Печально любивший бог смерти

Наша жизнь была прекрасной. Я впервые в жизни была близка к счастью, и кошмары и воспоминания мучили не так сильно, как прежде. Однажды Дилан вышел из номера, чтобы взять нам по молочному коктейлю, и тогда она пришла. Я моргнула лишь раз, и Энджи уже стояла передо мной, приставив дуло пистолета в моему виску. Холод металла, дрожь, сердце проваливается куда-то вниз, пропуская несколько ударов, и я едва успеваю вдохнуть, прежде чем мои лёгкие сковывает дикий ужас и предстоящая истерика. — А мы ждали тебя намного раньше. — сквозь слезы и страх проговорила, выдавив улыбку, я. — Извините за опоздание, я не заберу много ремени. Энджи взвела курок, когда вдруг её озарило, ка кпринести мне ещё больше боли и прошептала: — А ты знаешь, почему он пришёл к тебе? Энджи рассказала мне обо всем, о том, что я должна была умереть, и виновник моих страданий — человек, которого я боготворила, о том, что его целью было моё убийство и возможно все ещё является. — Ты лжешь. — сквозь хлынувшие слезы шепчу я, и она вновь приставляет пистолет к моему лбу. — Ты лжешь! — Было бы мило, коли не так, но какой смысл мне лгать той, что умрёт через пару минут? Мне стало ужасно больно и обидно, я скатилась на пол, на колени, и, опустив голову вниз, сама своими же руками направила её руку на моё лицо. Мои страдания результат его ошибки. Я могла бы быть сейчас с родителями и не испытывать всего этого кошмара. Я должна была уйти вместе с ними. К счастью, уже скоро я присоединюсь к своей семье. — Ты милая девушка. — пожала плечами Энджи со странной но кой сочувствуя в голосе. — Но ничего личного, сама понимаешь, все должно быть верно. — Всё должно быть верно. — повторила едва слышно я и кивнула. — Я понимаю тебя. — убираю волосы с лица и смотрю в окно, в последний раз, на дождь, на хвойный лес, на тропинку, на мир, где я только начинала быть счастливой. И вот всему этому подошёл конец. — Так стреляй же. Энджи сняла оружие с предохранителя и, взяв меня за руку, уже готовилась спустить курок, когда дверь за её спиной открылась, и её руку, выпустившую пулю, успел поднять Дилан, и я осталась невредимой. Пользуясь моментом, я вылезла из окна и убежала в лес. Я бежала без остановки, ломая собой ветки и нанося все новые и новые ссадины и царапины на свое лицо, пока, зацепившись за корень, выступивший над землёй, не упала лицом в овраг, прокатившись по грязи, острым камням, и моё выдохшееся тело укутали опавшие листья и мокрый от дождя песок. Не знаю, сколько пролежала так, но помню, что проревела все это время. Я снова и снова вспоминала тот день, когда впервые увидела Дилана, когда умерли родители, когда я должна была умереть и обрести покой. И казалось, что мой конец уже совсем скоро, я словно чувствовала руку Энджи или Дилана уже на моем плече, и я должна была умереть в грязи, крови и отчаянии. И вот он нашёл меня, от чего мне стало ещё поганее. — Я все знаю, оставь меня! — из последних сил вскричала я, когда он попытался меня поднять и прижать к себе. — Я все знаю, все! Я залилась слезами, и он, сев передо мной, весь тоже в грязи и промокший насквозь, смотрел на моё ирезанное лицо с сожалением и, казалось, даже собственной боли. Он положил ладонь мне на лицо, и я не сумела отвернуться, прежде чем его глаза снова залились белым светом. И вдруг я заметила… Заметила, что, как только боль уходит у меня, становится больнее ему, и его дыхание срывается на скулеж, а на его лице появляются те же раны, что заживают на моем. Он… Он не просто спасал меня. Он жертвовал собой. Отняв свою ладонь, он положил мне её на плечо, и мы соприкоснулись лбами, обнявшись. Его щеки были усыпаны кровоточащими рана и, его руки были все в грязи, крови и синяках. Он едва дышал, на последнем дыхании лишь прижался губами к моей шее и, постепенно ослабев, упал в мои объятия бессильно и бессознательно. Я попыталась его поднять, но в ответ ни движения. Я коснулась руками его запястья и вдруг поняла, что пульса нет. Через несколько часов случайно проходивший мужчина заметил в овраге лежащих в земле и крови подростков и, позвонив в полицию, спустился вниз. Девушка лежала на груди парня, не переставая плакать, а он не дышал и, казалось, был уже мёртв. Он познал любовь и стал человечен настолько, что смог умереть. Работники скорой с огромным трудом отняли Хелен от тела, она все брыкалась и кричала, не переставая плакать. Её посадили и привязали к каталке, она продолжала выть всю дорогу до больницы, где ей вкололи успокоительное, и она наконец отрубилась, забыв обо всем. Тогда началось её лечение. Все её рассказы врачи принимали за бред сошедшей от смерти любимого с ума девушки. Проходили месяцы, и она все больше им верила, в конце окончательно решив, что Дилана никогда даже не существовало. Выйдя из лечебницы, она продолжила жизнь, словно ничего и не было. Она улыбалась и делала вид, что в порядке, в голове наметив день своего самоубийства, и вот, тот самый день настал. Взяв из тумбы у кровати отца пистолет, она заперлась в ванной и уставилась в свое измученное чуть ли не мёртвое отражение с потухшими глазами. Она прошла свой ад. Я хотела дышать, мечтала задохнуться, теряя и ещё больше теряясь, уже не в состоянии ощутить подушечками пальцев сантиметры пространства, когда мои уши не узнавали знакомого голоса, когда слух и вкус сошли на нет, когда образы, что давались мне зрением, перестали иметь смысл, когда я смотрела в твои глаза, когда лицо скрывалось под поверхностью воды, когда в голове наконец-то была такая лёгкая-лёгкая небрежная усталость и спокойствие, когда я позволила себе уйти, когда позволила тебе победить, во мгновение решения, в секунду взмаха ресниц, мгновения ока и падения капли, когда опустилась на дно, когда твои руки сдавили со всей силой, когда я поняла так достоверно и честно признала, как всё и должно было быть, вот тогда то я и оказалась, мой друг, в самом — самом начале, когда самый — самый обычный обернулся и умер, когда обыкновенное стало самым невероятным, и ты, мой мальчик с вечно спутанными волосами и карими, почти чёрными глазами, весь такой самый — самый незнакомый, был мне до омерзения и скрежета зубов знаком. Свет лампы так бесцветен, что даже бирюзово-зелёная плитка становится серой, и вся комната словно утопает в печали, готовясь отдать финальный такт в этом удивительном произведении, в моём совершенном реквиеме. Я стою у зеркала, опираясь руками на раковину, смотря на самое дно грязно-серо-белого мрамора, и поднимаю взгляд. В отражении масками акварели, не иначе, ведь почему бы ещё мои глаза были так затуманенны, вырисовывается копна пшенично-русых мокрых и потому чуть завивающихся волос. Губы, сжатые и серо-голубые, с багрово-коричневыми отметинами и ранами, скулы, так явные и пылающие ссадинами, серые и лишь безжизненно-розоватые кровоподтёки под глазами, чей когда-то медовый цвет давно и без шанса на обратное угас в чёрной бездне. Что же, это и вправду было похоже на правду, на тот конец, какой должен был произойти. Потом звук, словно плёнку старого видеопроигрывателя зажевало, звук сломанного телевизора, всё пространство искажается и моё собственное отражение, расчленяясь на сотни осколков, вперемешку с розовыми и зелёными всплесками разбивается окончательно. Я вытягиваю перед собой пальцы, и в глазах темнеет окончательно, лёгкий порыв едва не сбивает меня с ног, но я отказываюсь падать, ещё слишком рано, однако, может, уже и не слишком. Уже очень даже скоро. Я снова кладу одну руку на раковину, другую заводя куда-то за спину в бессильной попытке, и приближаюсь к зеркалу, к той девушке в отражении, что перестала быть узнаваема уже очень давно. Всё стёрлось. Я словно цепляюсь за пустоту, пытаясь подняться с колен, я хватаюсь за пустоту и выстраиваю цепочки суждений на предрассудках, моя память летит ко всем чертям. Ну и пусть. Ну и пусть всё будет так. Я фокусирую зрение из последних сил, на периферии замечая неявный силуэт. Это парень. Он за моей спиной и совсем безмолвен, даже более, чем я. Ну и пусть, мне уже не важно, что он означает, уже слишком поздно искать во всём смысл. Я смотрю на парня, смотрю на себя. Вот я есть. Я избегаю себя. Чего же я боюсь? Что узнаю слишком мало? Слишком… Много? А что я вообще знаю? Ну же, смотри, Хелен Блер, вот я есть… А вот меня нет. А дальше пустота, как и везде перед этим самым утром, чёрная и вязкая, нескончаемая. И хотя это ничтожно мало для человека, который только что очнулся непонятно где, в какой-то жуткой слишком ярко-белой и чистой комнате, это одно единственное уцелевшее воспоминание даёт ответ на самый важный сейчас вопрос. Как я оказалась здесь? Я пыталась покончить с собой. И это всё, что я теперь помню. Я пытаюсь подняться, но тело так отяжелело, что я с трудом поднимаю и правую руку, «связанную» проводами аппаратов и трубками капельниц. Особенно тяжела голова, мне трудно держать глаза открытыми. Я бешено пытаюсь найти хоть что-то ещё, кроме этой удушающей темноты, но не удаётся. Всё, что я помню — это двух людей в отражении, одного более чётко, другого совсем размыто, я даже не знаю, кто из них я, и была ли я вообще в той комнате. Я знаю лишь, что секунду назад всего было так много, а во мгновение ока весь этот мир сжался до пары минут замутненного лекарствами сознания. Я не слышала выстрел, я не помню боли. Всё, что я знаю, что могу принять за правду и вообще утверждать — это смерть. И этого вполне достаточно, чтобы я могла отправиться в эту пустоту ещё на пару часов, потому что за окном ещё очень темно, до моего пробуждения сейчас уж точно никому нет дела. Крупные капли дождя хаотично били по панорамному окну, стуки не прекращались ни на секунду. Во дворе изрядно мокли кресла, переполнялся водой небольшой детский бассейн, трава от ветра принимала горизонтальное положение. Девушка сидела в уютном кресле, проваливаясь в ткань, смотрела в окно, во двор, что за стеклом, и казалось, будто весь этот мир всегда так и будет стоять перед ней за какой-то очередной преградой. — Хелен? — донесся словно сквозь толщу воды голос женщины. Психолог сидела, закину нога на ногу, перед ней лежала тетрадь с заметками, идеально подобранные очки лежали почти на кончике носа. Она явно была встревожена. — Ты слушаешь меня? Вздрогнув, девушка отвлеклась от лицезрения дождя и взглянула вперёд на человека, что говорил с ней последние полтора часа. Сеанс подходил к концу, и ей хотелось поскорее отсюда убраться. Закрыться в своей комнате, или сесть на первый попавшийся автобус и сбежать. Да, ей однозначно хотелось бы быть не здесь. — Новая школа хорошее решение, но ни в коем случае не считай, что это способ избавиться от прошлого. — Прошлого? О чем вы конкретно? — Ты… Ты знаешь. Хелен на пару мгновений опустила взгляд вправо. В нос резко ударил запах пота и алкоголя. Его рука на её шее. Рваный вдох и резкая жгучая боль от каждого прикосновения. — Я точно готова. Она не была. Кивнув, врач разрешила ей идти, и та мгновенно поднялась, взяв с вешалки свое пальто и небольшой рюкзак. Проследовав по узкому коридору, она добралась до двери и толчков её открыла, впустив в лёгкие резкие струи свежевого дождевого воздуха. Ветер проник меж каждой пряди пшенично-медовых волос, каждый шаг отдавался ударом пульса где-то в висках. Дыхание довольно быстро пришло в норму. Тонкие дрожащие пальцы вытащили из кармана наушники, вскоре в ушах заиграла приятная мелодия, а мысли заполнились пустотой. Едва не подступившая паника стихла, а вскоре и вовсе исчезла. Хелен села на 748 автобус, встала в конце и, закрыв глаза, растворилась в мелодичных куплетах. До дома была всего одна остановка, обычно девушка проходила её пешком, но на ней было почти летнее пальто, блузка и укороченные брюки — все это явно не подходило дождливой промерзлой погоде, так что выбор пал на общественный транспорт. На нужной остановке она вышла и быстрым шагом, прикрывая лицо ладонями, прошла к своему дому. Лязганье ключей, короткий щелчок, означавший, что дверь закрыла всего раз, и родители сейчас дома. Стянув с себя кроссовки, девушка прошмыгнула к лестнице и ушла на второй этаж, где была всего одна комната — её. Элен закрыла дверь за собой, оставшись вплотную к ней, и медленно скатилась вниз, на паркет. Она выжила, выстрелив себе в голову. Прошёл год, она была на последнем году обучения в школе, безвольно тратя свои последние дни юности на печаль, сериалы и литры кофе. В один особенно дождливый день, напоминающий тот, когда на её руках умирал Дилан, она снова попыталась убить себя. На этот раз её выбор пал на таблетки. Выпив горсть парацетомола и запив все стаканом водки, взятой из холодильника дяди, она легла в ванную и, слушая музыку и пролива слезы, ожидала своего конца.