Быть может, твой аппетит несоразмерен твоим способностям? Начни с малого. С секунд. Не десятилетий. Столь многое может перемениться за считанные секунды. Можно свергнуть целую империю, или можно влюбиться. (с) Реджинальд Харгривз
Пятому немного за двадцать пять, когда костлявая рука выжженной дотла пустыни сменяется цепкими пальцами Комиссии времени. Он, к собственному удивлению, которое он не выказывает ни единым мускулом на лице, пока не остается наедине со своим отражением в зеркале, быстро приходит в себя. Или ему так кажется. Структура жизни неприметного, но большого здания ясна для него, как божий день. Есть отделы, которые тонут в бумажной работе с утра до ночи, есть кабинеты, заставленные пробирками и колбами с бурлящими жидкостями, есть просторные залы, где без конца и края слышны выстрелы и звуки рукопашного боя, есть комнаты, наполненные шорохом печатных машинок и гудением коммутатора бесконечности, и есть он. Стоящий в пышущем роскошью кабинете Куратора. В строгом костюме: воротничок рубашки накрахмален до такой степени, что, стоит только тронуть, и услышишь хруст. Вымытый, выстриженный, напитанный таким лоском, что, увидев свою тень в стекле книжного шкафа, не понимает сразу, что это он. Пятого выдают глаза — он выглядит диким во всем этом убранстве, в окружении людей, в цельном здании, где о разрушении напоминает только трещина на серой плитке у раковины в мужском туалете. Да и та трещина никак не относится к апокалипсису. Ему требуется время, чтобы скрыть этот дикий отблеск. Совсем немного часов или минут. Он отлично умеет договариваться с самим собой, поэтому, когда Куратор, продефилировав в черном облегающем платье от двери к своему рабочему месту присаживается на расшитый тканым шелком стул — он смотрит на неё своими ясными зелеными глазами. Во взгляде прослеживается скука и ленца. Никакого намека на одинокое безумие, которое он взращивал в себе годами. — Мне приятно знать, что ты не отказываешься от моего предложения, — Куратор говорит с ним мягким голосом. Пятый фыркает, а затем проходит вперед и присаживается в кресло для посетителей, перебрасывает ногу за ногу и обращает свое лицо к женщине напротив. — Давай-ка я еще раз очерчу перед тобой, — она двигает в его сторону несколько серых листов, — круг твоих обязанностей… Пустынные коридоры, несколько кафетериев, больничное крыло, склады памяти и оружия, архивы, гардеробные, два десятка лифтов. Везде кипит жизнь, и Пятый надеется как можно быстрее примелькаться этому непрекращающемуся потоку людей вокруг. Он чувствует себя неуютно, когда кто-то из толпы цепляется за его, новое здесь, лицо и провожает любопытным взглядом. Мало, кто решается подойти и завести разговор, но прецеденты случаются. Пятый отвечает сквозь зубы, обдавая собеседника холодом и безразличием. Такая линия поведения быстро сводит на нет всю эту череду пытливости, следующую за ним. Про него забывают, он сливается с обстановкой и перестает представлять хоть какой-то интерес. До поры, до времени. — Есть долгосрочные проекты, на них иногда выделяется не один сотрудник, а целая группа. У нас таких три, — Куратор проводит его мимо просторной переговорной, где у грифельной доски машет руками долговязый юноша, видимо, втолковывая план сидящим перед ним корректорам. — Им приходится много перевоплощаться, создавать фиктивные семьи, личности, истории. Чаще всего они работают с выслеживанием цели, если на горизонте временной линии появляется кто-то особо дерзкий и неуловимый. Иногда это простой поиск артефактов. У нас здесь достаточно злодеев. — Что-то я не замечал, чтобы у разрушенного до фундамента здания торговой палаты кто-то притворялся кадкой с фикусом, — Пятый отворачивается, как только парень у доски обращает на него свое внимание. — Ох, Пятый, — Куратор бросает на него насмешливый взгляд, — ты не был неуловимым… Он отказывается принимать произошедшее как оказанную ему честь с самого начала. Пятый знает, что вспыхнувшая в его жизни Комиссия — лишь короткий путь к возвращению домой. Он бы добился желаемого и без их помощи, потратив только чуть больше времени. Намного больше. В какой-то момент его новый вариант жизни начинает казаться ему таким же зацикленным, как и старый. Разве что, на завтрак теперь вместо мятых банок с консервами с истекшим сроком годности — горячие круассаны и терпкий кофе. И спит он в собственной кровати в небольшой квартирке, затерянной между панельными домами маленького города. Такого маленького, что каждый третий сосед встречается ему не только на лестничной клетке, а и часом позже в коридорах Комиссии. Коттеджный поселок для наемных убийц. Они кивают друг другу дважды в день: когда сталкиваются взглядами на выходе из подъезда, и в офисе, оказавшись в очереди на получение чемоданов для перемещения. Всё остальное остаётся до смешного прежним — он один, погруженный в мысли о возвращении домой, в бесконечный анализ и подсчет. Отгородившийся от мира, который вновь цветет буйством живых красок, хоть и красновато-оранжевая гамма пустой и мертвой Земли блекнет в его сознании с каждым днем. — Но ты, я думаю, создан для одиночного плаванья, — Куратор пальцами сминает ткань его пиджака над локтем. — Я пророчу тебе светлое будущее, Пятый. — Не сомневаюсь. — С твоими данными и под моим чутким руководством, — Пятый чувствует, как Куратор поглаживает его руку сквозь ткань и не может отделаться от желания сбросить её пальцы резким движением. — Здесь, в этой обители…. Смерти. Ничего, кроме смерти и крови, Комиссия предложить ему не в состоянии. Пятый смывает с разбитых костяшек запекшуюся кровь. Сотрудник из «бумажного отдела» с ужасом в глазах прослеживает, как вода в раковине окрашивается в розовый цвет. Пятый поднимает равнодушный взгляд в зеркало, и парень, словно сжавшись в комок, коротко кивает и покидает уборную. Пятый злится, потому что капельки крови попали на белые манжеты рубашки. Он привык к установленным правилам очень быстро, и почти смирился с тем, что порой отделы, которые не взаимодействуют с оружием, понятия не имеют, какое количество крови выливается с их подачи. Поэтому испачканная рубашка вносит в его голову куда больше раздражения, чем чужие косые взгляды. Грамм чернил, десять ударов по черным клавишам печатной машинки, железный тубус, и вот указанная на листке фамилия, отчаянно хватаясь за жизнь, оказывает сопротивление. Пятому приходится повозиться: отсюда и сбитые костяшки, отсутствие настроения и хмурый взгляд. Его не пугает это спокойное принятие смерти, которую он творит собственными руками. Не беспокоит азарт и адреналин, которые он испытывает, завидев новое задание. Не тревожат алчные улыбки Куратора, когда она вызывает его в кабинет, чтобы лично выразить свое восхищение. И он даже перестал замирать на долю секунды, когда по утру в ванной его встречает сонное отражение с абсолютно пустым взглядом. Пятого пугает только то, что время будто застыло в стенах этого офиса, будто он не приблизился к окончанию контракта ни на шаг. Но и этот страх он хоронит как можно глубже. Ведь слава о его скверном характере и почётном списке выполненных заданий разрастается с каждым днем и его наконец-то признают. Как равного, как вышестоящего, как свежего гения, который умеет обращаться со временем и своей силой. Буйный подросток внутри него гордится собой, позволяя тщеславию на какой-то период выйти на арену под жаркие софиты и аплодисменты. Никто не говорит о том, как он оказался в апокалипсисе, все только и болтают об идеально уничтоженной жертве. В очередной раз. О нём. Его силе. Таланте. Пятый не видит ничего сложного в том, чтобы переживать тоску, которая скребется в нем ночами. Он даже позволяет активному социуму заглянуть за завесу его отдаленности. Он раз в пару недель встречается с корректорами, которые следуют за ним по пятам в попытках занять почетное первое место. Их место — бар, стоящий на пересечении двух широких улиц маленького городка. В темном углу, за широким дубовым столом они тянут кальвадос и перебрасываются редкими фразами о свойстве оружия, сложностях перемещений и о целях, которые так и норовят выскользнуть из-под прицела. Никто не говорит о личном или о том, как оказались в Комиссии, об условиях контракта или о количестве хрустящих купюр за чью-то смерть. Только Фрай после четвертого стакана без конца сетует о том, что при такой работе о семье они могут только мечтать. Каждый раз. Они, несомненно, поднимают эти лепетания на смех и пророчат ему скорую гибель, если он не прекратит забивать себе голову подобными баснями. Они — наемные убийцы, а к горячему супу и теплой постели они могут отправиться, как только закончится контракт. О сроке действия которого они тоже никогда не говорят. Пятый заказывает медовуху у кареглазой официантки Лу и слушает, как она мелодично смеется над очередной глупой шуткой Фрая. — Я слышала, что Куратор хвалит твои, — Лу забирает мятую салфетку из рук Пятого, — достоинства. А Комиссия так и вовсе молится или что-то в этом духе. — Может, и так, — Пятый улыбается уголком губ. — У тебя вообще бывают выходные? Она смотрит на него манящим, призывным взглядом, и он ухмыляется. Всё становится понятно: и корректорам, и Пятому, и Лу. Пятый дожидается, пока бар опустеет, пока Лу накинет на свои плечи легкое пальто и хлопнет звонким ящиком кассового аппарата. Он открывает двери и пропускает Лу вперед. Она пересказывает все сплетни о нем, пока ночь окончательно не растворяет их силуэты под слабым светом фонарей. Хвалебных речей и сплетен действительно очень много вокруг него. Пятый забывается в этом вихре славы и ропота. Внутренний стержень уверенности крепнет в нем день ото дня. Он проверяет судьбу и случай на прочность. Берет с собой куда меньше оружия, чем требовалось. Отправляется на задания с почти голыми руками, отрицая напарников и помощь, раз за разом доказывая Реджинальду Харгривзу в своей голове, что он стоит многого. И может многое. Куратор улыбается, как сытый хищник, когда он снова оказывается в центре её кабинета: строгий костюм, взгляд победителя и лишь пара ссадин на щеке. Мир стоит под каблуком его начищенных до блеска туфель, не в силах сдвинуться даже на миллиметр. Ему подвластно всё: исправление любой ошибки, исполнение любого заказа. И утонуть в этой пьянящей толще воды оказывается проще простого, а обещанное чуткое руководство оказывается не таким уж чутким, но он не стремится замечать это. Куратор отпускает Пятого в свободный полет, игнорируя, насколько он одержим признанием. Пятый теряет бдительность и осторожность, упускает из вида самое главное: после каждого такого взятого в пылу задания ран на нем всё больше, а улыбка Куратора всё тусклее. Шрам после очередного поручения, где жертва была далеко не беззубой рыбой, еще не затянулся до конца, а он снова в оружейной. Забирает лишь пистолет и одну запасную обойму. Предвкушение лижет ему затылок и подталкивает к действиям. Будущая галочка в личном деле как никогда близка. — Я слышал об этом деле, — аккуратно сообщает парень по имени Митчелл. Он выкладывает на стойку перед Пятым несколько бумаг для подписи и продолжает коситься на покоящийся рядом пистолет. — Может, стоит взять что-то посерьезнее? Пятый бросает на Митчелла пренебрежительный взгляд. — Это тебе стоит подумать о работе посерьезнее, — Пятый, оставив невнятный росчерк в нужном поле, расправляет плечи. — Все эти подсчеты коробочек с патронами такая скука, наверное. — Как знаешь, — Митчелл хмыкает. — Не говори, что я не предупреждал. — Так, мы вроде еще в прошлый раз выяснили, — подначивает Пятый. — Ты божество в своей стихии, я – в своей.* — С кем же мне пить пиво на стрельбище, если тебе сегодня отобьют голову? — Уверен, ты найдешь, кому показать свои собранные из винтиков цацки. — Пятый прячет пистолет в кобуру под пиджаком. — Я разрабатываю оружие, а не цацки, Пятый. — бросает Митчелл ему в спину. Пятый лишь машет рукой, не оборачиваясь.* * *
Азарт плещется в его венах, как вторая кровь. И это прекрасно. Пятый делает последний выстрел: точный и выверенный. Небо над его головой зажигается огнём. Следующее, что он видит, спустя миллионы веков темноты и пустоты — кипенно-белый потолок больничной палаты. Он прикрывает веки в надежде, что белизна потолочной плитки растворится во мраке. Пятый прислушивается к ощущениям в собственном теле: повязка на ребрах плотно прилегает к коже, а мышцы правого предплечья ноют не смотря на морфий, разносящийся по венам. — Надеюсь, ты не успел завести себе рыбок, иначе по возвращении в квартиру они, скорее всего, встретят тебя мертвыми. Грудной голос Куратора отвлекает его от исследования своего же сознания. Пятый вновь открывает глаза и оборачивается на звук. Женщина сидит в кресле для посетителей, белый халат больше для вида наброшен поверх красного пиджака на ее плечах. Куратор, не поднимая взгляда, продолжает изучать содержимое черной папки, лежащей на ее коленях. Пятый закатывает глаза. — Долго я здесь? — Три дня, — она резким движением карандаша в руках обводит на листках нужный кусок текста. — Так дело не пойдет, Пятый. — Ну, начинается. Куратор игнорирует его выпад. Она захлопывает папку и поднимается со своего места, бросает на койку Пятого равнодушный взгляд сверху вниз. — Фрай достал тебя из-под обломков и пострадал сам, — Куратор проводит кончиком языка по передним зубам, выражая все свое недовольство. — Так же был уничтожен чемодан, да и цель ты убрал очень грязно. Пятый поджимает губы. Она так напоминает ему отца в этот момент. От сухой констатации фактов с ее стороны несет разочарованием, разит неудовлетворением. Его подсознание выбирает агрессивную защиту, и Пятый всеми силами удерживает раздражение. — Всё было под контролем. — Поднимайся, — приказывает она. Куратор отходит к двери, не желая слушать ни единого слова. Выходит в коридор больничного крыла, а Пятый, сцепив зубы, подавляет болезненный вздох, принимая вертикальное положение. Израненное тело заполняется болью и ломотой. Ему требуется несколько минут, чтобы подавить подкатывающую к горлу тошноту. Он выдергивает из катетера иголку капельницы и остервенело сбрасывает на мятые простыни датчики для измерения пульса и давления. Из коридора до него доносятся лепетания Херба. Пятый мысленно благодарит персонал больницы — в этот раз его облачили в пижаму, и теперь не придется сверкать голой спиной и задницей.* Он выходит из палаты, и тут же натыкается на низкорослого мужчину в строгом сером костюме. Офисная пыль — всегда серая, исполнители — черные, как смоль и смерть. — Пятый, — Херб коротко кивает, даже не пытаясь скрыть заинтересованный взгляд. Пятый возвращает ему приветствие, поглядывая на стопку папок в пухлых пальцах. На самой верхней столько пометок «Совершенно секретно», что истинный цвет обложки теряется в красных наклейках. Куратор отдает Хербу папку из палаты Пятого и твердым шагом идет вперед по коридору, приглашая их проследовать за ней. Пятый хмурится, будучи недовольным тем, что ему даже не дают времени переодеться, но решает не спорить, ощущая напряженную атмосферу вокруг. Ей просто требуется время. Пару раз отчитает его в своем кабинете и отпустит восвояси. Быть может, даже устроит показательную порку с выговором. Кажется, такое уже было, когда он впервые вернулся со сломанным ребром. Они втроем подходят к лифту, Херб в полголоса пересказывает Куратору о провальном задании одной из групп, а Пятый смотрит прямо перед собой, стараясь унять боль под тугими повязками. Происходящее не нравится Пятому всё больше и больше. Особенно, когда лифт останавливается на цокольном этаже, впуская их на территорию перемещений. Зал сегодня пустует: их приветствует только охранник с винтовкой на входе и несколько стеллажей с широкими полками. На каждой из них покоится несколько громоздких черных чемоданов. Они останавливаются в середине, Пятый даже не сразу замечает это. Просто в какой-то момент гулкий стук шпилек затихает, и он оборачивается. Херб тут же опускает взгляд в пол, а Куратор, наоборот, смотрит прямо ему в глаза. — Ну и зачем мы… — С сегодняшнего дня ты будешь работать в группе, — Куратор расплывается в улыбке. — Теперь у тебя будет напарник и ты будешь под присмотром. Какое-то время. Всё внутри Пятого опускается и леденеет. Она не может так поступить с ним. Просто не посмеет. Это всего лишь ошибка. Одна-единственная клякса на всем его безупречном полотне работ. — Нет, — он звучит твердо. За его спиной раздается треск перемещения и удивленный возглас вынырнувшего из глубины хранилища сотрудника. Пятый оборачивается, и глаза его распахиваются от мимолетного удивления. Перед столом, на котором разбросано несколько журналов с отметками, стоит невысокая рыжеволосая девушка. Вместо привычного черного костюма на ней бальное платье. Наряд пышет розовым цветом и обилием воздушных рюшей. На её голове красуется блестящая диадема, а из-за аккуратного ремешка на талии торчит пластиковая волшебная палочка с прозрачной звездой на конце. Нелепость образа завершают кровавые разводы, окутывающие всё платье, голые руки и бледное лицо. Девушка, фыркая, ставит испачканный кровью и блестками чемодан прямо на раскрытые журналы. Сотрудник, стоящий по ту сторону стола, с ужасом смотрит на происходящее. — Бог мой, — Херб прижимает папки поближе к груди. — Это что еще за диснеевская принцесса? — грубо спрашивает Пятый у Куратора. Смутные догадки зарождаются на подкорке его сознания, но он отметает все эти страшные мысли одним движением руки. Так повезти ему просто не может. Вся эта ситуация выглядит настолько комичной, что ему только и остается надеется на то, что Куратор просто выбрала не очень удачный способ его припугнуть. Будто бы она собралась отдать его под присмотр каких-нибудь неудачников. Он быстро взвоет, исправится и скорректирует свое поведение. Достаточно было просто показать ему, как может выглядеть его работа вне костюма и галстука. Отдавать в подобные отряды — абсолютно лишнее. — Какая бестактность, Пятый, — Куратор цокает языком. — Она даже с обычным револьвером не управится, — говорит Пятый с издевкой. Девушка, путаясь в слоях розовой ткани, поднимает подол юбки, представляя их взгляду кожаные охотничьи сапоги. — Ты не можешь навязать мне это. — Ты что-то путаешь. Куратор, явно довольная собой, складывает руки на груди. Пятый обращает требовательный взгляд на Херба, но тот только продолжает кусать губы, наблюдая за разворачивающейся сценой. Девушка наконец справляется с подъюбниками, и рядом с чемоданом на стол выкладывается два тяжелых пистолета и несколько обойм. Следом она скользит пальцами к голенищу сапог и извлекает оттуда пару ножей с тонким лезвием. Всё это сопровождается бормотанием и руганью. Сотрудник, отвечающий за перемещения, тем временем, скривившись, проводит тряпкой по блестящей ручке чемодана. Наконец, она достает из собранных в пучок волос острую спицу, и рыжие локоны рассыпаются по грязным плечам. — Или можешь, — бормочет Пятый, пытаясь понять, как расценивать молчание Куратора. Девушка, встряхнув волосами, оборачивается к ним, лицо её приобретает рассерженное выражение, стоит ей завидеть Куратора. Она оправляет юбку и стремительным шагом направляется к ним, не сводя взгляда с работодательницы. — Больше никаких заданий, — она тычет окровавленным пальцем в сторону Куратора. — которые хоть как-то связаны с чокнутыми профессорами, их детьми, и этим гребанным карнавалом. Она останавливается в трех шагах от них. Её грудь часто поднимается и опускается, выражая всю степень гнева. Куратор улыбается уголком губ. А девушка, вдруг заметив знакомое лицо, меняет тон: — Привет, Херб. — Здравствуй, Агата, — Херб робко улыбается и, повозившись с папками, перекладывает их в одну руку и извлекает из кармана белый платок. — Тебе очень идут рюши, милая, — Куратор остается непроницаемой. – Кстати, мне нужно поговорить с тобой о новом напарнике. — В гробу разговаривайте с кем угодно, а от меня отстаньте, — Агата выхватывает из рук Херба платок и прижимает его к кровоточащей ране на плече. — Плохой день? — Куратор изображает наигранный интерес. — Я не шучу, — выдыхает Агата, продолжая игнорировать присутствие Пятого. — Переводите меня на другой проект, увольняйте, хоть в порошок сотрите. Я на эту бойню не подписывалась. Решив, что последнее слово осталось за ней, Агата делает шаг вперед, собираясь проследовать к лифтам. Куратор перехватывает ее за руку резким и, Пятый уверен, болезненным движением. Он видит, как она сжимает кожу девушки, почти впившись ногтями. — Ты забываешься, милая моя, — Куратор сверлит Агату ледяным взглядом. — Поумерь свой пыл и вспомни, кто ты, и на каких условиях здесь находишься. Агата смотрит на нее исподлобья. Эта война взглядов продолжается чуть больше минуты, и Пятому кажется, что еще немного — и из-под острых ногтей Куратора выступит свежая кровь. Наконец Агата шумно выдыхает и, дернув плечом, освобождается от хватки. — Дайте хоть душ принять, — шипит она. — Раздевалки в твоем распоряжении, дорогая. Агата бормочет что-то совсем уж нечленораздельное и уходит к лифтам, даже не оборачиваясь. Пятый, несмотря на накалившуюся обстановку, предпринимает последнюю попытку: — Вот видишь, ты совершаешь ошибку. Мы не нужны друг другу. — Ошибку здесь совершила отнюдь не я. Куратор удаляется, выстукивая четкий ритм шпильками своих туфель, следом за ней семенит Херб. Пятый остается на месте. Совершенно растерянный, чувствующий как повязка на его теле пропитывается кровью. На горизонте собственных мыслей он видит маячащую беду.