Идея изначально была хорошей — автостопом до Сеула. Юнги упорно пытается себя в этом убедить даже сейчас, зло расцарапывая рожу рычащего альфы, упрямо пытающегося стянуть с него драные джинсы. Идея хорошая. Воплощение дерьмовое, вот что.
Извернувшись в сильных руках, Юнги судорожно впивается зубами в шею, и его тут же начинает мутить от неприятного и резкого запаха, который источает проклятая железа у него под зубами. Альфа срывается на истошный визг и на секунду отпускает юношу, пытается оттолкнуть его голову от своей шеи. Юнги изо всех сил пинает насильника ногами и бьёт освободившимися руками по ушам. Бьет без должного замаха, конечно, но, видимо, эффект неожиданности срабатывает, и альфа с воем скатывается с тощего тела Юнги, а тот рывком собирает себя в кучу и буквально вываливается из кабины, каким-то чудом открыв тяжёлую дверцу. Он падает больно, сдирает колени и ладони, но на это прямо пофиг, потому что за спиной слышит рычащее «Убью, сука!» и понимает, что реально — убьёт.
Подрывается Юнги резко, но заветный рюкзак за спиной тронуть не забывает: на месте. Мигом перебегает на противоположную сторону пустой трассы и бежит прочь от проклятого тягача. Бежит он самозабвенно, изо всех своих омежьих сил. Куда только, непонятно. Прямо, Карл, прямо! И неважно, что цель путешествия теперь от него отдаляется, наплевать. Потому что, сука, быть трахнутым посреди трассы в вонючей кабине не предел мечтаний.
Страха как такового нет, так как нарывается он не впервые. Надо просто бежать, водиле надоест, и он отстанет, нафиг ему сдался тощий нескладный омежка, пусть и с приятным запахом ландыша. Юнги в это верит и несётся вдоль дороги, даже не пытаясь оборачиваться, чтобы понять, бегут за ним или нет.
Замедляется он, когда силы окончательно его покидают, сворачивает в небольшую лесополосу, добегает до ближайших кустов и без сил в них валится. Замирает и прислушивается, отчаянно не желая слышать что бы то ни было. Лишь бы тишина, лишь бы тишина. И тишина слышит его и приходит. Она обнимает его своими холодными руками и льётся в уши настоящим благословением. Никого. Рядом нет никого. Опять. В этот раз — слава богу.
Юнги приподнимается на локтях, обводит взглядом пустую дорогу и смеётся. Судорожно всхлипывая, рыча и кусая свои грязные пальцы. Смех переходит в рыдание, слёзы текут по и без того мокрому от пота лицу. Юнги зарывается лицом в жухлую траву под руками и кричит — от боли и несправедливости. Болят колени и ладони. Болит заходящееся в бешеном ритме сердце. Болит душа, которая снова чувствует себя преданной.
Полежав немного, чтобы успокоиться, Юнги поднимается, отряхивается, попутно замечая, что изначально не совсем целая курточка, видимо, испорчена теперь окончательно: две дыры уже никак нельзя выдать за модные потёртости. Что с этим делать, юноша не знает, поэтому пока забивает на одежду. Прихрамывая, он бредёт к дороге, медленно переходит на нужную сторону и, тяжело вздохнув, останавливается. Кто его в таком виде в попутчики возьмёт? Он достаёт бутылку воды из рюкзака, немного отпивает, смачивает руку и вытирает ею лицо, а потом старательно пытается отряхнуть пыль с чёрных джинсов. Убирает воду, приглаживает растрепавшиеся чёрные волосы. «Выгляжу, наверно, потрясающе», — горько улыбаясь, думает омега.
Идти, как выясняется, сил никаких нет. И даже могучее слово «надо» перестаёт работать. Юнги опускается прямо в пыль около какого-то придорожного столбика непонятного назначения, опирается на него спиной, слегка согнув ноги в коленях, и кладёт на них свой драгоценный рюкзак.
Закат на трассе Юнги вообще-то всегда нравился: чертов мир наконец-то медленно погружается во тьму и становится почти невидимым даже за светом редких дорожных фонарей. Только в свете фар разворачивается серая дорога — в будущее, видимо. Какое будущее — такая и дорога. Юнги обычно смеялся, когда думал об этом.
В дороге он давно, две недели. Сначала просто бежал, куда глаза глядят, потом решил, что все дороги ведут в Сеул. Там столица, там много людей — там можно спокойно затеряться. И никто его не найдёт, даже если вдруг кто-то вспомнит о нём и начнёт искать. Новая жизнь, новые перспективы.
Юнги читал, что там можно снять недорогое жильё. Кто узнает, что на краденые деньги? А потом — как в дораме — устроится омежка в милую кофейню и будет спокойно улыбаться посетителям, разносить ароматный кофе и жить себе спокойно. Отнюдь не блистательное будущее, за бОльшим обычно в столицу-то едут. Но для Юнги с его прошлым именно это — самое большое, на что он мог рассчитывать.
Юнги почти задремал, когда услышал звук торможения. Приоткрыв глаза, он видит красный кроссовер прямо перед собой. Так как ехать в автомобиле он не собирается, — только большие машины для большого автостопщика Юнги — то снова прикрывает глаза, хотя тело напрягается и он невольно прислушивается. Открывается и хлопает дверца. Шагов не слышно, зато появляется запах — ветивер. Дым и шоколад, нечто почти не сочетающееся, но безумно приятное. Чем-то похожим пах Юнхо. Мысль о нём тут же отзывается болью где-то глубоко внутри, и Юнги невольно жмурится, пытаясь спрятаться от этих воспоминаний, спрятаться ото всех — и в первую очередь от кого-то, кто сейчас почти неслышно присаживается напротив съёжившегося омежки, а потом осторожно касается тёплой рукой кистей юноши, яростно сжимающих рюкзак. Реальность сурова: спрятаться не получится. Это Юнги понимает, когда к мягкому запаху и лёгкому касанию добавляется глубокий голос:
— Эй, ты живой?
— Нет, — бормочет Юнги, — я нет, так что отвали…те.
Голос удивлённо смеётся, а потом вкрадчиво спрашивает:
— Могу я чем-то помочь такой симпатичной нежити, как ты?
Юнги открывает глаза и с изумлением таращится на незнакомца. Очень красивого, темноволосого, с большими и какими-то детскими оленьими глазами незнакомца. Альфа — и это несомненно. Сильный, крепкий, плечистый. Закатанные рукава светлой рубашки позволяют увидеть крепкие руки с большими ладонями. Тёмные брюки явно скрывают длинные сильные ноги. Юнги мигом окидывает альфу взглядом и печально цокает: не подходит. Ему такие попутчики не нужны. Слишком красивый, слишком довольный жизнью, слишком альфа.
Незнакомец выводит его из задумчивости, повторяя вопрос. Юнги хмурится и отвечает резко, чтобы тот отстал:
— Я же сказал: отвалите. Мне помощь не нужна, я тут кое-кого жду.
— Я думал, что нежить лучше умеет врать, — мягко смеётся незнакомец. Потом протягивает руку: — Чон Чонгук.
Юнги и не думает руку жать, но…почему-то не может не улыбнуться. Имя прозвучало так гордо, как будто его произнёс ребёнок, который впервые знакомится со взрослым.
— Чего тебе надо, Чон Чонгук? — вздыхая, спрашивает Юнги. — Я очень страшный, грязный, неприветливый и злой омега, который сидит в пыли у дороги и хамит всем проезжим Чон Чонгукам. Приличные Чон Чонгуки обижаются на меня и гордо сваливают в закат на своих милых машинках.
Альфа закидывает голову назад и разражается громким смехом. Таким искренним. Таким тёплым. Нельзя, Юнги, нельзя, ты же знаешь. Знает, но… ветивер… чёртов ветивер. Как он может злиться на человека, который им пахнет?
— Знаешь, нежить, а ты забавный. Куда тебя подвезти?
«На кладбище» — первое, что приходит в голову. Но Юнги морщится и не озвучивает. Почему-то. Он только спрашивает:
— Тебе сильно надо кому-то помочь сегодня? Карму чистишь?
Альфа, продолжая улыбаться, кивает:
— Что-то типа того. — Потом опускает глаза и говорит как-то смущённо: — Скоро темно будет. А ты тут сидишь один. Поедем, я отвезу тебя домой… или куда там тебе надо.
— Мне надо в Сеул, — резко и как-то излишне громко произносит Юнги. — По дороге?
Чонгук удивляется смене настроения, но кивает:
— Вполне.
Поднимается и протягивает руку, чтобы помочь встать. Принимать помощь Юнги, естественно, не собирается, вскакивает сам, но…приятно. Приятно, чёрт возьми.
***
Сначала они едут молча. Чонгук не заговаривает, а Юнги не знает, о чём говорить. Потом Чонгук включает музыку, резкую, жёсткую, властную. Что-то классическое, потому что играет оркестр. Красиво, хотя Юнги вроде как такое не любит. Незнакомое, хотя он всё-таки кое-что ещё помнит.
Классику любил отец, слушал её много и часто. Пытался приучить слушать и Юнги, но тот мягко сопротивлялся, считая, что всё это устарело и нравиться не может. Да и было-то тогда Юнги 10 лет, какая к чёрту классика. Какое нахрен всё…
И зачем только вспомнил. Чёртов Чонгук, опять напомнил то, о чём не хотелось вспоминать.
— А что-то более современное есть? — нахально спрашивает Юнги.
— А это не нравится? — Чонгук опять улыбается, но музыку не выключает.
— Слу-у-ушай, ну правда. Давай что-то другое.
— Другого нет, только классика.
— Ладно. — Юнги поджимает губы и печально выдаёт: — Это мне за то, что сел в машину к незнакомому мужику на закате.
— Всё ещё думаешь, что я маньяк? — скалит ослепительно белые зубы Чонгук.
— Нет, — грустно выдыхает Юнги, — ни один приличный маньяк на меня такого красивого точно не позарился бы.
— Может, я неприличный маньяк? — задумчиво тянет парень.
— Ты думаешь, что я настолько безнадёжен, что даже маньяка себе приличного позволить не могу? — обидчиво отзывается омежка.
— А логика не твоя сильная сторона, да? — снова улыбается Чонгук.
Юнги обиженно фыркает и отворачивается, прижимаясь носом к холодному окну.
— Не сердись, — как-то мягко и даже тепло просит альфа. — Я не хотел тебя обидеть. Тебя куда в Сеуле-то везти?
Юнги ведётся на смену темы, деловито достаёт из рюкзачка старенький телефон и читает с него адрес в Ахене.
— Там у тебя кто-то живёт? — спрашивает Чонгук.
— Там я остановлюсь, пока не найду жильё, — задумчиво говорит Юнги и тут же прикусывает язык: не собирался он этого говорить даже близко, но, кажется, уже поздно.
Чонгук тянет задумчивое «Ммм..», и дальше они едут какое-то время в благословенной тишине. Ну, если не считать музыки.
***
В Сеул они въезжают около трёх утра. Юнги спит, свернувшись калачиком, укрытый курткой Чонгука. Лёгкие ресницы бросают длинные трепещущие тени на чуть порозовевшие во сне щёки, губы печально опущены, руки подрагивают. Лёгкий, тонкий, еле уловимый запах ландыша витает в салоне, и из-за него у Чонгука почему-то щемит сердце. Нет, это не его любимый запах, но почему-то кажется, что он готов дышать и дышать им.
Чонгук искоса посматривает на спящего омежку. Паренёк явно побит жизнью, явно крайне беден и истощён, но при этом не потерял ни природной живости, ни остроты взора, ни какой-то наивной мягкости. Что странно, учитывая, в каком виде и в каком положении его нашёл Чонгук.
Почему он затормозил там, у обочины, альфа до сих пор не совсем понимает. Он ведь даже толком разглядеть сжавшуюся фигурку не смог. Педаль тормоза ушла в пол как-то сама, почти мимо его воли. Ну, да, он сначала подумал, что человеку стало плохо, а проехать мимо он, конечно, не смог бы. Но потом, когда выяснилось, что милая «нежить» вроде в порядке… зачем он настоял? Может, чтобы сейчас увидеть эту картинку: спящий юноша на переднем сидении его машины — и понять, что всё сделал правильно?
Или — ландыш? Жить в мире, где очень многим управляет запах, на самом деле такое себе удовольствие. Никогда до конца непонятно, что тобой движет: то ли тебе нравится этот самый запах, то ли ты просто не совсем мудак. Чонгук решает, что в данном случае и то и другое.
«Интересно, сколько ему? И.. чёрт… Как его зовут?» — Чонгук судорожно пытается вспомнить, спрашивал ли он омегу об имени — и не может вспомнить. Видимо, нет. «Ты молодец, Гук, ты просто красавчик», — мысленно поздравляет себя альфа.
***
До названного Юнги адреса Чонгук доехал не без труда: в Ахене узкие улочки с неудобными разворотами, так что спасибо любимому навигатору за наше счастливое детство, а не то заблудились бы они, как пить дать заблудились бы.
Дом, около которого навигатор наконец-то гордо проговорил: «Вы прибыли в место назначения», — не произвёл на Чонгука положительного впечатления. Казалось, дунет на него волк из «Трёх поросят» — и он завалится к чертям, хотя и был вроде как сделан из блёкло–красного кирпича. Старый, потрёпанный, грязный. «Неласково встретит тебя наша блистательная столица, малыш», — печально глядя на всё ещё спящего омежку, подумал Чонгук.
На часах высветилось полчетвёртого утра. Чонгук уже поднял было руку к плечу Юнги, чтобы ласково разбудить его, но вдруг дверь дома, к которому они прибыли, резко открылась и на улицу вывалилась компания из трёх пьяных вдрызг альф. Они, не стесняясь ночной тишины, громко о чем-то спорили, грязно ругались, в затем присели на порог, чтобы покурить. То, что они живут здесь или являются гостями хозяев, было несомненно. Испитые физиономии, крайне потрёпанная одежда, дрожащие руки – всё это не оставляло сомнений в том, что рядом с ними мало кто сможет чувствовать себя в безопасности. Особенно худосочный милый омежка, который должен будет сейчас войти в эту дверь, пройдя мимо этих полупьяных мужиков. А потом они пойдут вслед за ним, дверь за ними закроется, и…
Что будет (или может быть) дальше, Чонгук представлять себе не захотел. Не для того он уговаривал паренька принять его помощь, чтобы сейчас оставить на попечение этим чудесным людям.
Альфа решительно завёл машину и выехал из Ахена. Да, он понимал, что вряд ли омега будет ему благодарен за это, но разбуди Чонгук его сейчас — и хрен его знает, можно ли было бы удержать его в машине и отговорить жить здесь. Да и потом пришлось бы объяснять, что сейчас намеревался сделать Чонгук, а это вообще сложно. Даже самому себе.
