Крикун

— Трэш, ну ты и забрался, — на стол падает дребезжащий значками рюкзак, на стул — краснощёкий Чимин. — Столько людей сегодня, жесть, все вспомнили, что они студенты, что ли? Никак не мог почувствовать твой запах в этом скопе. Чонгук, не отвлекающийся от сбора урожая на клубничной ферме в очередной мобильной игре, сухо напоминает: — Ты же говорил, что мой аромат слишком слабый для твоих рецепторов и что ты его практически никогда не улавливаешь. — А я и не про твой природный, — Чимин суёт ему под бок банку холодного спрайта и присасывается к своей. — Я тебя всегда нахожу только по запаху шоколада. Палец над экраном едва заметно дёргается, и вовремя не сорванная пиксельная клубника сгнивает. — У меня аромат мелиссы, от меня не может пахнуть шоколадом. — Да-да, конечно, — хмыкает Чимин, слизывая с верхней губы пенку от газировки. — От тебя не то, что пахнет — от тебя несёт им. Чонгук хочет поменяться с гнилой клубникой местами. — Прямо несёт? — тихо уточняет он, припоминая, что что-то такое ему говорили ещё в марте, когда он только начинал подрабатывать няней. Только это было словно в прошлой жизни, и он уже давно успел об этом забыть. Сам-то он уже чужой аромат от своего не отличает. Чимин, присёрбывая, деловито кивает. — А то, — он явно хочет добавить что-то ещё, но, заметив, как ярко мерцает надпись о всех пропущенных возможностях спасти ферму на чужом стареньком смартфоне, тушуется. — Эм, ты что, не знал, что от тебя пахнет твоей парой? Чонгук обхватывает пальцами ледяную банку спрайта. — Нет у меня пары. И вряд ли будет. Слабо верится в то, что найдётся омега, которая сможет довериться такому ни на что не способному слизняку, как он. — Да ты гонишь, — не верит Чимин. Но чужой побито-печальный взгляд и поджатые губы говорят о том, что гонит тут только старый профессор студентов по местам, но никак не Чонгук. Чимин смягчается и, понизив голос так, чтобы его всё ещё можно было расслышать в недовольном гомоне рассаживающейся толпы, уточняет: — Вы что, расстались? — Для того чтобы расстаться, надо было сначала начать встречаться, — невесело улыбается Чонгук, подцепляя язычок банки онемевшим от холода пальцем и делая пару медленных глотков, пока на него не смотрит раскладывающий свои вещи преподаватель. — А мы даже за руку нормально никогда не держались. И, к своему сожалению, он даже не приуменьшает. Практически всё их с Тэхёном взаимодействие ограничивалось неловкими столкновениями в узком коридорчике, когда кто-то из них запинался о коляску и падал один на другого. Нехорошую штуку с сердцем Чонгука творила также маленькая кухня. Порой расстояние между лицом сонного альфы, держащего у груди уже активного в такую рань Сынёна, оказывалось двусмысленно близко к идеальному лицу Тэхёна, наклонившегося, чтобы подарить сыну нежный поцелуй в щёку. В такие моменты ещё не проснувшийся мозг Чонгука заставлял его думать, что вот сейчас эти губы коснутся и его щеки, ведь как это так, чтобы его муж не целовал его перед уходом на работу. И стоило ему об этом только подумать, почувствовать тёплое дыхание рядом с ухом, как он тут же приходил в себя. Распахивал расфокусированные оленьи глаза, загнанно смотрел ими в потемневшие глаза Тэхёна и отскакивал с Сынёном к холодильнику, больно ударяясь затылком в низко висящий рядом шкафчик. С мыслью о том, что он подрастает, раз уже достаёт до этого шкафчика, обычно приходила и мысль, что он безнадёжен. Безнадёжен, потому что единственное интимное взаимодействие с Тэхёном у него было, когда омега сушил ему волосы и после обнял его со спины. Когда предложил съехаться ради экономии денег, времени и чего-то ещё – Чонгук тогда не слышал всё, что ему говорили, потому что в ушах оглушительно билось сердце, а в груди – жгучее желание развернуться, обнять Тэхёна в ответ и пообещать всегда оставаться рядом. Не только ради экономии денег, времени и чего-то там ещё – но и потому, что Чонгук хочет быть тем, кто защитит, позаботится и будет всем тем, в чём когда-либо будет нуждаться Тэхён. Но Тэхён явно не нуждается в том, кто будет просто стоять в оцепенении и смотреть, как его унижает человек, которого он сам ненавидит всем сердцем. — Слушай, — Чимин толкает его в бок локтем, — может, ты домой пойдёшь? Что бы у вас там с твоим-не-твоим омегой произошло, а выглядишь ты паршивенько. Сейчас всё равно лекция, я дам тебе переписать, так что не ссы. Если прямо сейчас смоешься, старик Кан даже не заметит – тут людей море. Чонгук выдавливает из себя слабую благодарную улыбку, но качает головой. — Не, домой не хочу. Потому что там Тэхён, который стучится к нему неделю и так и не получает ответа. Там подушка, пропитанная запахом шампуня, которого в его ванной никогда не было. Там разрывающийся от звонков матери телефон и отголоски всё-таки состоявшегося разговора, пропитанного всхлипами женщины и молчанием сеульской ночи. Там жалкий, до смешного быстро разваливающийся Чонгук. Мальчик-альфа, догадывающийся, но не задумывающийся над тем, насколько сильно он оказывается привязан к обывателям за картонной стеной. К тем, кто просыпается всё также по его будильнику, всё же пришедшему на замену стуку в стену, скрипит детским столиком, дверцей микроволновки и холодильника. Кто обязательно запускает стирку за пятнадцать минут до выхода, привычно-любяще расцеловывает пухлое личико и уходит в 8:35 на работу. Кто почему-то всегда останавливается рядом с его дверью, молча стоит какое-то время, за которое Чонгук сжимается так сильно, что перестаёт дышать, а после уходит, оставляя за собой только стук низкого каблука, отбивающего ритм в ушах и сжавшемся горле. Чонгук себя за слабость ненавидит. У него в груди всё сжимается и лопается, когда он вспоминает выражение на лице Тэхёна, оставленного жёсткой рукой. Чонгук прекрасно помнит, насколько она тяжёлая, а пальцы – цепкие. В детстве он много раз получал за то, что крутился на кухне возле матери и показывал интерес совсем не к альфьим занятиям. С годами он научился скрываться и подбирать нужное время для своих хотелок, но мама всё ещё терпела побои каждый раз, когда отца что-то не устраивало в её поведении. И когда Чонгук мог, он подставлялся, защищая дрожащую, плачущую омегу. А Тэхёна почему-то не смог. Преподаватель перелистывает слайды на доске, шариковые ручки скользят по шуршащим страницам конспектов, а Чонгук всё ещё не может собраться с мыслями и подхватить рабочий ритм. Искоса смотрящий на него Чимин тихонько вздыхает, но больше ничего не говорит, лишь молча толкает в сторону альфы вытащенный из рюкзака леденец. Чонгук вертит конфету между пальцев, признаёт в ней любимую сладость Тэхёна, закрывает глаза и хочет себя убить.

***

Смерть его наступает довольно скоро — всего через четыре дня. — Они оба хреновые на вкус, так что не бери. Чонгук вздрагивает, но не оборачивается. Голос он и так узнаёт, а встречаться лицом к лицу с тем, кого ты избегаешь вторую неделю, не хочется. Он почти незаметно втягивает голову в плечи, невольно сжимает в руках две пачки рамёна по акции и признаётся: — У меня денег на другие не хватает. Сзади холодно хмыкают. — Мозгов додуматься прийти ко мне у тебя тоже не хватает? Жёстко. Но справедливо. — Я пока ещё не в том положении, чтобы ходить побираться по соседям в поисках еды. — А когда будешь? А то я устал ждать. — Длинные пальцы, на которые Чонгук залип ещё при первой встрече, осторожно забирают у него пачки и в правду не самого лучшего рамёна и кладут обратно на полку. — Чонгук. Посмотри на меня. Чонгук не может. Чувство вины будто заставляет его держать голову наклонённой, и он не может ему сопротивляться. Он так сильно облажался. — Извини, я.... — так тебя люблю, хочу быть всегда рядом с тобой, с Сынёном, но знаю, что и в подмётки тебе не гожусь. — Пойду я, наверное… Его останавливает рука, вцепившаяся в свободно свисающую лямку рюкзака. — Ты и правда мальчик, — голос у Тэхёна ровный, но трещит, как тонкие поленья в разгорающемся костре. — Убегаешь, ничего не объясняя, и прячешься, как испуганный кролик. Отвернувшийся от омеги Чонгук зажмуривается. Почему-то он думал, что если Тэхён его и поймает, то не будет напоминать ему, какой он ничтожный. Но, видимо, он и вправду настолько жалок, что даже Тэхён хочет надавить на его лопнувшие мозоли. Не то чтобы он этого не заслуживает. — Тэхён… У него болит голова. От внезапно разразившейся майской духоты, недосыпа и недоедания, потому что новую подработку он ещё не нашёл, а на старой невозможно дышать. В первую очередь от шоколадного аромата, который даже сейчас обволакивает стенки горла и заставляет задыхаться. Лишь в своих снах Чонгук может позволить себе уткнуться носом прямо в чужую запаховую железу и надышаться любимым запахом. Но сны эти быстро заканчиваются, и всё позволяющий ему Тэхён обязательно исчезает. Вот только Тэхён, который теперь хватает его за руку, исчезать не спешит. — Не Тэхёкай мне, я тебя не отпущу, — отбривает омега, вдруг переплетая пальцы с вздрогнувшим парнем. — Понял? Не отпущу. Ни сейчас, ни завтра, ни через неделю, ни через полгода. Чонгук непонимающе моргает и всё же робко поднимает голову, чувствуя, как сильно колотится сердце от теплоты чужой ладони в своей. Тэхён смотрит на него в упор. Чонгуку бы испугаться, съёжиться и распасться на атомы от такого взгляда, но получается лишь нервно улыбнуться. Идиот. — Идиот, — подтверждает его мысли Тэхён, а потом резко обнимает, с силой прижимая к себе. Оставшийся в груди Чонгука воздух вышибает в этот момент. — Ты хоть понимаешь, как ранишь меня таким своим поведением? Что это за детский сад вообще, м? А похудел-то как, как будто мешок с костьми обнимаю, ей-Богу. Не хнычь, — он чуть отстраняется и, вопреки ругающему тону, нежно сжимает чужое покрасневшее лицо в ладонях. — Пошли домой, хорошо? Чонгук, не сдержавший эмоций, сопливо кивает: — Угу. Он не сопротивляется, когда Тэхён берёт его за руку и под любознательными взглядами редких покупателей ведёт на выход из магазина. В спину утирающий слёзы Чонгук слышит, что какая-то пожилая пара, до этого подслушивающая их разговор в отделе с кисломолочкой, восторгается способности альфы усмирить свою молодую и наверняка взбалмошную омегу. И пускай их вторичные пола снова перепутали, Чонгук не чувствует ни грамма досады или обиды. На самом деле, всё, что он чувствует в этот момент — это желание всегда вот так держать Тэхёна за руку и иметь возможность смотреть на его профиль. — Ничего особо вкусненького у меня нет, — признаётся тот, когда усаживает наконец переставшего лить слёзы Чонгука на его привычное место рядом со столиком Сынёна. — Но я вчера покупал в имате котлеты, щас в микроволновку засуну, думаю, сойдёт. Чонгук лишь тяжело вздыхает. — Ты их в микроволновке нормально не приготовишь, — он трёт покрасневший нос и отбирает несчастную пачку замороженного полуфабриката. — Их надо в духовке запекать, а то сырыми есть будешь. На мгновение на лице Тэхёна проскальзывает гримаса стыда, но он быстро от неё избавляется, забирая котлеты обратно. — Да не сырые они будут, я так сто раз делал. — Ага, и потом наверняка сто раз бегал в туалет, — отфыркивается Чонгук, вцепляясь во влажную от конденсата упаковку и потянув ту на себя. — Отдай, не позорься. — Ничего я не позорюсь! И вообще — не командуй в чужом доме! — На этой кухне — я хозяин! — Что-то я не припомню, чтобы такое говорил! — А я это сам решил давным-давно! — Может, ты ещё и пропишешься здесь? — Может, и пропишусь! — А может, и замуж за меня выйдешь? — А может, и выйду! — Батюшки, — восторгается Момо из дверного проёма, — это самое романтичное предложение руки и сердца, которое я только видела. И Чонгук, и Тэхён, испугавшись внезапного появление девушки, резко отпускают несчастную пачку котлет. Та с характерным «плюх» оказывается на полу. Чонгук тоже по инерции заваливается назад и уже готовится к столкновению своей макушки со стеной, но его ловко хватают за талию и притягивают к тёплому, твёрдому телу. Открыв зажмуренные глаза, он сталкивается с распахнутым взглядом обнимающего его Тэхёна, и скоп бабочек в животе внезапно взметается к сжавшемуся горлу. — Кхм, — Момо прикрывает глаза растерянному Сынёну в своих руках, — я, конечно, всё понимаю, но не при ребёнке же… — Да ничего такого мы не делаем, — хмыкает Тэхён, всё же отводя взгляд от покрасневшего лица у своей груди, но объятий не разжимая. — Вот именно, — буркает Чонгук куда-то в чужую рубашку. Момо взглядом показывает, что так им и поверила, но сказать ничего не успевает, потому что до этого момента спокойный Сынён начинает дёргаться и всячески пытаться выкрутиться из её рук. — Папа! Тэхёну всё же приходится отстраниться от Чонгука, но, когда он берёт сына на руки, тот так же, как и у Момо, вертится и размахивает ногами, а маленькие ручки тянет к застывшему истуканом Чонгуку. Непонимающий взгляд Тэхёна мгновенно теплеет, и он осторожно передаёт малыша альфе. — Держать хоть не разучился? Чонгук, конечно же, не разучился. Вес Сынёна ощущается приятной тяжестью, какая-то отдалённая часть сознания даже успевает подметить, что он стал немножечко тяжелее с их последней встречи. И это осознание вызывает слабое покалывание в носу. Он стискивает счастливо повизгивающего Сынёна в объятия и зарывается лицом в мягкие волосы. Как же сильно он облажался. … — Я всё же хочу тебе кое-что сказать, — говорит Тэхён, передавая чашку с горячим какао Чонгуку, сидящему на полу перед кроваткой. Лунный свет осторожно падает на минуту назад заснувшего Сынёна, который даже во сне продолжает сжимать палец парня через щель в ограждении. Чонгук с благодарностью принимает напиток и шёпотом говорит: — Можешь ругать меня, сколько вздумается. — Не буду я тебя ругать, — фыркает Тэхён, сев напротив. — Ну, разве что немного. — И как тебе после такого верить? — С лёгкостью, — улыбается омега, но улыбка быстро сползает с его лица. Он вздыхает. — Послушай меня, пожалуйста, внимательно, Чонгук. Ты не обязан брать на себя вину за поступок своих родителей и уж тем более за то, какие они люди. Ты родился сильно позже их и практически никак не мог повлиять на них взрослых. То, что произошло в тот день, — это просто плохое стечение обстоятельств, в которых нет ни капельки твоей вины. Дерьмо случается, и точно так же, как это был твой отец, это мог быть любой другой подонок. — Но от любого другого подонка я мог бы тебя защитить, — не соглашается Чонгук, чувствуя, как пальцы начинают гореть от соприкосновения с горячей чашкой. — Но перед отцом я… хотя кого я обманываю, — он невесело усмехается. — Я перед другими бы тоже наверняка струсил, я просто слизняк. Тэхён вдруг пододвигается ближе. — Подожди, — он заглядывает в чужое лицо, скрытое полутьмой спальни. — Ты избегал меня, потому что винил себя за то, что не помог мне? Не защитил? Чонгук отвечает ему побитым взглядом. — Ну а за что же ещё? — Поразительно, — выдыхает Тэхён, и это реакция всё же заставляет Чонгука взглянуть на омегу в ответ. Тот улыбается. — Какой же ты всё-таки у меня глупый, глупый мальчик. — Я не мальчик, — по привычке отбивается Чонгук, радуясь, что они не включили даже торшер, иначе бы его покрасневшие уши точно было бы видно. — И почему ты улыбаешься? Не вижу повода для радости в том, что твой нянь такой ни на что не способный. — Ну не надо, от поноса ты меня всё-таки сегодня спас, — хихикает Тэхён. Чонгука словно пришибает этим звуком. — И тогда в ТЦ — тоже. — Но я же стоял истуканом… — И испускал успокаивающие Сынёна феромоны, — Тэхён забирает у него так и не тронутое какао, отставляя его немного в сторону, и обхватывает огромными ладонями полыхающее лицо Чонгука. — Твой внутренний альфа в тот момент был умнее тебя — он выбрал защиту более слабого члена семьи и принялся его оберегать. Ён-и у нас хоть и храбрый, но тогда наверняка бы уже давно начал плакать, если бы не твой запах и аура защищённости. И я уверен, что если бы его не было у тебя на руках, ты бы в один миг накинулся на своего отца, хотя я не сказал бы, что это было бы правильным поступком. Чонгук слушает, но будто не слышит. Слова Тэхёна исчезают в шуме колотящегося сердца, а мысль «идиотидиотидиот» бесконечной цепочкой мелькает перед глазами. — Получается, я… — он закрывает глаза, обхватывая накрывшие его щеку руку своей свободной. — Ещё больший придурок, чем я думал? Тэхён наклоняется и прикасается своим лбом к чужому. — Да, но я ценю тебя даже таким, — его дыхание оседает где-то над верхней губой Чонгука. — И хочу попросить тебя больше так не избегать меня. Это очень неприятно. Чонгук еле-еле кивает. — Я понимаю. Тэхён мягко улыбается и подаётся ещё ближе. — Тогда ты также понимаешь, что я сейчас хочу сделать? Чонгук снова кивает. А потом чувствует, как его целуют. Осторожно, немного щекотно на сухих губах, но безумно, безумно приятно. — Ну, с первым поцелуем меня, — не зная, куда себя деть от неловкости и невозможности дышать ни чем, кроме шоколада, шутит Чонгук. — Не первым, — Тэхён виновато морщится. — Я поцеловал тебя как-то, когда ты спал. Не знал, что это был твой первый раз. Извини. Значит, Чонгуку это тогда не приснилось?! — Прощу, если поцелуешь ещё раз. Тэхён усмехается и, аккуратно освободив чужой палец из тисков сына, заваливает Чонгука на спину, нависая сверху и зачёсывая чёлку румяного альфы за ухо. — Всего лишь раз? Какао они опрокидывают.