Subway Stories

— Угадай, кто? — и в мгновение ока Кёнсу оказывается в пугающей темноте. Руки под его пальцами маленькие и теплые, и лишь это спасает его от паники и мыслей, что его украли инопланетяне, о которых он читал вчера вечером комиксы, хоть мама ему и запретила это делать (но разве он виноват, что она их так плохо прячет?). — Не знаю, — честно отвечает он, и руки тотчас же исчезают. Солнечный свет бьет ему в глаза, и Кёнсу приходится сначала проморгаться, прежде он видит мальчика перед собой. Он все же знает его. Это Чонин из соседнего дома. И он не нравится Кёнсу, потому что ему не хочется играть с приставучими малявками, пусть мама и попросила его не обижать нового соседа, у которого пока еще совсем нет друзей. — Поиграем? — спрашивает Чонин немного застенчиво, и Кёнсу со вздохом кивает, ловя одобрительный взгляд мамы из окна. (Но никакие одобрительные взгляды не заставят Чонина понравиться Кёнсу.) 【✖】 — Угадай, кто? — слышит Кёнсу сквозь шум перемены и едва удерживается, чтобы не отцепить чужие и наверняка измазанные (как всегда) в чернилах руки от своего лица. — Не знаю, — тянет он, и Чонин насмешливо фыркает. — Правда, Кёнсу? — Кёнсу недовольно охает в знак согласия, и мир снова открывается перед его глазами. (Чонин — эдакое клеймо для Кёнсу. Он все так же постоянно ходит за ним хвостом, не забывая о своих глупых играх, которые уже слишком дурацкие и слишком детские для Кёнсу, что перешел недавно в среднюю школу. Может, для таких малявок, как Чонин, это нормально, но для Кёнсу — нет. Над ним и так уже смеются.) — Кёнсу и его друг из начальной школы, — хихикают его одноклассники, проходя мимо, — хватит водиться с детьми, пошли лучше играть с нами в футбол. Уголки губ Чонина слегка (совсем незаметно) опускаются, когда Кёнсу встает, и это отчего-то совсем тому не нравится, но он быстро об этом забывает. В конце концов, одноклассники не так часто зовут его с собой. (Из-за Чонина, в основном.) 【✖】 — Угадай, кто? — звучит совсем уже не детский голос прямо у него над ухом, и Кёнсу вздрагивает от неожиданности и вновь чувствует эти (незваные) стайки мурашек, гуляющие по его коже, когда он, сам того не замечая, ощупывает сбитые костяшки на пальцах Чонина. Чонин изменился. Он больше не тот маленький сопливый ребенок на класс младше, что бегал за Кёнсу по пятам. Он вырос, и теперь он выше Кёнсу и шире того в плечах. Он вырос, и теперь он не достает Кёнсу, почти всегда предпочитая ему своих новых друзей. Он вырос, и теперь Кёнсу смотрит на него совсем иначе. Он вырос, но теперь Кёнсу не то чтобы ему и нужен (видимо). Кёнсу должен быть счастлив, но вместо этого он ревнует, мучительно и так по-детски ревнует каждый раз, когда видит Чонина с кем-то еще, Чонина, который раньше был только с ним. Только для него. (И он хочет заклеймить себя Чонином обратно.) — Не знаю, — голос Кёнсу немного груб, словно он защищается (от себя, от Чонина, от своей реакции на Чонина) Но такая защита его не спасает. Никакая защита его не спасает. Он не должен всего этого чувствовать, но он чувствует, и с этим ничего нельзя поделать. Нет в его жизни, в его голове, в его чувствах кнопки 'отменить предыдущее действие'. Как и кнопки 'отменить Чонина'. (Чонин же, будто и не подозревая вовсе об ураганах из мыслей в голове Кёнсу, лишь посмеивается и садится рядом, тепло и крепко прижимаясь ногой к ноге и спутывая тем самым все еще больше.) 【✖】 — Угадай, кто? — тихий шепот, и Кёнсу зажмуривается, словно его глаза уже не закрывает теплая (родная?) ладонь. — Не знаю, — и Чонин тепло и легко смеется. — Я не отпущу тебя, пока не угадаешь, — бормочет он, едва касаясь (невольно? специально? дрязняще?) губами уха Кёнсу, и Кёнсу медленно начинает сходить с ума, чувствуя, как невыносимо скручивается что-то внутри него в узел, как сжимается его сердце вновь и вновь, когда Чонин шепчет что-то о том, какой он красивый, о том, как он хочет его, и о каком-то слове на букву 'л' между строк (вроде бы). Не отпускай, думает он, но не решается произнести это вслух. Он не хочет быть таким очевидным, не хочет быть таким влюбленным, просто не хочет быть таким — целиком и полностью во власти Чонина. Но он такой. Он такой, потому что он (вместо слов) накрывает руки Чонина своими и не убирает их. Он такой, потому что всего два часа назад они судорожно вжимались друг в друга, лежа на кровати Кёнсу, и, словно воришки, крали друг у друга утренние поцелуи со вкусом самого (сладкого) большого недоразумения в их жизнях. Он такой, и Чонин мягко усмехается, будто все понимает. И не отпускает. 【✖】 — Угадай, кто? — Чонин звучит непривычно. Не игриво, не радостно, не нежно. Виновато, печально, расстроенно. — Не знаю, — тихо отвечает Кёнсу, легко поглаживая теплую кожу под своими похолодевшими от осени (и неизбежности) пальцами, и в этот момент ему действительно не хочется знать. Ему лишь хочется спрятаться в уютной темноте рук Чонина, упаковать себя в чемодан, что тот собрал уже парой неделей раньше. (Он ненавидит этот чемодан. Он хочет выкинуть его в мусорку, как и Чонина - из своей головы.) Потому что Чонин уезжает. Он уезжает так далеко, что до него совсем не дотянуться, и Кёнсу не имеет ни малейшего права останавливать его перед открывшимися возможностями. Я вернусь, обещает Чонин и шлет ему открытки, старательно, а затем все более, более и более небрежно подписанные. Я вернусь, обещает Чонин и звонит, часто, а затем все реже, реже и реже, неизбежно закручиваясь в водовороте своей новой жизни. Я вернусь, упорно обещает Чонин в редких сообщениях, и Кёнсу (не) верит. Кёнсу (не) верит и (не) надеется. Не верит и не надеется. (Всегда верит и всегда надеется, оставленный в теперь совсем не уютной темноте.) 【✖】 — Угадай, кто? — и на мгновение Кёнсу кажется, что он спит, что он уснул на этой лавочке в парке, где он пил свой обеденный кофе. Но он не спит. Действительно не спит. Боясь ошибиться, надеяться, верить, он медленно тянется рукой, и у него замирает сердце. Он жадно обшаривает знакомые руки, вспоминая каждую черточку, каждый шрам, каждую неровность. Это болезненно настолько, что кончики пальцев его горят, словно в огне. — Не знаю, — он не думал, что когда-либо вновь скажет это, и голос его (совсем немного) срывается. — Я не знаю. В те несколько секунд молчания Кёнсу умирает вновь и вновь. И возрождается снова и снова. — А может, все же знаешь? — Чонин почти невесомо целует его в ухо, шепчет горячо, отчаянно и безумно неуверенно, словно сам боится чего-то (что не ждали? что забыли? что все окончательно испортил? что все разрушил?). — Может, и знаю, — в первый раз за всю их историю соглашается Кёнсу на правила игры и добавляет едва слышно на выдохе. — Чонин? И тогда Чонин убирает, наконец, руки, и Кёнсу кажется, что он впервые за все это время действительно видит свет.