Печально любивший бог смерти

Услышав какие-то шаги, Дилан тотчас проснулся и, подскочив на ноги, прилькнул к окну. Он увидел, как люди в чёрных костюмах втроём заходят в двери отеля. Поняв, к чему идёт дело и приняв тот факт, что бежать уже некуда, он сел на кровать, не разбудив Энджи, и дождался в таком положении момента, когда незнакомцы выбили дверь и, скрутив его, утащили из номера. Энджи проснулась и сама пошла вместе с ними, тогда до него дошло — это она его сдала. Каким-то образом узнав о его лжи, девушка сделала то, чему её учили, во что она верила. Не помня себя человеком, она была всего лишь машиной. Дилан же в этом отличался от неё кардинально. Открыв портал, люди затащили Дилана в него, Энджи прошла следом, и все скрылось — они снова оказались в замке, и верховный, очевидно, был не просто зол, он был крайне разочарован. Послал лучшего своего убийцу, богоа смерти, а он пожалел и не смог прикончить смертную. Дважды. — Я снимаю тебя с задания. На этих словах его человеческое тело рассыпалось, оставив одну лишь неосязаемую тень и разум, лишённый всяких чувств, сожалений и радости. Дилан вернулся к своей обычной жизни. Энджи получила задание уничтожить Хелен, и Дилан даже не собирался её останавливать. Он вернулся к тому, к чему привык, его борьбе подошёл конец, и теперь наконец-то все будет правильно. Он забирал души, как раньше, и никого не исцелял, а раны, что он забрал у Хелен, остались на его сердце болезненными шрамами. Боль стала единственным, что он мог чувствовать, как и было всегда. Все общение и знакомство с Хелен показалось ему миражом, простой выдумкой, а чувство, что он испытывал, находясь рядом с ней, посчитал глупой ложью. А Хелен… Хелен снова осталась одна, даже не имея возможности узнать, почему её снова бросили. Она чувствовала, что скоро умрёт, готова была даже ускорить этот процесс, но испугалась ранить дядю, с которым жила после смерти бабушки. — Ты чувствуешь себя одиноким? — спросила она однажды его, пока они сидели и смотрели телевизор. — Иногда. Со дня смерти твоей тёти я одинок, где бы ни был, с кем бы ни встречался. А зачем тебе это спрашивать? — Кажется, я кого-то потеряла. Но с каждой секундой все больше забываю об этом. Мне страшно, что совсем скоро все и вовсе исчезнет из моей головы. Дядя обнял её, пригладив волосы и прошептал на ухо: — Они всегда будут рядом с нами. И Дилан, стоящий в то мгновение за окном, печально кивнул. Не проходило и дня, на самом деле, чтобы он её не вспоминал. Он следил за Энджи, чтобы в случае чего не позволить ей выполнять свое задание, но иногда его било осознанием того, как же он жалок. Готов отдать и бросить все ради какой-то смертной, которую онедва знает. И вот однажды он шёл мимо её дома тёмной ночью, огонь в её комнате погас, и Дилан, забравшись бесшумно в комнату, сел на стул у её стола, чтобы наблюдать за тем, как Хелен спит. Он следил за ней и её жизнью месяцами, пока однажды он не уснул от усталости, и проснулся от шагов. Открыв глаза, он сразу понял. Энджи пришла за ней. Девушка держала сжатое в руке лезвие у самой шеи смертной и уже готова была сделать рывок, когда из темноты на неё выскочил Дилан, в которого она тут же вонзила лезвие, но то лишь прошло насквозь — он был не материален. — Ты жалок! — прохрипела Энджи, толкнув парня, но провалилась сквозь него вновь, и тогда лишь поняла, что убить его будет не так просто. — Ты знаешь, она должна умереть! — Но не сейчас и не твоими руками. Дилан бросился, скрутив руки Энджи, и, вжав её в стену, приставал лезвие уже к её шее. Девушка пыталась вырваться, но всё её жалкие попытки вырваться казались никчемными и бессмысленными по сравнению с силой злости Дилана. — Какое тебе до неё дело? — прошипела Энджи, и, увидев её взгляд, она вдруг замерла, открыв рот и насмешливо улыбнувшись. — Ты влюблен. — Это невозможно, дорогая, мне чужды все человеческие чувства. — Ты совершенно точно влюбился. — рассмеялась Энджи и, пользуясь растерянностью парня, оттолкнула его своими мыслительными силами, и тот рухнул на пол, ударившись головой о подоконник. И вдруг, услышав слова, что он влюблен, его человеческая оболочка тут же прорисовалась, и глаза залитые кровью слегка потухли. — Она сделала тебя слабым. — усмехнулась Энджи и, бросившись к Дилану, вонзила в его грудь свой клинок. — Человеческие чувства сделали из бога жалкого мальчишку. Дилан жадно выдохнул, когда его тело налилось болью, и во рту появился привкус крови. — Зато во мне осталось хоть что-то живое. — Боюсь, уже ненадолго. Вытащив клинок и спрятав её под курткой, Энджи взглянула на спящую все это время девушку, вышла прочь через окно. Дилан лежал у кровати Хелен и истекал кровью, пока не протянул руку, коснувшись её ладони. Она тут же проснулась, словно и не спала. — О Боже, что с тобой?! Она тут же к нему спустилась, зажав глубокую рану в груди, и парень смотрел на неё потухающими красными глазами, уже едва дыша, из его рта на шею струйками полилась кровь. — Пожалуйста. — сквозь накатившие слезы прошептала Хелен. — Пожалуйста, держись, ты ведь бессмертен. — Боюсь, уже нет. — прохрипел он. — Но как? — Когда в боге появляются человеческие чувства, он становится все более смертным. Так создатели хотели, чтобы, найдя свою любовь, мы могли состариться с нею и прожить обычную спокойную жизнь. — О чем ты говоришь? — О тебе, глупышка. Хелен сидела, вся в крови, в луже, что окрастла багровым паркет под ними. Он уже не говорил, лишь хрипел, и вот вот должна была наступить смерть, когда Хелен вдруг подалась вперёд, и их губы сомкнулись. Все вокруг вспыхнуло белым пламенем, глаза Хелен залились красным, как и глаза Дилана, и кровь медленно маленькими крупицами начала, высыхая, подниматься вверх, растворяясь в свете, к потолку. Рана, которую зажимала девушка, внезапно начала затягиваться, её слезы падали на его грудь и заживляли все травмы, всю боль, пока их губы сливались в нежном, воздушном поцелуе. И вскоре вся кровь исчезла, даже с её рук и щеки, даже с губ Дилана, что прислонялись теперь к шее Хелен, и она, выдохнув, упала в его объятия, вобрав в себя обратно весь свет. Тяжело дыша, она уткнулась в шею парня, обняв. Одна из её прядей волос окрасилась в ярко-белый и едва заметно светилась, падая чёлкой на щеку, вымоченную слезами. Поднявшись, она взяла лицо Дилана в свои руки, её глаза вернули родной, прежний цвет, и все затихло, словно ничего и никого здесь и не было. Не было ранения, не было драки, не было смерти. — Как ты это сделала? — едва дыша от изумления, сказал Дилан, ощупывая свою рану и, не найдя ни царапинки, ни шрама, он снова вернулся глазами к ней. — Ты спасла меня? Рассмеявшись, Хелен позволила слезам то ли счастья, то ли шока катиться с глаз по фарфоровым щекам, спускаясь на шею и исчезая за воротником ночной рубашки. — Выходит так. Она бросилась в его объятия, он крепко сжал руки на её спине, вдыхая её запах, запах ванили и мёда, хвои и летней травы. Память удивительна сама по себе. Что-то исчезает невероятно быстро, оставляя за собой лишь едва уловимое послевкусие, и это весьма приятно. А что-то, не можем забыть. Я помню, как, остановив вдруг машину, увидел на часах без шести минут 4 утра. Небо было очень пасмурным, тяжёлым, свинцовые тучи низко спустились над нашими головами и, казалось, вот вот коснуться верхушек сосен вдалеке. Я съехал с небольшой дороги, едва ли способной пропустить и двух машин одновременно, автомобиль глухо сел в расхлябанную землю рядом с промокшим и сырым стволом упавшей сосны. Я выбрался наружу, тут же ощутив, как зябкий ещё ночной ветер подхватил меня под ребра и готов был уже унести далеко-далеко. Но, встретившись с моим безразличием, пораженный, передумал и, так и быть, отпустил и на время стих. Я открыл заднюю дверь, девушка лежала, задрав ноги к спинке сиденья, укутанная пледом лишь у груди и шеи, рядом лежала какая-то книга. Должно быть, очередная от Харуки Мураками, клянусь, не было бы такой книги, которую бы она не купила. Она была настоящей фанаткой этого автора и, словно не желая делиться со мной этим самым сокровенным, никогда не предлагала мне прочесть и никогда не хотела поделиться эмоциями от прочитанного. Удивительно. Для неё слова приобретали некую форму, сгусток энергии, не знаю даже… Во всяком случае, мир она воспринимала, определённо, по-другому. Я незаметно улыбнулся, как-то бессвязно и уныло, словно с похмелья. Оставив дверь открытой, я отошёл чуть к лесу, поднялся на небольшой выступ земли, откуда восток не был закрыт для глаз лесом или задряхлыми полуразваленными строениями. Не помню, как долго просидел так без движения, прежде чем она пришла, молча, словно бы сама и не двигалась, — это ветер её перемещал как листок клёна. Она села рядом, положила на согнутые перед собой колени книги, открыла на примерно середине и начала читать дальше. Прочитав ещё главу, она долго сидела, вглядываясь в светлеющее на востоке небо, солнце поднималось, хоть и скрытое плотным ковром серовато-бежевых туч. Земля и асфальт пахли сырой пылью, травинки были ещё мокрыми от росы или дождя. Я достал сигарету из пачки Уинстона, она взяла свои красные Мальборо — элитное курево, что она постоянно утаскивала из магазинов, ни разу не заплатив. Мы оба закурили, наблюдая, как в безветренном вязком воздухе, словно в густой голубой краске, размешиваются и расстилаются капли белой акварели. Она притушила сигарету о землю рядом, я поступил так же. Я смотрел в небо и видел абсолютно всё вокруг. Она читала, изредко отвлекаясь, словно боясь, что мир вокруг неё внезапно исчез. Она смотрела пустым взглядом, словно ни леса за нами, ни раскинувшихся сырой травой полей, не существовало. Словно не существовало и её. В один миг тучи слегка разошлись, и наконец пробились первые лучи этого дня. Медово-карамельным блеском они ложились на нас, прогоняя ночной холод и мрак наших мыслей и душ. Лучи казались каким-то необыкновенно яркими и тёплыми, словно песок на закате, словно огонёк сигареты. Я запомнил тот свет на всю жизнь, как и не смог бы потом забыть то, как девушка, прижав книгу к груди своими холодными пальцами, положила голову мне на плечо и осторожно, словно стесняясь, подсела поближе. Я не обнял её — она не просила, и я знал, что не стоит этого делать, пока она сама не попросит. Мы сидели, я запоминал её лицо, спокойное и лишь во сне неомраченное пустой наледью холода и темноты. Я запомнил тот свет. Мы были бы намного счастливее, если бы мне никогда не приходилось закрывать глаз, а она бы могла спать всю свою жизнь. Казалось, она была настолько уставшей и выжатой, что только такой сон смог бы ей помочь. А мне, увы, ничего не помогло бы кроме её едва уловимого и всегда такого прозрачного тепла на своей груди. Будто в каком-то сне и находясь в совершенно другом пространстве и времени, она прошептала: — Согрелась. Выжив и зная, что Энджи обязательно вернётся закончить начатое, Дилан принял решение бежать и увезти Хелен, как можно дальше. Они ехали несколько дней к западному побережью, и, наконец остановившись, сняли номер в каком-то потрепанном мотеле. — Я знал, что с тобой что-то не так ещё с того самого дня, когда ты впервые меня увидела. — говорил он, покуривая сигарету у окна. На улице был настоящий ливень, но было тепло, даже душно от влажности, но это им обоим даже нравилось. Если я скажу, что тем вечером был самый красивый закат в моей жизни, это что, и вправду обязательно теперь его описывать? Мне почему-то кажется, что, услышав слова про самый красивый закат, каждый представит именно свой заход солнца, уникальный и особенный, все будут вспоминать именно о своём и видеть только его, уже и не обращая внимания на мои описания. Так что да. Пусть всё останется именно так. Я поджал колени к себе, песок дороги между домами был насыщенно-пшеничным, как и моя куртка, во рту оставался привкус самого оьыквноенного табака, а я, с замиранием и упоением умиротворенного спокойствия, наблюдал за самым красивым в моей жизни закатом. Я думал, что это было началом нашей истории. Но, мой друг, поверь, это было её концом — единственным, что могло стать её единственным продолжением. Наша смерть была неизбежна. Наша победа, наш провал, каждый поцелуй и бесчисленное прикосновение. Наши попытки и наша беда, единственная проблема, единственная боль — единственное решение. Это игра с нулевым результатом. Наша история поместилась в моей голове, уместилась и приелась на периферии сознания, как червь, они всё ползут и ползут. Это сожгло меня, изгрызло мою душу. Но я даже не могу обвинить в этом тебя, мой дорогой друг. В четвёртом классе я создал тебя. И, кажется, так и не дал тебе имени. Но ты всё же его получил. Тебя никогда не существовало, ты лишь напоминание, ты мой голос, ты мой визг, мои крики в полумраке и черви в голове. Я был наивен с большими амбициями и так потерян, утерян, одинок. Ты нашла меня, ты спасла меня. Клянусь, я был счастлив. Когда чувствовал между своих пальцев плотную и пахнущую чистотой белую простынь, когда солнце сквозь огромное окно рядом с кроватью будило меня по утрам, пуская медово-янтарные блики по не до конца расправленной постели. Я всё крепче сжимал кулаки и смотрел за тем, как яркий блик света поднимается на городом, а небо становится пастельно-голубым. И всё же ярче всех в моей голове стала мысль, такая простая и понятная. Этому уже совсем скоро придёт конец. Тогда руки Хелен обнимали меня, мы переплетали наши пальцы. Я смотрел на прикроватную тумбочку, знал, всегда знал, в каком по счёту её отсеке лежит пистолет и документы. Это не так важно, ведь всё ещё утро. Но я знал, что уже через пару часов мы будем ехать в машине, а я уже и не смогу вспомнить, как выглядел номер отеля, и какой он по счёту за последние шесть дней. Карман чёрной куртки, что пропахла ею и всё это время на мне, переполнен чеками. За еду, за выпивку, за сигареты на автозаправках, за номера в придорожных мотелях. Мы забыли обо всём. О проблемах. О демонах. О голосах, что раньше кричали без умолку, а сейчас, словно исчезли, хотя мы оба знали, что они лишь сидят в тени, скрылись и готовятся напасть. Мы забыли обо всём, мы оставили позади то, что имели, то, что имело смысл и то, что никогда не было важно на самом деле. Мы забыли, кто мы есть и лишь тогда почувствовали себя свободными и счастливыми. Но это горькая радость. Словно яркость заката. Предсмертная улыбка, подачка жизни безнадёжно больным. Двум вклюблённым абсолютно неправильной и глупой любовью, потерявшим голову. Мы не имели значения, как и наши жизни, не знаю даже, где развеят наш прах. Но когда мы с Хелен сидели на крыше заправки рядом с неоновой вывеской, покрывавшей наши лица ярко-красным светом, она призналась, что хотела бы быть похороненой у реки. А мне было всё равно, я сжал ее руку, оставил нежный лёгкий поцелуй на ее губах, похожий на ветер в тот поздний ветер на потерянной в лесу трассе. А потом, в тишине, когда мы уезжали, оба курили в открытое окно угнанного джипа, я вдруг понял, что хотел бы, чтобы мой прах рассыпали над той рекой, близ которой залегало бы тело Хелен. И лишь по ночам, когда пальцы пропахивали никотином, я позволял воспоминаниям врываться в мои мысли. Я сидел на подоконнике, смотрел за стекающими по стеклу каплями дождя. Но потом руки девушки утягивали меня в теплую постель, ведь нам надо спать, чтобы утром снова отправиться в путь и добавить в карман новый чек. Новый номер, новая дорога. Каждый раз тот же лес, тот же город. Мы бежали, не зная куда, не заботясь о будущем, но всегда возвращались обратно. В разные отели, в разные кафе, в которых еда была разной, но мы ходили по кругу, мы не менялись. Да и не хотели. Мы не хотели петь. Мы хотели отдать лишь прощальный реквием. Не знаю, что чувствовала она, а вот я действительно был счастлив. Однажды она разбудила меня в четыре утра. Тогда был такой невероятный рассвет. Шёл лёгкий дождь, на улице пахло мокрым асфальтом и землёй. В редких бледных лучах выделялись темно-фиолетовые лёгкие и далёкие, перистые облака. Мы бежали по лужам босиком, моя рубашка стала мокрой насквозь. И она стояла, залитая светом, в одной лишь промокшей насквозь толстовке, и я обнимал её, смотря на самый красивый за долгое время рассвет. Нашему пути действительно скоро должен был прийти конец, я знал это прекрасно. Я бежал, заранее понимая, что рано или поздно нас обязательно поймают. Но пока у нас было время, мы тратили его с умом. Я был одурманен. Я не знал, что чувствовал, но знал, что это люди называют любовью. Я влюбился в смертную, раз и навсегда, отдал бы ей весь это прекрасный и отвратительный мир. Я бы отдал ей все, что имел, все, чем являлся сам. Однажды я проснулся от боли, исходящей их самой глубины, сильной, режущей, словно все мои раны, что были скрыты кожей, вдруг разом открылись и залили меня кровью. Поднявшись и сразу упав на пол, я заскулил, а Хелен сразу же проснулась и, сев рядом, убеждала меня, что это всего лишь иллюзия, а не настоящая боль. Мы сидели на подоконнике, докуривая последние сигареты из очередной пачки, когда она вдруг прижалась ко мне так тихо и нежно и сказала на ушко: — Я люблю тебя. Так тихо и осторожно, словно это можно разрушить слишком громкими словами. — Я тоже тебя люблю. Я ответил не задумываясь. Но тогда мне казалось, тчо в этом и есть вся суть — быть человеком. Импульсивным, слабым, влюблённым. Боли ещё долго продолжали меня мучать, её же травили постоянные ночные кошмары, и я, обнимая её, всю в слезах, забирал всю эту боль и помогал ей вновь уснуть. — Нам пора возвращаться. — сказал я однажды. — Знаю, солнце. — обнял её я, закутав в совой свитер. — Будь моя воля, я бы остался здесь навсегда. — Знаю. — Спокойной ночи. — прошептала Хелен, и я ответил: «Спокойной».