***
В стельку пьяный Гарри влетел в парадную дверь, которую Рон любезно придержал для него. — Полегче, дружище, — просит Рон. Не обращая на него внимания, Гарри бросается к барному шкафчику. — Огневиски? — предлагает Гарри. — Нет, спасибо, меня и без этого вот-вот стошнит. И тебя, кстати, тоже. Иди-ка ты спать. — Твою мать! Блять, проклятье, — начинает ругаться Гарри. — Огневиски нет. Кричер! Раздался хлопок, после которого появился Кричер. Рон моментально почувствовал себя немного неловко. — Где, черт возьми, этот сраный огневиски, Кричер? Ты его выпил? Где он? — Хозяин Гарри снова пьян, — сразу понимает Кричер. — Гарри, ну же, иди спать. — Да катись ты уже домой к Гермионе. — А знаешь? Пожалуй, я так и сделаю, — вспыхивает Рон, ринувшись к камину. Цвет его лица сливается с волосами. — Эти выкрутасы в стиле «Взбешенный Гарри Поттер-пятикурсник» меня порядком достали. — Ой, прости, моя психологическая травма причиняет тебе неудобства? — У нас у всех есть свои травмы, Гарри, но мы не ведем себя, как придурки. — Я не придурок! — Ты абсолютный придурок, приятель. Послушай, я понимаю, все эти судебные разбирательства сущий ад. Если бы ты только поговорил с нами об этом… — Тут не о чем говорить! — гаркнул Гарри. Рон выглядел смертельно уставшим. — Понятно. Проехали. Кричер, помоги ему лечь в постель, ладно? — Хозяин Гарри не подчиняется Кричеру, мистер Уизли. Кричер подчиняется Хозяину. — Точно, — подхватывает Гарри. — Совершенно верно. И учитывая это, я приказываю тебе добыть огневиски для меня. Где-то всё ещё должно быть открыто. — Спокойной ночи, Гарри, — прощается Рон, исчезая в камине. Зеленая вспышка от перемещения заставила Гарри вздрогнуть. В последнее время его раздражало, когда люди использовали летучий порох в его присутствии. Он был чересчур ярким. Всё стало чересчур ярким, начиная с мая. Перенасыщенным. Вот причина, по которой он пил — это был единственный способ приглушать цвета. Кричер добыл ему еще одну бутылку алкоголя, и в конце концов Гарри вырубился прямо на кухонном столе.***
— Каждый желает поговорить о чём-то. Тебе нужно только узнать о чём именно и спросить об этом, — наставляла Нарцисса Малфой. — Это ключ к тому, чтобы стать хорошим собеседником. Умение задавать правильные вопросы. — Что, если они все зануды до мозга костей? — Так не бывает, Драко. Они практиковались. Нарцисса примеряла на себя роль застенчивой, необщительной гостьи за ужином. Драко задавал ей наводящие вопросы, стараясь разговорить. Ровно через полчаса он пришел в ярость. — Любой, с кем так трудно общаться, заслуживает быть проклятым, — раздражённо бросил он. — Мой милый, ты должен быть терпеливым. Терпение сделает тебя привлекательным. Попробуй ещё раз. Ему понадобилось сделать ещё несколько попыток, чтобы в конце концов расколоть её. Она заранее выбрала тему, не сообщив ему об этом и, когда Драко нащупал её (магия снов восьмого века), женщина с энтузиазмом заговорила. Драко это напомнило поедание моллюсков: сначала нужно было разбить панцирь, и только после этого получишь доступ к нежному мясу. — Очень хорошо, — похвалила она. — Теперь я научу тебя волшебным словам: «Что ты имеешь в виду?» — Что ты имеешь в виду? — повторил Драко. Его мать кивнула. — Нет, — попытался объяснить он. — Что ты имеешь в виду? Как это может быть волшебным словом? — Все хотят быть понятыми, Драко. Когда ты спрашиваешь кого-то, что он имел в виду, особенно, после того, как человек высказался, это убеждает его в том, что он ценен. Люди любят быть ценными. Они любят тех, кто заставляет их так себя чувствовать. Драко закрыл глаза и вытянул ноги. Они болели от того, что были согнуты весь день. Или всю ночь? В Азкабане всегда было темно. Темно и холодно. Его позвоночник прошибает острой судорогой, и он вновь прижимает к себе ноги, хотя от этого очень больно. Ему становится любопытно, куда пропало это убеждение во время войны? О том, что все хотят, чтобы их понимали. Пытались ли его родители понять маглорожденных? А предателей крови? Он не озвучивает свои мысли вслух. Спросить мать о том, как она совмещает в себе два настолько противоречивых взгляда, означает критиковать её. А ему нельзя так поступать. Немного забавно то, что, будучи подростком (и он всё ещё им был — напоминает себе Драко), он никогда особо не старался щадить чувства своих родителей. Он заявил, что ненавидит их, когда они не купили ему желанную вещь. Он постоянно оскорблял их. Однако теперь, когда они трое оказались за решёткой, одна лишь мысль о том, чтобы как-то усугубить их вину, заставляла его желудок болезненно скручиваться. — Ты чувствуешь угрызения совести, Драко? — однажды спрашивает его мать. Он знает, что сейчас день, потому что они только что поели. Хлеб. Драко умирает от голода, из-за чего порой ему кажется, что его внутренности пожирают сами себя. — Я слишком зол, чтобы чувствовать угрызения совести, — отвечает он. — Ты обязан раскаяться, — уверенно заявляет она. — Если ты не сделаешь этого, никто не полюбит тебя там. — А ты сама сожалеешь? — спрашивает он у матери. — Прости меня, Драко. Как же я хочу, чтобы ты меня простил. Она становится такой подавленной. — Я уже говорил тебе, — произносит Драко. — Мне нечего прощать. Она часто повторяла, что очень сожалеет. Однако Драко предполагал, что она сожалеет только о том, какие последствия несли её действия для него, а не о том, что они были аморальными. Не то, чтобы его вообще заботила мораль. Как он и сказал: в нем горела лютая злость. Размышления о войне приводили его в ярость, заставляя испытывать только чувства несправедливости, несправедливости, несправедливости. Драко запрещал себе такие мысли, ведь они были прямой дорогой к безумию. Уроки помогали скоротать время. — Жалость к себе отвратительна, — напутствовала его мать. — Чем больше ты её ищешь, тем меньше шансов её получить. Ты должен переносить боль смело, не жалуясь. — Я никогда не был храбрым, — отзывается Драко. — Ты должен стать храбрым, иначе никто не полюбит тебя. — Ты любишь меня, — напомнил он, потому что её слова начали вызвать в нем тревогу. — Да, да, я безумно тебя люблю. Я хочу, чтобы ты был в безопасности и счастлив. Там тебя ждет столько трудностей. Порой у Драко пропадало желание покидать стены Азкабана. Тут было темно, тут было холодно и тут он голодал, но зато с ним была мать. Возможно, им двоим повезет выбраться отсюда. Хотя каким-то шестым чувством он понимал, что подобный исход невозможен. Его мать, похоже, тоже это знала. Каждый раз, когда она говорила с Драко про освобождение, он отчётливо понимал, что выйдет отсюда один. — Не говори о себе. Только задавай вопросы, — продолжала учить она. — Почему? — Это влияет на баланс сил. Поначалу люди посчитают, что ты очарован ими. В результате они сами будут очарованы тобой. Когда тебе будет известно о них всё, а им о тебе — ничего, в твоих руках будут все козыри, и это заставит их любить тебя. Она не учила его доброте. Это был слизеринский кодекс поведения. Метод, позволяющий украсть силу через влияние на эмоции. У него отняли всё, чем он гордился, и она предлагала ему иную форму силы. — Ты раскаиваешься? — часто задавала она один и тот же вопрос. — Нет, — отвечал Драко. Он был слишком зол и никак не мог обуздать свой гнев, из-за чего, соответственно, не мог испытывать раскаяния. Благодаря дементорам, его разум постоянно дурманился. Его мать всегда сидела поодаль от него, не считая того времени, когда он спал. Просыпаясь от кошмаров, он нередко улавливал отголоски того, как её рука нежно поглаживала его по голове. — Ты должен раскаяться, — вновь и вновь повторяла она ему. — Ты должен принять ответственность за весь тот вред, что причинил. — За тот вред, что мы причинили, — поправил её Драко. — Да, — она тихо согласилась, и его сердце тут же захлестнуло удушающее чувство вины. — Извини, — сказал он. — Никто не полюбит тебя. Ты должен… Ты должен раскаяться. — Я не могу, — отвечал Драко. — Итак, наш следующий урок — комплименты. Она тренировала его часами. Она вкладывала в его голову теории о людях, их желаниях и о том, как заставить их любить его. Она была так напугана тем, что больше его никто не полюбит. Драко понимал, что источником её страха стало глубокое чувство вины, однако постоянно слышать такое совершенно не хотелось. За день до суда она повторяла это столько раз, что Драко испытал почти невыносимое желание хорошенько её встряхнуть. Большую часть времени он отмалчивался, лишь периодически пытаясь её утешить. — Что бы не произошло, Драко, ты обязан выбраться отсюда. Соглашайся на любой вариант, он будет лучше, чем здесь. Ты сойдешь с ума, если останешься. — Я не хочу бросать тебя, — произнес он. — Если ты останешься тут — это разобьет мне сердце, — тихо сказала она. — Я обещаю навещать тебя. — Очень мило с твоей стороны. Тебе будет так тяжело там. Драко глухо ударился головой об стену, чтобы она не услышала. Когда охранник пришел за ним, его мать безумно разволновалась. — Запомни, ты обязан быть храбрым и скромным. Не запуганным, не самовлюбленным, но смелым и мужественным. Помни: никто не полюбит тебя, если… Будь храбрым! — Я понял, — ответил Драко. Они не обнялись. Он лишь кивнул ей и последовал за охранником к порт-ключу.***
Больше всех остальных суда над Малфоем боялся Гарри. Пока это было единственное заседание, где Гарри выступал на стороне защиты. Лично он считал, что Малфоя вообще не должны были судить. И разве его мнения было недостаточно? В конце концов он спас весь волшебный мир. Неужели они не могут положиться на его суждения об одном жалком восемнадцатилетнем мерзавце? Малфой уже достаточно потерял. Он дал свою часть показаний о том, как Малфой, скорее всего, спас ему жизнь в поместье; как он пытался не дать Крэббу и Гойлу убить его; как он опустил свою палочку, не навредив Дамблдору. Малфой выглядел совершенно измученным, однако спину держал ровно, хоть его взгляд был опущен в пол. Он пробыл в Азкабане всего три месяца, но уже чахнул. Очевидно, горе оставило на нем неизгладимый след. Малфой ни разу не взглянул на Гарри, хотя тот изо всех сил пытался поймать его взгляд. Признаться, Гарри до сих пор был довольно пьян после вчерашней ночи. Он провел вечер в магловском клубе и переспал с двумя разными парнями подряд. Первый в постели был полнейшим бревном, что вынудило его заскочить в клуб ещё раз. Второй оказался ничуть не лучше, но к тому времени, когда они закончили, у Гарри так кружилась голова, что сил подняться просто не было, из-за чего вечер пришлось закончить на не совсем удачной ноте. Прокурор относился к тому типу людей, которых Гарри на дух не переносил. Он не сражался на войне, но при этом лицемерно и самодовольно обвинял Малфоя, заставляя Гарри всё больше закипать. Не то, чтобы он не считал Малфоя фанатичным засранцем. Просто Гарри полагал, что его слово должно быть более весомым, чем обвинение какого-то самодовольного прокуроришки, восторженно кудахтающего каждый раз, когда добивался от Малфоя односложных ответов, естественно, трактуя их по-своему. — Как ты? — шепнула Гермиона. — Отлично. Судья прочистил горло. Наступило время огласить приговор для Малфоя. Гарри всеми фибрами души ненавидел этот момент. Каждый раз, смотря на обвиняемых, он вспоминал, каково было ему на пятом курсе сидеть на скамейке подсудимых. Малфой же был абсолютно спокоен. Так, словно его совершенно не волновало то, что он закован цепями. Его лицо оставалось бесстрастным. — Таким образом, суд приговаривает Драко Люциуса Малфоя к пяти годам заключения в Азкабане под надзором дементоров… — Нет! Спустя мгновение до Гарри доходит, что раздавшийся выкрик принадлежал ему. — Гарри! Сядь! —умоляет Гермиона. — Нет, — упрямится Гарри. — Это просто смешно. Я впервые за все судебные разбирательства давал показания в защиту кого-то. Того единственного, кто, по моему мнению, может исправиться, и вы, блять, даже слушать не станете? — Мистер Поттер, без Ваших показаний приговор был бы, несомненно, от десяти до пятнадцати лет… — Мне всё равно! Речь идет не о нем! Речь идет обо мне! Боги, он действительно очень пьян. Это он сейчас говорит всё это? И он всё же продолжает, игнорируя сердитый взгляд Рона. Гермиона накрыла голову руками. Малфой же оставался раздражающе спокойным. — Я умер за вас! За всех и каждого! И у вас хватает наглости не доверять моему суждению!.. — Гарри, — пробует вразумить его Гермиона. — Визенгамот не может потакать твоим прихотям! — Посмотрите на него! — восклицает Гарри, указывая на Малфоя, который, наконец, демонстрирует хоть какие-то признаки реакции, поднимая брови вверх. — Он выглядит откровенно дерьмово! Не протянет он там эти пять лет! Прошло три месяца, а он уже выглядит, как полутруп. Свой срок он отсидел, отпустите его! — Суд объявляет короткий перерыв, — произносит судья. Ворчание, начавшееся после гневной вспышки Гарри, переросло в громкий, взволнованный, возмущенный гул. — Ты с ума сошел, — набрасывается на него Рон. — У тебя только что случился нервный срыв из-за того, что Малфоя отправляют в Азкабан. Ты мечтал отправить Малфоя в Азкабан. — Речь идет не о Малфое, — отрезает Гарри. — Речь идет о том, чтобы люди получали по заслугам. — Гарри, он стал Пожирателем смерти, — напоминает Гермиона. — Тебе не кажется, что он заслуживает наказания? — Не важно, чего он заслуживает. Важно то, чего заслуживаю я. А я заслуживаю быть услышанным! — Хватит орать! — Я не ору! Спустя время судья вновь появляется в зале. Решение, очевидно, принято. — Ввиду необычных обстоятельств главного свидетеля по этому делу, — зачитывает судья, — мы хотели бы предложить альтернативу. Мистер Малфой может отсидеть пять лет в Азкабане, или… — мужчина делает интригующую паузу, ухмыльнувшись Гарри, — связать себя магическими узами с Гарри Поттером, становясь его узником сроком на один год. Зал взрывается голосами. — Гарри, ты не можешь согласиться, это огромная ответственность, которая тебе сейчас совершенно не нужна, — настойчиво пытается вразумить его Гермиона. — Дружище, ни в коем случае, это же Малфой! Тебе однозначно не нужен этот мерзавец в собственном доме. — Порядок! Порядок! Мистер Поттер, данные узы гарантируют то, что мистер Малфой будет подчиняться всем Вашим распоряжениям. Также, без Вашего позволения он не сможет отойти от Вас больше, чем на пятнадцать метров. Ему будет запрещено колдовать. По сути, Вы станете его тюремщиком. Гарри пристально смотрит на Малфоя. Единственным признаком того, что он всё услышал, стали его крепко стиснутые челюсти. — Вы это придумали только для того, чтобы унизить меня! — вызывающе бросает Гарри. Гермиона еле слышно застонала. Он игнорирует её. — Мистер Малфой представляет угрозу для общества, — говорит судья. — Мы считаем, что Вы сможете нейтрализовать этот риск. Однако, если для Вас это неприемлемо, мы с радостью отправим его в Азкабан, в соответствии с нашим первоначальным решением. — Нет, — твердо произносит Гарри. — Я сделаю это. — Гарри! Малфой вновь приподнимает брови. — Вы согласны, мистер Малфой? — Да, — не раздумывая, ответил тот. — Гарри, ты не можешь… — старается остановить его Гермиона. — Серьезно, Гермиона, расслабься. Гарри пересекает партер, чтобы добраться до места, где находился стул Малфоя, рядом с которым стоит судья. — Протяните руку, — приказывает судья. Цепи, опоясывающие грудь Малфоя, ослабли, и он послушно выполняет приказ. — Другую руку мистер Малфой. Щеки Малфоя краснеют, и он протягивает левую руку. Серые лохмотья, в которые он одет, совершенно не способны скрыть отвратительную черную метку, украшенную синяками. — Мистер Поттер, не могли бы Вы положить руку на его метку? Гарри вздрогнул. Одно дело согласиться иметь полную власть над Малфоем, другое — прикасаться к его черной метке. Отвратительно. От одного только взгляда на неё, его прошибало холодным потом. Малфой опустил руку. — Забудь, Поттер, — говорит он. — В любом случае, спасибо. Гарри хватает его и кладет ладонь на метку. Он ждал иных ощущений, но это была лишь кожа, слегка прохладная, кожа. А ещё это был самый тесный контакт с Малфоем за всю его жизнь без попыток убить друг друга. — Понимаете ли вы оба, что это магически связывающий контракт? — Да, — ответили они. Малфой вновь избегает смотреть на него. — В таком случае… Captivus carcerem! Метка под ладонью Гарри потеплела. Малфой вздрогнул, не издав ни звука. — Что ж, давайте проверим сработало ли это. Мистер Поттер, прикажите мистеру Малфою сделать что-нибудь. — Посмотри на меня. Малфой поднял на него свои серые глаза, совершенно спокойные и бесстрастные. Гарри с разочарованием признает, что Азкабан не сделал Малфоя менее привлекательным. — Возможно, для проверки стоит попробовать что-то, чего ему не захочется делать, — предложил судья, на что Малфой слегка нахмурился. — Хм… — задумался Гарри. — Попрыгай? Малфой всё ещё был прикован к стулу. Он попытался подняться, но не смог, отчего начал корчиться, задыхаясь, в явной агонии. — Хватит! Оставайся сидеть, — быстро говорит Гарри. Малфой поник, грязные волосы упали ему на лицо. — Что, черт побери, это было? — Связь использует проклятье круциатус, как предохранитель. Чтобы предотвратить непослушание. — Твою мать! Судья слабо фыркнул. — Итак, заклинание, похоже, сработало. Я вышлю вам информационную брошюру, в которой будут ответы на все ваши возможные вопросы. Вы оба можете быть свободны. Он коснулся цепей, которые сковывали Малфоя, и те с грохотом упали на землю. — Подождите, — встрепенулся Малфой. — Я думал, что вернусь в Азкабан, чтобы дождаться освобождения. Я должен попрощаться с мамой. Гарри ощутил, как у него по телу пробежал холодок. — Мистер Малфой, Ваша мать мертва, — сообщает судья. — Она была убита при задержании Вашего отца. — Нет, — уверенно возражает Малфой. — Она была со мной в одной камере. — Ваш отец тоже был убит, — добавляет судья с, как показалось Гарри, слишком большим энтузиазмом раскрывая правду. — Они оба мертвы. Их убили у Вас на глазах. — Нет, — повторил Малфой куда менее уверенно. — Нет, потому что я видел её. Сегодня я видел её… — внезапно его глаза округлились. — О, — тихо выдыхает он. — Пойдем отсюда, — говорит Гарри, потому что всё идёт к тому, что Малфой вот-вот разрыдается на радость окружающим журналистам-стервятникам. Однако тот быстро совладал со своими эмоциями, стерев их с лица, и даже выдавил из себя улыбку. — Показывай дорогу, — произносит он. — Держись рядом, ладно? — Да. Гарри хватает Малфоя за локоть и переносит их на Гриммо-плейс.