Мне нужен не Рай, а родной обрыв

Мы сидели рядом на обрыве, найденном во время очередной общей вылазки для катания на скейтах, которые стали чем-то обыденным в последнее время. Не знаю, на чем держалась наша дружба. Мы были слишком далеки друг от друга как внешностью, так и душой. Возможно, постоянные перепалки, вызванные различиями в нас, и сохраняли её. Всё равно понять что-либо в области отношения людей невозможно. И вот тогда, сидя на этом обрыве, я чувствовал, что хочу сказать ему это. Конечно, он взрослый мальчик, который может и должен решать всё сам, но тогда... Тогда я считал себя тем, кто хоть немного ему важен и имеет право вмешиваться в процесс принятия решений. Не знаю, наверное, я и сейчас себя таковым считаю. Ведь мы были относительно близкими или хотя бы не чужими друг для друга людьми, наверное, и сейчас ими остаёмся, особенно после случившегося. Годы общения – о, как бы я хотел, чтобы это была дружба, на большее и рассчитывать не имел смелости - не могли пройти просто так, не оставить никаких чувств, позволявших мне вмешаться. Но это уже всё равно. Гонка не могла состояться. Не могла ни по одной из разумных причин, которых и не было. Чего он хотел? «Утереть нос Адаму, победив?» Да, у всех была такая цель, такое сладостное желание, конфета, до которой не дотянуться практически никому. «Нам этого не суждено! Мы не главные герои! Зачем так рисковать?» - Что значит «мы»? Он никогда ещё не говорил таким низким голосом. Казалось, гнев, сдерживаемый до сих пор на всём протяжении моей яростной тирады, которая больше смахивала на крик отчаяния, усиливавшегося с каждой секундой пребывания в его богатом доме, куда я ворвался прямо в ночь перед предстоящим соревнованием, не имея возможности терпеть и сдерживать свои мысли чувства, где он смотрел на меня сверху вниз, хоть и сидел на своём роскошном ковре, сейчас вырвется из извилин ледяного мозга и польётся грязью на этот самый ковёр, топя меня в своём отвратительном омуте. Он сидел с лицом человека, готового пойти на дуэль, стать жертвой борьбы за бессмысленный приз, который предназначался вовсе не ему. Заданный вопрос поставил меня в неловкое положение, отнюдь не приятное, как это бывает в любовных мелодрамах, нет. Это было то неловкое положение, когда человек осознаёт, что его прежние мысли, ожидания и убеждения не являются верными, что только он один во всём этом грёбаном мире так считает и остался не у дел из-за глупостей, который сам себе надумал. - В смысле? Я не понимаю тебя… - В самом прямом! О боже! Этот его крик так испугал меня, что я дёрнулся всем телом. Он кричал и раньше во время наших бесконечных споров по поводу того, какой ногой правильно отталкиваться, когда начинаешь движение, или какой рукой взять скейтборд при выполнении того или иного трюка, но сейчас всё было не так. Это был не раздражительный, пытающийся перекричать звук, а властный возглас, перед которым остаётся лишь преклониться, повинуясь приказам его создателя. - Неужели ты думаешь, что имеешь право отговаривать меня от этой гонки? Неужели считаешь, что это для меня настолько неважно, что я по твоему первому указанию откажусь от неё и буду сидеть смирно, пока остальные покоряют вершины, пока ты получаешь всё, рискуя жизнью? Неужели я не имею права показать, на что способен, доказать себе, что достоин чего-то, кроме того, как только писать иероглифы для этих необразованных идиотов, готовых платить огромные суммы ради шоу, где показывают лишь аккуратность, которой способен научиться каждый? Адам доказывает это каждый раз, всходя на пьедестал! - Но каким образом он это делает? Применяя насилие в игре! Это всего лишь игра, Черри! - Тогда зачем ты сам так стараешься победить в ней? Джо, разве ты не такой же, как я? Тишина. Он был прав. Был прав во всём. Я не мог ему ничем возразить, ведь сам боролся за звание победителя. Он думал, что я пытаюсь отобрать у него славу, в получении которой он хоть и очень сомневался, но нисколько не показывал этого, уверенно смотря в глаза откровенной опасности для жизни. Как бы ни хотел я этого признавать, но в моих мольбах отказаться Черри от участия была доля желания забрать первое место себе, выиграть в гонке самому, показав, что именно я смог победить всеобщего кумира, играющего отвратительно мерзко и до того пошло, что хуже и нельзя придумать. Но как можно меня винить в этом? В прежние времена, когда никто ещё не подозревал, насколько изменятся наши тогда ещё тёплые отношения, мы с Адамом всегда не всерьёз соревновались, будь то мастерство катания на скейте или ухаживаний. Он шутил иногда: «Съем твоего маленького Черри, а ты станешься горевать по своей любимой жёнушке. Детки, наверное, ой как сильно будут плакать». Я, бывало, сердился на подобные выпады, которым не мог найти достойного ответа, чего Адам и добивался, желая повеселиться, надсмеявшись над моей незрелостью во всех отношениях, в том числе и интеллектуальной, ведь учиться я тогда совсем не хотел, подбивая на прогулы и «жёнушку», которому после сильно попадало от строгих родителей. Шутки всё чаще переходили в открытые оскорбления, которые невозможно было снести. Но как бы я не старался противостоять прессу, превращающему самые крепкие предметы в ничто, в лице Адама, мне всё равно приходилось это делать. Он был намного талантливее, умнее, обладал сильной харизмой за счёт своей таинственности, которая была обусловлена его любовью к насилию, применявшемуся также всё чаще. Он, наверное, был и красивее меня, и сейчас есть. В любом случае, и у меня, и у Черри в особенности глаза зажигались при виде того, как Адам исполнял трюки или просто рассказывал о себе. Точнее, позволял нам, простым смертным, хоть и обладающим какими-никакими умениями, позволяющими храбро сражаться с его неизведанным могуществом, узнать что-то о боге, пришедшем с небес, из самого Рая. Я был отчасти рад, что наша дружба с ним, из которой я и Черри оба вынесли множество счастливых и болезненных уроков, закончилась. Конечно, это не произошло из-за моих глупых обид на то, что меня дразнили. Мы не имели и шанса получить штурвал управления нашим общением, ведь он был у Адама, который в один прекрасный день самовольно, самодержавно вырвал его с корнем. Может быть, я в какой-то мере виноват в том, что не мог препятствовать развитию этой необъяснимой жестокости, так быстро развивавшейся в талантливом друге и даже учителе. Поэтому я хотел извиниться. Не знаю, за что, но это призрачное желание гуляло на затворках моего горячего мозга, подкреплённое осознанием своей слабости, снисходительной жалостью и ненавистью к нему, которая ну никак не могла стать сильнее, но всё-таки стала. А ещё отомстить ему. И выиграть. Думаю, последние два понятия сложились у всей нашей команды в единое целое, превратившееся в самую главную задачу жизней. Да, жизней, потому что именно они стояли на кону, лежали на игральном столе казино «Рай», где могли срубить куш только один Адам и одна Ева, проигрывающая свою честь и погибающая даже в положении победы. Нужно было продолжать разговор. - Не думай о том, о чём можешь подумать. Прошу, пойми! Я не хочу завтра увидеть тебя лежащим на земле, слишком бледного в алой луже крови! – мой голос срывался, а глаза уже стоящего напротив Черри вдруг погрустнели, но в них оставалась твёрдые уверенность и решимость. - Никто меня и не увидит, - он говорил очень серьёзно, но тон звучал как-то жалко, печально, как будто он… Он смирился. Хотя, конечно. Ни о какой уверенности в ином случае не могло быть и речи. Какая бы тогда была у него уверенность? Ха! Никакой, если бы он не смирился. Он как будто понимал, что с почти стопроцентной вероятностью проиграет и покалечит свои тело и душу, но всё равно собирался идти и сражаться. Он не Ева и не собирается терять свою честь, а если и потеряет, то тогда хотя бы в достойном бою, не сбегая. - Там ведь обрыв. Точно! Там ведь обрыв, но это был не тот, не наш родной обрыв, где мы вчера сидели, который нашли во время очередной общей вылазки, чтобы немного покататься, нет! Наш спор закончился ничем. Я вышел из комнаты и почти уже ушёл, когда услышал, как Черри сердито буркнул себе под нос «идиот», думая, что я не слышу. Он вдруг вышел из комнаты и, глядя на меня глазами человека, по всем фронтам проигравшего в споре, но у которого на языке вертится фраза «я ещё не всё сказал», окончательно убивающая все прежние удачные, даже если таковых не было, попытки приводить аргументы, громко сказал: - Прекрати! Я ни в чём тебя не виню и не думаю. И ты тоже не вини меня и не думай ни о чём. Я просто хочу попробовать, - тут он заторопился, наверное, чтобы предотвратить мои возможные возражения. – Даже если ничего не получится, даже если всё пойдёт по наклонной, даже если!.. Тут Черри замолчал, но я понял, что он имеет в виду, поэтому кивком головы дал ему продолжить: - Даже если и так. Всё равно я пойду, а ты пойдёшь за мной, потому что кроме нас некому ещё сражаться так, как это нужно. Как он этого заслуживает. Как мы сами хотим и заслуживаем. Я опустил взгляд, потому что не мог смотреть на него. Можно подумать, что я прощался с ним навсегда, но именно это я и делал, чтобы завтра не слишком разочароваться и страдать. Я вышел из его дома так и не узнав, лёг Черри спать в ту ночь или нет. Завтра наступило очень скоро. Все зрители были воодушевлены и взволнованы предстоящим поединком. Иногда удивляет, как насилие радует людей, заставляет их прилипать к экрану и раскрывать свои крысиные глазёнки, чтобы увидеть каждую каплю крови поверженного противника, задыхающегося в тоннах осуждения, позора и, что самое страшное, боли, разрушающей тело и сознание. Я не был среди них. Я стоял в стороне, оставив остальных ребят поодаль, лица которых, как и моё, были изуродованы гримасой волнения и страха за чужую жизнь, как за свою собственную, если не сильнее. Увидеть труп другого человека гораздо страшнее и неприятнее, чем свой, даже если его облик быстрее забывается. Важно лишь первое впечатление. Я не помню, как проходила гонка. Не помню, как Черри справлялся с манёврами, с наступающими на уши бреднями Адама, со своим желанием бросить всё и одновременно раздавить противника. Помню только, что моё сердце готово было выпрыгнуть из груди и полететь со скоростью ветра за Черри, чтобы остановить его или хотя бы его доску. Карла, ты должна была сделать это за меня, программист тебя дери! Я не помню ничего, кроме внезапных громких вдохов и вскриков публики и того, что произошло за считанные секунды, показавшиеся мне вечностью: Черри, ехавший на всей скорости, что есть мочи стараясь обогнать надоедливого противника; Адам, преисполненный самодовольства, благодаря абсолютному (он был уверен в своей победе, в чём нельзя его обвинить), до смеха позорному проигрышу бывшего приятеля, останавливающийся и берущий в руки свой скейт; шокированный до глубины души взгляд Черри; замах Адама; ни единой возможности Черри остановиться; удар. Черри упал как будто бы замертво. Что было дальше, я тоже не могу чётко вспомнить. Как я бежал мимо смеющихся над чужим горем обезьян, как услышал спешащих за мной ребят, как увидел тело Черри и виновника торжества. Я помню его, Адама, улыбающееся во все тридцать два зуба лицо и слова «съел наконец-таки». Мне хотелось избить его до полусмерти, чтобы его конечности вышли из суставов, глаза обезумели, а рот молил о скорой кончине. Я рвал и метал в прямом смысле, мой ресторан превратился в римские развалины, став ещё более итальянским, что не могло меня не обрадовать в обычный спокойный день, но не тогда. Но как я мог причинять себе боль ударами по тому, кто сломал жизнь десятков людей, когда другая часть меня лежала на больничной койке, сражаясь за жизнь и ловя почти что предсмертные вдохи. Драма была не нужна, врачи уверяли, что травмы не имеют никакой угрозы для жизни, но я её придумывал, чтобы полностью выместить весь свой гнев, чтобы больше не беспокоиться и принять предстоящий вызов Адама с холодной головой, но не смириться, как Черри, потерять уверенность, но обрести азарт, дух, который даст мне момент увернуться от молота, пройти сквозь все тернии к звёздам победы и над Адамом, и над Евой, и над всем этим вшивым казино, которого и не существует в принципе. Мне нужно дойти до своего обрыва, пропустив поворот на чужой. Нас всех заставили верить, что Рай существует, и мы стремимся к нему, позабыв о страданиях, боли, других людях. Мы не бежим, а, точнее, летим вперёд на доске свободы, которая должна дарить радость, интерес, увлекать и завораживать, но на деле становится нашим проводником в бездну, разверзшуюся под активно и неустанно работающими ногами. Зачем, если приза на самом деле нет? А если и есть какой-то подарок, то не настолько он хорош, чтобы умирать. Пусть узнают это за нас другие, кто может, кто по-настоящему не боится смерти и подлостей глубоко несчастной судьбы, яростно скрывающей свою печаль и страдания, преследующие её всё время существования мира. Нам её страдания не нужны и неинтересны, потому что наша, людская, доска свободы несёт нас не в Рай, стремясь сбросить с незнакомого, чужого обрыва, а к краю своего, родного, где познаётся удовольствие и солнце. В жизнь.