тоже не пидор. И это действительно было так. Потому что Рома был первым парнем, который понравился ему за все время. Потому что раньше были только девчонки, и пусть, что их можно пересчитать по пальцам одной руки. Все это не имело никакого значения ни сейчас, ни после. Антон был в этом безоговорочно уверен. — Я не понимаю… — начал Рома, но остановился, когда Антон накрыл его руку своей.

***

Антон решил начать с малого. После того как они более-менее разобрались в отношении друг к другу, остался неразрешенным один вопрос: что делать дальше? У Антона этот опыт был первым, он не знал, с какой стороны правильнее подступиться, что сделать. Он мог полагаться только на свои ощущения, которые при виде Ромы нередко сбоили, отчего хотелось совершать порой совершенно дикие вещи. Например, взять за руку или поцеловаться… или прижаться ближе, теснее, чтобы не оставить и шанса сбежать. Потому что Рома очень любил это делать. Он забавно смущался, иногда переходя в агрессию, старался не совершать лишних движений, не касаться. Рома был осторожен и постоянно находился в напряжении. Антона очень сильно это беспокоило. — Тебе некомфортно? — спросил он однажды, когда они остались наедине. Бяша, проведя с ними символические полтора часа, ускакал на свидание с девушкой из параллели. Антон не знал ее имени, потому что тот пока что не хотел распространяться: Бяша не был уверен, что они, не провстречавшись неделю, не разбегутся. Поэтому особо ничего про нее не рассказывал, ограничившись лишь парой фраз. Так, Бяша сказал, что она «очень хорошая, на, и красивая», а еще, что она «шутит так, как ни одна девчонка не умеет». И еще, что «я обязательно вас с ней познакомлю, на!». На этом они и разошлись, смотря вслед довольно улыбающемуся Бяше. Рома нахмурился, сжал кулаки. Антону сделалось чуть совестно, но он все же подсел ближе, но коснуться так и не решился. — Не то чтобы некомфортно, — сказал Рома спустя некоторое время. — Просто я не знаю, как себя с тобой вести. И Антон рассмеялся. Ему резко стало так легко-легко, что захотелось крепко заобнимать Рому. Это было уже что-то! Ведь, он сам успел надумать всякого, начиная от «да, противно» и «все было ошибкой». Рома посмотрел на него нахмуренно и толкнул в плечо. — Очень смешно, блядь, — сказал он, поджимая губы. Антону захотелось поцеловать его в переносицу, чтобы расслабить и удивить, но он не стал этого делать. — Веди себя со мной как обычно, — вскользь кинул Антон, переводя взгляд куда-то вдаль. Антон положил руку на сомкнутый кулак Ромы, несильно сжал, а после стал поглаживать большим пальцем по костяшкам, разминая. Постепенно Рома расслабился, разжал кулак, и Антон смог переплести их пальцы. Рома раскраснелся, задышал прерывисто и глубоко, но не вырвался. Это была их первая маленькая победа.

* * *

Когда-то давно Антон предложил Роме прикармливать Жульку, чтобы та к нему привыкла и перестала бояться. Теперь же он чувствовал себя на его месте: медленно и очень аккуратно он приучал Рому к себе, отвоевывая все больше и больше мест на его теле, которых можно было касаться. Все началось с рук, а затем неотвратимо двигалось дальше, выше… теснее. Антон чувствовал себя укротителем, только он не с тигром боролся, стараясь как можно эффективнее втереться в доверие, а с Ромой. Который больше не вздрагивал, если его невзначай брали за руку или же наваливались со спины. Антону особенно нравилось подходить со спины и прижиматься к нему торсом. Спина Ромы была широкой, он сам был горячим-горячим, что сопротивляться таким нежностям было нереально. Рома, решив однажды подшутить, резко схватил Антона за ноги, когда тот в очередной раз подошел к нему сзади и навалился всем телом, и поднял. Испуганный крик Антона слышали, казалось, во всем поселке. Резко схватившись за шею и плечи Ромы, Антон сильно сжался, каменея. Рома после этого его еще долго успокаивал, прося отцепиться от шеи и наконец встать перед ним. Уговорить его удалось только после десятой попытки и то не сразу. Рома зарекся не делать нечто подобное не предупредив. Антон был ему благодарен. — Скажи, красавица, — нараспев сказал Рома, хватая Антона за руку. Он как обычно топал в курилку, когда из-за угла вынырнул Рома. Скорчив какую-то нелепую гримасу, он подскочил к Антону и схватил его, настойчиво тяня за собой. — Ты чего? Вопрос остался без ответа. Ничего не понимая, Антон на буксире топал за Ромой, который продолжал мурлыкать себе под нос едва слышную мелодию. Завернув за очередной поворот, Ромка припер удивленного Антона к стенке. Теперь у него не получалось также нависать, как в детстве: Рома, желая выглядеть внушительнее, привстал на мысок, теснее прижимаясь всем телом. Антон сглотнул, его взгляд метался по лицу Ромы, не зная, где остановиться. Сердце учащенно ухало в груди, отдаваясь едва уловимой вибрацией во всем теле. Пальцы покалывало, а коленки вот-вот обещали подогнуться. — Чего, не нравится? — спросил Рома, расправляя плечи. Если бы природа наградила Рому антоновым ростом, то за его мощной фигурой можно было бы спрятать несколько человек. Или одного нескладного худощавого Антона, которому не пришлось бы сгибаться в три погибели. — Нравится, — едва слышно ответил Антон, прикрывая глаза. Очки, казалось, запотели, потому что мир будто покрыл полупрозрачный туман, от которого в любой другой раз непременно захотелось бы отмахнуться, но не сейчас. Потянувшись вперед, Антон сократил и без того небольшое расстояние между ними. Туман сгущался, а сердце, казалось, уже не ухало — оно яростно билось в груди, предупреждая, что еще чуть-чуть и оно выпрыгнет наружу. Антон остановился в нескольких миллиметрах, ощущая теплое прерывистое дыхание напротив. Прикрыв глаза, Антон осторожно коснулся чужих губ своими, руками сжимая ромины предплечья. Рома выдохнул в поцелуй и пообмяк: опустился из-за чего Антону пришлось нагнуться, но он этого практически не заметил. Внутри него что-то разрушительно взорвалось, оставляя после себя белый шум. Все потеряло всякий смысл, кроме этого момента: кроме Ромы, который, не удержавшись, сжал его бока в своих руках, кроме движения губ, которые ласково сминали и засасывали чужие губы. Запоздало пришла одна-единственная мысль: Рома не сбегал. Рома едва стоял, прижимая Антона к стене, и целовал-целовал-целовал. Антон отстранился первым, потому что для него всего было слишком много. Слишком много и одновременно мало Ромы, слишком много касаний, поцелуев — через край. Настолько слишком, что дыхание будто сперло. В процессе он совершенно забывал дышать, начиная новые и новые поцелуи. И вот он пыхтел, привалившись взмокшей спиной к стене, затылком же наоборот упираясь в крепкое ромино плечо. В этом моменте было очень хорошо, вот бы остаться так навсегда, подумал Антон, ощущая ромино бедро между своих ног. Черт. Резко привстав, Антон чуть не завалил их обоих на пол, неожиданно выпучивая глаза. — Прости! Это «прости» было надломленным, хриплым и очень жалким, как показалось Антону. Резко захотелось куда-то в панике убежать, а потом, придя в себя вновь встретиться и хорошенько все обговорить. Но Рома вопреки всему не спешил отпускать, как было раньше: он не шелохнувшись стоял на месте. Ромино бедро ощутимо приподнялось и поелозило туда-сюда будто само по себе. Антон сглотнул. Черт бы все это побрал! Подобное с ним случилось в первый раз, он не был готов! Член Антона больно упирался в ширинку штанов, а ромино бедро слишком хорошо терлось о яички, которые от каждого толчка приподнимались вверх, отчего головка врезалась в молнию. Это было слишком!.. …хорошо. — Рома!.. — Антон практически не узнал свой голос: произнося его имя на выдохе, получилось что-то среднее между удивлением и вскриком. Рома остановился, а после чуть отодвинулся назад. Все тело Антона горело словно в лихорадке, ноги стали едва ощутимыми, миллионы иголочек покалывали кончики пальцев. Захотелось тут же упасть на пол и пролежать так некоторое время приходя в себя. Туман перед глазами понемногу рассеялся, Антон смог ясно увидеть Рому перед собой. Всклоченный, румяный, глубоко дышащий — такой Рома был Антону не знаком. Такой Рома Антону очень понравился. Такого Рому захотелось утянуть с собою на пол, прижаться тесно-тесно и лежать вечность. А, может, и две. Поправив очки, Антон перевел взгляд в сторону, успокаиваясь. Жар понемногу отступал, а вот внизу все оставалось без изменений. Еще бы чуть-чуть, еще бы немного, пришла шальная мысль, но Антон ее подавил. Ему нравился Рома, но к подобной близости он был пока не готов. Букет цветов появился словно из ниоткуда. Разнообразье цветов и ароматов уткнулось Антону в лицо из-за чего он слегка растерялся, тут же отстраняясь. Рома, все еще трогательно румяный, нахмурился. Цокнув языком, спросил: — Не нравится? Я же говорил, что я не пидор… Рома откровенно злился, при этом выглядя до боли очаровательным. Зацелованный, смущенный, его хотелось тискать и не выпускать из рук. Прыснув в кулак, Антон оттолкнулся от стены, поправляя брюки в районе ширинки, чтобы молния не врезалась в головку. — Нравится, — ответил он чуть погодя, — но динозавры нравятся мне больше.