— Сердце мучает напрасно Тысячей пчелиных жал, Я с тобою не ебался И домой не провожал…
Играл аккордеонист неплохо, чего нельзя было сказать о содержании песни. Впрочем, чего ещё ожидать от Кирштейна, весь репертуар которого состоял либо из похабных частушек, либо из таких вот псевдолирических песенок… которые, к искреннему удивлению Микасы, уже успели покорить не одно девичье сердце — Кирштейн пользовался популярностью среди женской части потока, причём пользовался самым бессовестным образом. Микаса, пожалуй, была одной из немногих, кто не повёлся на пение этого «соловья»… Хотя, насчёт пения — это она преувеличила. Голос у Кирштейна был резкий, громкий, каркающий: таким голосом только в сортире «Занято» кричать. Впрочем, он как нельзя лучше подходил к песням, которые Кирштейн обычно горланил. Хуже всего было то, что она хорошо знала, ради кого Кирштейн дерёт горло ночью под окнами. И предпочла бы вовсе не слышать подобных «серенад» в свой адрес.— …Баритоном или басом Пел девчатам под гармонь, А с тобою не ебался Не сжимал твою ладонь…
Вскоре из-за окна начали доноситься одобрительные возгласы куривших у входа в общежитие парней и смешки выглядывавших на улицу девушек. Микаса облегчённо выдохнула. Обилие женского пола имело все шансы отвлечь Кирштейна от её скромной персоны: он считал преступлением обделить вниманием хоть одну юбку, что, впрочем, не очень-то огорчало их обладательниц. Микаса привычно подумала, что в глубине души каждая из них надеялась оказаться той единственной, ради которой Кирштейн забудет об остальных, и что знай они характер Кирштейна чуть лучше — обходили бы самодовольного кобеля за километр. Она выглянула в окно. Возмутитель её спокойствия сидел, вальяжно развалившись на скамейке, и перебирал клавиши аккордеона, в уголке рта дотлевала сигарета. Вокруг Кирштейна постепенно образовывалась небольшая толпа явно принявших на грудь студентов, пытавшихся подтанцовывать в такт музыке, несколько пар даже отважились изобразить нечто наподобие медляка, однако в ритм они не попадали от слова совсем. — Кирштейн, тебе не надоело? — спросила Микаса, распахнув окно. — Не-а! — гаркнул Кирштейн, закуривая, — Выходи давай, кончай сиськи мять! — Ты с дуба рухнул? Ночь на дворе… — Похуй, пляшем! — Я Армину сейчас позвоню… — Не позвонишь! Потому что знаешь, что если он тут появится, я его покалечу! — После этого тебя покалечит Энни! — Напугала ежа голой жопой! — Кирштейн! Дай поспать… — рявкнула Микаса. — Не дам! С утробным рычанием Микаса захлопнула окно и повалилась обратно на кровать, прикрыв голову подушкой. Из-за стекла до неё всё ещё доносились слова незатейливой песенки:— …Я был самый видный в классе, Никого не брал в расчёт, А с тобою не ебался И не целовал ещё…
— Су-ука… — процедила охваченная бессильной злобой Микаса.