Занимательная химия

Паша смотрит в кипу распечаток для предстоящей олимпиады и хочет побиться головой об стол. Эти бумажки возвышались над ним, словно заснеженные белые горы, пики которых по ощущениям упирались куда-то в потолок, грозясь в скором времени обвалиться ему на голову сотней ненужных слов, букв и цифр. Они возвышались к потолку и словно насмехались, будто бы показывая свое превосходство, перед каким-то жалким учителем русского языка. То бишь перед ним, Пашей. «Вот мы, обычная, казалось бы, мукулатура, а от нас зависит твоя зарплата, » — смеялись они, злобно. А Паша смотрит на них волком, и думает, что пора завязывать с работой, потому что с ним разговаривает бумага. Хорошо, что не он с ней. Пока. А еще Паша думает, что хочет выпить, домой и не страдать этой херней. А еще, что пора к психотерапевту. А еще много чего думает, но вслух произносить не хочет, потому что не все цензурное. Ну, или все нецензурное, скорее так. Все же еще не все покинули стены школы, а за мат (айталиев) может и от начальства влететь. Хотя, чтобы получить пизды от Стаса, нужно было минимум убить кого-то в стенах школы, если не в его личном кабинете попутно заляпав все пространство кровью там же и обнаружившись, измазанный в кишках и обложенный органами. И то не факт, что директор не попытается поговорить, понять и простить убийцу. Так что за начальство можно не переживать, но все же желания попасться перед каким-то школьником, Паша не имел совершенно. Авторитет рушить не очень хотелось. Потому, хоть и матерился Павел искусно да красиво, но про себя, изредка поднимая глаза к потолку, когда брал в руки очередной лист. -И почему я не пошел на электрика, как отец предлагал? — стонет Добровольский и начинает про себя пересчитывать все осточертевшие, сводящие его с ума бумажки, бегло перечитав, что же на них накалякано такое интересное. Занятия уже кончились, последний на сегодня урок русского у девятого класса был проведен и оставалось только пересчитать эти чертовы бумаги с заданиями, по подготовке к олимпиадам, чтобы с чистой совестью свалить. Но дело осложнялось тем, что тех было настолько много, что Паша был уверен — пострадало минимум с десяток деревьев, а того и маленький лесок. А еще он подозревал, что они, — ну, деревья, — были намерены отомстить людишкам, сделавшим все это с ними. И потому — чтобы избежать древесного проклятья, конечно же, — он подумывал просто сжечь задания и сказать, что это была случайность. Или случайно утопиться в них, чтобы уж наверняка не заниматься всяким дерьмом. Или случайно утопить уже их, ведь жить еще хотелось, хотя жилось, честно говоря, не очень. — Сидел бы сейчас, паял платы какие-то или, чем там электрики эти занимаются? Нет же, сижу тут, за учительским столом и трясусь над кучкой распечаток. И вот об этом я мечтал, когда поступал в пед? -А о чем вы мечтали, Павел Алексеич? — звучит задорный знакомый голос, где-то у дверей. Учитель поднимает голову, уже зная кто явился к нему на порог, и его ужасное настроение, медленно но верно заменяется радостью от того, что он теперь не один и его сейчас развлекут. А возможно он Шастунца и запрячь помочь себе сможет, тогда вообще конфетка, а не встреча. А сам Шастун, тем временем, заходит в кабинет, как к себе домой, сразу же падая за первую ближайшую к Паше парту, располагая рядом свой рюкзак. — Неужто о полураздетых школьницах, господин учитель? -А ты шаришь, малой, — усмехается Добровольский и разводит руками, откладывая задания в очередную стопку. — Но это было давно и не правда, а сейчас я женатый человек и могу мечтать только поскорее сбежать отсюда домой. -К полураздетой Ляйсян, — договаривает Антон, закидывая ноги на стол, и противно усмехается. И хоть Добровольская всеми возможными способами пыталась заставить парня называть ее просто «Лясей», — не чужой человек все же уже, можно такое позволить, — но тот только полгода отучивался звать ее «Ляйсян Альбертовной», потому до ее обычного сокращения было, как до Луны и обратно. С пересадками на Марсе. -Ты аккуратнее со словами. Она моя жена, — грозит ему пальцем Паша, и сам усмехаясь. Ну, не может он на этого шкета злиться, ну хоть убейте. Правда самому «шкету» об этом знать не обязательно, а то обнаглеет в край и че делать потом? -Это не отменяет того факта что я прав, — пожимает плечами Шаст и все же убирает ноги с парты, не захотев окончательно наглеть. -Да, жук, ты прав. Но еще однажды я услышу это от тебя в ином контексте, и ты получишь по своему прекрасному личику, — машет рукой Паша, словно обводя лицо Антона. А потом присматривается к парню внимательнее и добавляет: — Еще раз. Кто ж тебя разукрасил-то, а, герой? -А? А-а-а вы про это, — машет рукой Антон, машинально касаясь носа. Тот уже начал заживать, — Антон очень на это надеялся, — хотя и не особо явно для остальных, как и для зеркала, но по ощущениям точно стало легче дышать, что, естественно, его радовало. Он уже и забыть успел, что на носу до сих пор покоится пластырь, заботливо наклеенный ему на нос химиком. — Да, это Арсений Сергеич меня случайно дверью прихлопнул. -За, что это он тебя так? Ты ему не дал? — усмехается Паша, вновь возвращаясь к чертовым бумагам, и слушая удивленно-злобное сопение со стороны своего собеседника. -Павел Алексеевич! — подскакивает смущенный Антон, хлопая руками по парте. -Ладно, согласен, тупой вопрос. Мы прекрасно понимаем, что если бы он попросил, ты бы дал, — качает головой Добровольский, и усмехается, глядя на парня, упорно пытающегося закосплеить не то вареного рака, не то спелые помидоры. — Да успокойся ты, нет тут никого. твоя тайна в сохранности. Да и все равно ведь правда, как не отбрехивайся. -Правда, — бурчит парень, усаживаясь обратно. — Но вы все равно ничего не докажете. -А мне и не надо, — пожимает плечами Паша и встает из-за стола, разминая спину. — Достаточно, что я это просто знаю. Ладно, давай уже, поведай мне, че вы там уже натворили, герои-любовники. А то я все жду новой серии, а никто так и не хочет делиться со мной подробностями. -Да, ничего мы не творили, — вздыхает Антон, ложась на парту. — Оксана с химиком поговорила, всё ему объяснила, ну про признание, вроде разрешилось всё там у них. А я вот на олимпиаду к нему записался, да и в общем-то все новости. Никаких шокирующих признаний в чувствах или чего-то такого грандиозного вы не пропустили. Можете выдохнуть. -А, олимпиады, ну конечно, — закатывает глаза Добровольский и присаживается на край стола. — А как он нос-то тебе разбил? -Да я к нему ж за расписанием пришел, ну допов, все жался-мялся у дверей, потому думаю зайду отстреляюсь и все в шляпе, а он в это время из класса выходил, ну и врезал мне дверью, вот и вся история, — пожимает плечами подросток. -Извинился хоть? — смеется Паша, подтверждая свои же догадки о том, что жизнь Шастуна просто комедийный романтический сериал. (в котором он определенно играл роль отца-наставника.) -Извинился, — кивает Антон, — даже петушка мне карамельного купил, в знак примирения. -Петушка петушку, умно, — смеется учитель, а Тоха только надувает губы, обидевшись. — Да ладно, не дуйся, малой. Я шучу. -Не смешно, — все еще дуется парень, пока учитель не кладет ему руку на плечо. -Кому как, кому как, Тоша, — смеется Паша, и Шастун больше не может играть обиженку. Сокращение «Тоша» его конечно не особо прельщает, но звучит мило, чего он не может отрицать. А в мыслях подло проносится это самое «Тоша», только уже совершенно другим голосом. Бархатным, красивым и тягучим, как та карамель, которую он буквально недавно ел. Парень прокручивает у себя в голове каждое из этих ласковых поповских прозвищ, сказанное разными тонами голоса, и понимает, что он просто в полной жопе. Он в химика так вляпался, как никогда ни в кого, ни как и ни за что не вляпывался. Вляпался, как муха в янтарь, и никакой исследователь его достать оттуда не сможет. Ему даже хочется слезу пустить от осознания всего своего бедственного положения, но он только вздыхает устало и легонько приподнимает уголок губ, чтобы окончательно не расклеиться. — У-у-у-у, что у нас с настроением, а? Где наш главный клоун? -В цирке, — вяло огрызается Антон, но тут же опять вздыхает, — да нормально все у меня с настроением. -Да-да грозовая туча, я так и понял, — качает головой Добровольский. — Колись давай. -Я вам не орех, чтоб колоться, — язвит в ответ Антон, складывая руки на груди. -Ой остряк, ой юморист, — машет рукой Паша и кивает, мол говори. — Я же не отстану, ты знаешь. -Да я просто понял, как проеб… как вляпался, — наклоняет голову вниз Антон и из груди у него рвется смешок. Может нервный, а может это он от абсурдности ситуации хихикает, сам пока не понял. -Да ладно тебе, все свои, раз проебался так и говори, — пожимает плечами Паша и парень хихикает уже в голос. — Прорвемся, малой, не ссы. Учитель хлопает подопечного по плечу, и по-отечески, подбадривающе улыбается. Антон не может сдержать своей улыбки в ответ и удивленно радуется тому, какие вокруг него, все-таки хорошие люди собрались. Так его поддерживают и любят. Оберегают, ценят и помогают во всех начинаниях. Он бы даже спасибо сказал учителю русского, за все, начиная принятием ориентации заканчивая поддержкой, которую тот ему дарит не требуя взамен ничего, как вдруг слышит глухой стук, словно что-то грохнулось где-то неподалеку. Павел хмурит брови и оборачивается на ученика, но тот только головой качает, мол не знаю че там. А потом за дверью слышится, подозрительно знакомое Шастуну, «блять» и сердце уходит в пятки.