Ольга Волкова и ее загадочный моральный компас

Олю в детдоме дразнили дылдой, а Сережа всегда смотрел на нее снизу вверх таким восхищенным взглядом и с таким придыханием, вызывающим почему-то мурашки, говорил «какая ты сильная», бережно гладя ее по разбитым костяшкам. И Оля и не думала начинать комплексовать. Ее звали дылдой, а она пугала их, потому что возвышалась над всеми на голову или две, и даже потом, когда они выросли, далеко не все парни ее переросли или хотя бы догнали. Сережа почти догнал, но не перерос. Наверное, поэтому ему так удобно было повиснуть у нее на шее, вцепившись мертвой хваткой, пока Оля соображала, держать ей сумку или его. Выбор пал на него, так что сумку пришлось уронить в асфальтную пыль, пока Сережа разваливался у нее на плече. Дурачок. Оля поцеловала его в висок, держит, слушая, какое хриплое у Сережи дыхание сквозь слезы. — Сереж, ну чего реветь-то? Поехали домой уже лучше, а? Я устала пиздец. — Не матерись, ты же девочка, — ответил он, и Оля легонько стукнула его по затылку. — Хуевочка. Сережа отпустил ее и улыбнулся, вытирая лицо. — Я думал, ты умерла, — сказал он ей, когда сели в машину. Оля покосилась на водителя хмуро, но тот никакого интереса к ним не проявлял, пока Сережа лип к ней, держался, как ленивец за ветку. Оля это уже слышала, когда звонила ему перед приездом. Разговаривали долго, и она выслушала всю его истерику, с трудом разбирая сквозь нее осмысленные слова, и чувствовала себя так, как будто ей руки отрубили: ничего же не могла сделать, только уверять, что скоро-скоро приедет, и все хорошо будет. — Ты вообще много думаешь, Сереж, — согласилась Оля, прижимаясь щекой к рыжим волосам. — Но я же живая, видишь? Чувствуешь? Сережа не ответил. Ткнулся носом ей в шею и громко засопел. Родной, теплый, знакомо-дурной. Оля скучала. Ей нравилось на войне, но с Сережей рядом нравилось быть тоже. — В горе и в радости, Сереж, и даже смерть не разлучит, помнишь? — она боднула его лбом, и он выдохнул усмешку. Это она предложила венчаться, хотя в бога они вроде как не верили. В загсе уже тогда расписались, и Оля только начала собирать документы в армейку, а ему еще ничего не сказала. Веры вроде нет и не было, а все равно мысль скреблась «ну а вдруг?». Оказаться наконец дома — приятно. Как будто и не поменялось ничего. Сколько месяцев ее тут не было? Оля со счета сбилась. — Тут слой пыли километровый, Сереж, ты что, тут вообще не убирался? — Оля провела пальцами по полке, поднесла серый палец поближе к глазам и чихнула, а потом повернулась к Сереже, чтобы показать это безобразие, но он стоял у входной двери, необычно притихший, и смотрел на нее стеклянными печальными глазами. — Я не возвращался сюда чуть ли не с тех пор, как получил похоронку, — сказал он тихо, как будто боялся произносить это вслух. Оля закусила щеку изнутри. А, ну да. Наверное, она не должна чувствовать себя виноватой за эту дурацкую ошибку, в конце концов, она же не умерла, и она здесь, но все равно почему-то внутри глодало, когда Сережа на нее так смотрел, как будто весь мир вот-вот растрескается, как яичная скорлупа. — Я не мог тут оставаться, — продолжил он надтреснутым шепотом, и в глазах стало так много воды, что она собиралась горкой, как если налить слишком много в стакан, вот-вот польет через край. — Я думал, что ты умерла, Оль, что тебя убили, я это во снах видел, понимаешь? Я сюда возвращался, а здесь фотографии на полках, и я их трогать боялся, я не знал, что с ними делать. Оля уронила сумку с плеча на пол и отряхнула руки, думая о том, что все так по-идиотски получилось, и что Сережа ломается и плачет — тихо (хотя ей казалось, что он успокоился за поездку в машине) и, если бы голос так не съезжал и не дрожал, то почти незаметно, как раньше было, в детстве, когда он не мог себе позволить показать, что ревет. Оля его прятала. Сережа прижимался лицом ей в плечо и беззвучно плакал в футболку. — Я с ума сходил, Оль, буквально, — пробормотал он слабо, и через край все-таки полилось. — Мне казалось… Я видел… были дни, когда я видел тебя рядом. Как будто ты здесь, как будто ты жива, как будто… До него три шага, Оля их преодолела за два широких, взяла его побелевшее лицо в ладони и поцеловала. Сережа схватился за нее цепко, точно когтями за добычу, и весь затрясся, вжался в дверь спиной и вжал Олю в себя, пытаясь еще ближе. Она не помнила, чтобы они когда-нибудь целовались в слезах, хотя было, наверное, не могло не быть. Но сейчас от этого брало легкой нервной дрожью ее саму, и Оля давила ее, как могла, потому что когда Сережа в таком состоянии, ему нужна твердая рука. Ему нужно, чтобы рядом был безоговорочный источник властного спокойствия, иначе его развезет совсем. Столько времени прошло, а он все такой же, и Оля его знает так хорошо, что по дыханию определит, можно его уже отпустить или нет. Поэтому она придержала его под горло, осторожно отпуская губы, и Сережа издал какой-то задушенный просящий звук. — Тихо, — шепнула Оля, отодвинувшись достаточно, чтобы можно удобно было на него смотреть. У Сережи на щеках расцвели неровные красные пятна, дышал он прерывисто, и так жадно разглядывал ее лицо, вцепившись сведенными пальцами в плечи, что сжимало в груди что-то тревожно и липко. — Я здесь. Я с тобой. Сереж, видишь? Кивни? Он кивнул. — А теперь пойдем, не дело вот так в коридоре толпиться… Оля придержала его за плечи, уводя сразу в спальню, и от пыли жутко хотелось чихать. — Садись. Сережа послушно сел на кровать, но вцепился в ее руку и потянул к себе. — Сереж, я с дороги вся никакущая, ты знаешь, когда я в последний раз мылась нормально? Она улыбнулась, это должно было быть шутливо, но Сережа посмотрел на нее этим вырывающим душу взглядом опять, так серьезно и жалобно. Конечно, какое ему дело, сколько на ней слоев пыли и грязи, тем более, что он всю эту пыль уже на себя собрал, если он столько месяцев думал, что ее нет вообще, что она лежит где-то в земле и гниет там, оставив его одного. Он все-таки отпустил ее мыться, потом Оля отправила мыться его и успела увидеть худющие ребра, когда он снял футболку. — Ты вообще не ел что ли? — проворчала она и ушла на кухню. Холодильник оказался ожидаемо пустой, а в морозилке еще что-то валялось. Потом Сережа пришел на кухню, завернувшись в халат. Болтал про Питер, про погоду, про какого-то хорошего мента, потом осторожно спросил, видела ли Оля российские новости. Оля поставила перед ним тарелку с пельменями, села за стол и только тогда ответила: — Ну видела. Сережа изменился в лице. Побледнел. — Оль, это я был. Это я убил двух человек, — прошептал он, смотря на нее, как на строгую страшную учительницу. — Сжег их, понимаешь, Оль? Оля понимала. На войне вокруг были сплошные убийства, и смущать они перестали быстро. Смущали бы, она бы не соглашалась на более сомнительные мероприятия, чем контрактная служба. — Я сразу поняла, что это ты Сереж, как по новостям маски эти увидела. Поэтому к тебе сорвалась. Это же он, да? Я помню, что ты в тетрадках рисовал. Сережа побелел еще сильнее. — Тише, — позвала Оля, накрыв его дрожащую ладонь с зажатой в ней вилкой своей. — Тише, все хорошо, не смотри на меня так. — Все хорошо? — спросил он, в голосе слышались истеричные нотки. — Конечно, — мягко уверила она. Хотелось перегнуться через угол стола и поцеловать его в переносицу. — Оль, я людей убил! — Не кокетничай, ешь спокойно. Сережа посмотрел на нее, приоткрыв губы в удивлении, и насадил пельмень на вилку. После ужина (одна тарелка с пельменями на двоих, потом чай без всего — все это отдавало студенческими временами, когда все было плохо, а денег едва хватало на самые дешманские продукты) Оля понаблюдала, как Сережа вертит пустую чашку в беспокойных пальцах, думая о всем пиздеце по новостям, и сказала: — Сереж, да если бы ты даже сотню человек убил, думаешь, я бы тебя разлюбила что ли? Он смотрел на нее так, что сердце заболело. — Но что если… что если… — Сережа задышал часто и слишком глубоко, бестолково ловя ртом воздух, и Оля пересела поближе и слегка встряхнула его, вынуждая посмотреть на себя. — Ко мне полиция уже приходила, Оль, что если они… — Сереж, я теперь здесь, — серьезно ответила она, взяв его лицо в ладонях и не давая закрыться и спрятаться. — И я тебя защищу. Я разберусь. Ты мне веришь? Он схватился за ее запястья, такой встрепанный и жалобный, нуждающийся в надежном якоре и чтобы ему сказали, что сделать дальше, направили каждый шаг. — А если он… птица. Если?.. Оль, он тебя страшно боится, но что если он тебе навредит? — Не навредит. Так. Послушай меня сейчас внимательно, Сереж. Слушаешь? Сережа задышал медленнее и кивнул. — Мы сейчас пойдем тебя умоем. Потом ляжем спать. А завтра ты мне все-все расскажешь подробно. И я решу, что делать дальше. Хорошо? Кивни. Сережа кивнул. Ночью Сережа буквально не дал ей вдохнуть. Оля отвыкла от нормальных кроватей и тем более отвыкла от того, чтобы кто-то вот так к ней присасывался по ночам, обхватив всеми конечностями. Уснуть Оля не могла, но оттолкнуть Сережу — спящего с такой довольной улыбкой на лице, вцепившегося в нее так цепко, как будто иначе упадет и умрет, — не могла тем более. К тому же, что ей, еще будет куча ночей, чтобы отоспаться. А у Сережи под глазами такие гигантские черные круги, что очевидно, что ему сон сейчас нужнее. И если он может спать только так, то хорошо. Худющий стал, жался крепко, и всеми костями упирался везде, где только можно, и давил. Вроде спал крепко, на редкое шевеление Оли не реагировал, а хватка даже во сне была просто стальная. Тихо и незаметно уж точно не вывернуться. Узнать надо будет, что там за «хороший» мент к Сереже уже приходил, и побеседовать с ним серьезно, но по-тихому, да и про то, что тут одна метафорически пернатая тварь творила, стоит разузнать поподробнее тоже.