«— Он задирает нас, проверяет всех нас на прочность. Меня, по крайней мере, всё время. А теперь и тебя»
«— За всем этим стоит Бог. Он не на твоей стороне»« — Ты это сам должен понять. Я лишь хочу, чтобы ты поставил перед собой цель»
… Леви прекрасно помнил рецепт маминого яблочного пирога. В детстве она всегда старалась испечь его на день рождения сына. Ингредиенты были непозволительно дорогие и редкие, но она старалась. В воспоминаниях Леви пирог всегда получался идеально круглый, с золотой хрустящей коркой, аппетитный вид которой мог свести с ума. А мамины руки после готовки приятно пахли жженым сахаром и кислой сметаной. Для начала стоило сходить в магазин. Это самое простое. Потратив все свои оставшиеся деньги, Леви купил недостающую муку, творог и сметану. Теперь он официально нищий. Поворачивая на выход, неожиданно он столкнулся с толпой знакомых детей. Кажется, Эрвин как-то называл их имена. Из их кружка с видом крайне несчастного человека, идущего на эшафот, к нему подошел растрепанный мальчик с ярко зелеными глазами и протянул желтый конверт: — Передайте дяде Эрвину, — мужественно сказал мальчишка, однако голос у него предательски дрожал: — Пожалуйста, — неожиданно громко добавил он, и Леви даже вздрогнул. Затем мальчик убежал к перешептывающимся товарищам, что ожидали его в мясном отделе. Видимо, дети до сих пор боялись Леви и считали людоедом, а сметана и творог в корзине, по их мнению, были исключительно для прикрытия. Заключенный опустил взгляд вниз на незапечатанный конверт. Отогнув желтенький край, он увидел, что внутри лежит открытка. Какие-то каракули, напоминающие цветовой гаммой Эрвина, и такие же каракули маленьких цветовых гамм возле. Надпись гласила: «Папаравляйсь скоро, дядя Эрэвин. Ваше друзия и верные таварищи. Лубим и жтем в гозти», много-много сердечек. Леви не смог сдержать улыбку: — Передам.***
Духовку так и не починили. А вот это плохо. Затолкав свое человеконенавистничество подальше, Леви, как последний дурак, пошёл просить микроволновку у соседей. Однако, как и ожидал, везде получил отказ. На него странно озирались и невежливо захлопывали дверь перед самым носом. Мозгом осужденный понимал, что это абсолютно нормальная реакция — какой-то совершенно незнакомый мужик стучит в дверь и просит дать «попользоваться» микроволновкой на пару часов. Однако было всё равно обидно. Денег сейчас, чтобы купить новую нет. Уверенности, что получится приготовить пирог, пользуясь лишь сковородкой, тоже. Как и права на ошибку. Яблок осталось всего три — и так слишком мало. Вся структура может нарушиться и превратиться в несъедобную кашу. Потихоньку Леви начинал впадать в настоящее отчаяние. Неожиданно ему в голову пришла одна мысль, не сказать, что очень хорошая. Вернувшись в церковь спустя три бесполезно потраченных часа у чужих порогов, он поднялся в свою комнату. Выдвинул из-под кровати коричневый чемоданчик. Открыл. Убрал потайное бархатное дно и достал небольшой позвякивающий мешочек. На пол из него упала большая связка блестящих отмычек. Ограбить заправку, чтобы стащить оттуда микроволновку, чтобы приготовить яблочного пирога? Почему бы и нет. Леви чуть не рассмеялся от этой мысли, однако это было скорее нервное. Он четко осознавал, что если его поймают в этот раз, то всему настанет конец.***
День. Два часа. Солнце в зените, птички поют, Леви на церковной машине подъезжает к пыльной заправке. Заключенный натянул на лицо тот самый черный мешочек, что на самом деле оказался балаклавой. Прорези для глаз и рта неприятно сползали в сторону, а ткань пахла затхлостью. В душном салоне стало совершенно невозможно сидеть. Раз, два, три… Зайдя внутрь, Леви достает из-за пазухи пистолет: — Всем лечь на пол! Две старушки непонимающе уставились на него. — Я сказал лечь! «Блять они, похоже, глухие», — подумал про себя осужденный. Однако, видимо, старухи сообразили, что от них требуется и послушно опустились на пол. Леви кольнула совесть. Он ведь очень уважал в душе пожилых людей. На кассе стоял рыжий паренек. При виде Леви он затрясся всем своим костлявым тельцем. Не дожидаясь команды грабителя, он протянул кассовый аппарат. Вообще опасно проявлять такую самостоятельность, но, видимо, молодой человек совсем одурел от страха. — Мне не надо это, — понижая голос, сказал Леви. Работник непонимающе уставился на него. Ещё секунда, и парень, как порядочная кисейная барышня, свалится в обморок. Этого ещё для счастья не хватало… — Дай вот это, — Леви ткнул пистолетом в сторону небольшой микроволновки, что поблескивала белоснежными краями на прилавке. Обычно их ставили, чтобы подогревать проезжающим посетителям еду, продающуюся здесь втридорога. Рыжий парнишка неуверенно положил деньги на стол, отсоединил провода из розетки и пододвинул микроволновку к Леви. А затем заключенный услышал звук сирен. Черт, эта кисейная барышня успела нажать под столом кнопку вызова полиции. Не помня себя, заключенный схватил под мышку микроволновку и бросился вон. Десять шагов до машины. Звуки сирены всё ближе. Леви закинул микроволновку на соседнее сидение и вдавил газ в пол, исчезая в дорожной пыли с места самого глупого и странного преступления в своей жизни.***
Сердце продолжало бешено колотиться, когда он приехал в сад. Только там Леви позволил себе снять жаркую маску. Теперь всё готово. Можно приступить к готовке. Вот сделает он этот яблочный пирог, и тогда обязательно всё будет хорошо. Вот тогда всё будет прекрасно. Сумбурные мысли осужденного напоминали уже истеричный бред, но ему было плевать. Согнувшись под весом удивительно тяжелой микроволновки, он зашел на кухню. И затем, как в замедленной съемке, увидел, как Гордон выбрасывает огрызки яблок в корзину для мусора. — Какого хуя? — то ли зашипел, то ли крикнул Леви. Он чуть ли не кинул на пол с боем добытую микроволновку и начал угрожающе приближается к испуганному мужчине. — А что… а что, собственно, не так? — пискнул сторож и отпрыгнул назад. — Какого хуя ты сожрал яблоки? — заключенный надвигался на него словно смертоносное торнадо. — А у нас больше ничего нет! После того как Эрвин… у нас никто за продуктами и не ходил. Эй, Левий, ты чего? — вдруг осекся сторож: — Плачешь что ли? Заключенный дотронулся до щеки. Действительно, слезы сами по себе текли кривенькими ручьями по красному от жары и недавнего прилива адреналина лицу. Как же так… как всё глупо. Силы закончились, весь одушевляющий порыв испарился, уверенность, что ему удастся спасти Эрвина тоже. Весь мир погрузился в страшную тьму, глаза застилал туман. — Не убивайся так! — недоуменно прошептал сторож и неуверенно погладил Леви по плечу: — Осталось у меня ещё одно… Надо? И он протянул кривое маленькое яблоко мужчине. А тот принял его дрожащей рукой, словно величайшую драгоценность.***
Спустя пару часов из микроволновки на Леви смотрел малюсенький, всего на одну или две порции, яблочный пирог. Он гордо поблескивал румяными краями и картинно лежащими сверху дольками. А запах… этот запах был прямо как из детства. Заключенный осторожно накрыл свое творение фольгой и направился с ним в больницу… к Эрвину.«— Тц, поросенок какой-то. Священник, подтверждая выдвинутый тезис, облизал пальцы: — Спасибо огромное. Буду теперь ждать с нетерпением твой яблочный пирог…»
Палата оказалась пуста. На койке, где раньше лежал Эрвин, теперь только голый синий матрас, сиротливо смотревший глубокими пролежнями на Леви. Это могло значить только одно. Он не успел. Заключенный без стука вошел в кабинет лечащего врача. Из угла на него недовольно зашипел Зик из своего террариума. Он ощетинил свои острые зубки и угрожающе растопырил зеленую перепонку. Леви ему явно не понравился с первого взгляда. — Где Эрвин? — даже не кивнув в знак приветствия, спросил Леви и сам же испуганно замер. Доктор пробормотал: — И тебе добрый вечер. — Его койка пустая, — голос чуть не дрогнул на последнем слоге. — Да, — кивнул врач. Тяжело вздохнув, он встал из-за стола. — И где он? Мужчина пригладил свои бакенбарды и проговорил: — Конечно, это всё дико странно. Сначала ему становилось всё хуже. Я думал уже всё. Можно открывать народные пожертвования на недорогой гробик для святого отца. Но… — он осекся, подбирая слова: — Ведь я, как человек науки, верю только в цифры и факты, но Эрвин вместо того, чтобы направиться в морг, вышел в сад и с аппетитом уплел бутерброд. Я только-только хотел позвонить тебе и сообщить, что можно приехать за ним. — Он сейчас в саду? — спокойно спросил Леви, хотя внутри него сейчас словно взорвалась водородная бомба. Врач утвердительно кивнул, а Зик поскреб своим когтем по стеклу. — Ей-богу для меня уже это слишком, — услышал осужденный тихий шепот доктора, чье имя он так и не спросил.***
Ветер снаружи приятно забирался под свободную одежду, трепал, разметывая в разные стороны темные волосы. Серые глаза бегали по открытому зеленому пространству, ища фигуру священника. Вдруг новый порыв ветра донес до ушей негромкое, будто вопросительное: — Леви… Мужчина обернулся и увидел в тени раскинувшегося дуба Эрвина. Он сидел на белой скамейке. Очень прямо, как всегда, безукоризненно держа осанку, словно вот-вот зайдет строгий учитель в класс. На шее у него висел несуразный смешной корсет. Он неуверенно помахал Леви рукой. А тот, как завороженный, смотрел на священника и боялся сдвинуться с места. Вдруг это опять всего лишь сон? И один шаг, одно неверное движение, и всё исчезнет: и зеленый луг, и дуб, и скамейка, и мужчина на ней. Портя идиллическую картину, из кустов выбежала стайка гусей. Они, громко гогоча, пронесли прямо у ног Леви, преследуя очередную несчастную лягушку, и исчезли за поворотом обвалившегося больничного крыла. Заключенный не очень ровной походкой подошел к Эрвину. Оказавшись совсем рядом, остановился, замерев тучной статуей у ног священника. — Привет, — мягко улыбнулся Смит: — Как ты? Леви было открыл рот, но потом тут же закрыл, как рыба, выброшенная на берег. — Прости меня, пожалуйста, — понижая голос, сказал Эрвин. Он протянул руку, видимо, хотел коснуться заключенного, но затем вновь положил в нерешительности на место: — Я тебе столько ужасных вещей наговорил… — священник упорно рассматривал камушки под ногами, не решаясь поднять взгляд на мужчину: — Я… Я просто хотел, чтобы это… Эрвин не успел договорить, так как его щеку обожгла пощечина: — Ауч, — скорее удивленно, чем обиженно произнес он. — Эрвин Смит, ты идиот и самый последний дурак, — нервно переводя дыхание, отчеканил Леви, а у самого глаза были на мокром месте. Реветь и позволять отпускать свои эмоции начинало входить в дурацкую привычку. Хотя, черт побери, это гораздо лучше, чем держать всё в себе и дежурно улыбаться прохожим, как делал всегда Смит. — Мне без разницы, что ты там наговорил, — слишком громко продолжил Леви и часто заморгал: — Вообще плевать. Потому что то, что ты сделал потом это, это… — воздуха стало не хватать. Леви почувствовал легкое прикосновение чужих пальцев к своей коленке: — Присядь, — тихо и обеспокоенно проговорил священник. Ноги, действительно, уже плохо держали, и Леви плюхнулся на скамейку. Так приятно сейчас сидеть рядом с Эрвином, чувствовать даже сквозь одежду его тепло. Заключенный прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Смит послушно ждал, замерев. — Неужели… Неужели тебе не хватает меня? Неужели так больно и плохо, несмотря на наше, нашу… что надо было поступить так? — Леви понимал, что звучит ужасно эгоистично и возможно непонятно, но по-другому он не мог задать этот вопрос. Эрвин же понимающе кивнул, взял в руку ладонь заключенного: — Нет, — он перевел дыхание, поднося изящную кисть к своему лицу и утыкаясь в нее то ли носом, то ли мягкой щекой: — Я, — говорить ему тоже было явно тяжело: — Наоборот. Я безмерно счастлив рядом с тобой… Так счастлив, что люблю, что ты… И я просто ненавижу себя за это счастье. Леви непонимающе вскинул брови, затем высвободил руку, обхватывая лицо Смита обеими ладонями и приподнимая вверх. Впервые за долгое время встретился со взглядом родных голубых глаз. Сейчас они были, как и у Леви пару минут назад, поведены поволокой слез, от чего горели ещё ярче в лучах заходящего солнца. Заключенный только один раз видел, как плачет Смит. — Почему ты ненавидишь себя? — внимательно вглядываясь в лицо мужчины, спросил Леви. Эрвин издал то ли короткий смешок, то ли всхлип: — Как я могу быть счастлив, если они все по моей вине… — он тяжело втянул ртом воздух и устало прикрыл глаза: — Это нечестно по отношению к ним. Ладно, запер бы я себя в этой церкви, жил бы молитвами и лишениями, а тут… а тут я схожу с ума от любви и счастья, что могу дарить её тебе. И потом. Я то ли проклят, то ли обманут судьбой, а возможно и сам по себе монстр, но мне постоянно казалось, что и ты из-за меня будешь несчастен. Как все они, — Леви почувствовал, как по ладони катится чужая теплая слеза, стекая вниз по каналу выпуклых вен. — Тшш, — прошептал заключенный: — Эрвин, ты не монстр. И никогда им не был, — он оторвал одну руку от лица мужчины и запустил пальцы в светлые волосы, немного сжимая, чтобы Смит открыл глаза и посмотрел на него. Дождавшись этих голубых искр, он мерно продолжил, словно молебну: — И ты ни в чем не виноват. Послушай меня внимательно. Я это говорю не потому, что я люблю тебя, а потому что это правда. Я сам прекрасно знаю, как это работает. Каждый раз, когда в жизни происходит какое-то дерьмо, мы приписываем его на свой счет. Но дело в том, что оно просто происходит. Независимо от нас. Ведь мы не центр этого мира, не зияющая черная дыра, что уничтожает всё на своем пути, а просто люди. А люди делают и плохое, и хорошее. И, поверь, ты сделал гораздо больше хорошего, чем плохого. Я знаю, я видел, как ты мыслишь по поводу ситуации со своими близкими, но, понимаешь, ты это извращаешь, приписываешь вину только себе, в то время как было бесчисленное множество гораздо более патовых факторов. Мать сама решила тебя родить, хотя врачи, наверняка, её предупреждали, отец толково не объяснил тебе ситуацию и спокойно заседал со своими дружками у тебя на глазах, сестра приняла собственное решение оставить тебя при себе, Мари тоже сама сделала свой выбор, ты наоборот старался предотвратить неизбежное… Эрвин, — после столь длинной речи дыхание у Леви сбилось, он осторожно погладил Смита по мягким волосам, непроизвольно повторяя жест собственной матери, когда она старалась успокоить его: — Ты меня слышишь? — Да, — глухо ответил Смит, а губы у него сложились в неуверенной, но безумно благодарной улыбке: — Спасибо, — шепнул мужчина, вновь утыкаясь в ладонь и в этот раз аккуратно целуя её: — Спасибо, — повторил он. — И чтобы ты знал про хорошее, — продолжил свою речь Леви: — Я сейчас сижу здесь и счастлив только благодаря тебе. Я ведь сам был близок… А ты спас меня и ещё смеешь говорить, что я помру из-за тебя. Черт противный такой, — фыркнул заключенный: — И спиногрызы любят тебя ужасно. Вот, держи, — он достал из кармана немного помятый желтый конверт и протянул его Эрвину. Тот принял его, тут же с интересом рассматривая открытку. А затем звонко, добродушно рассмеялся, и от этого звука на душе у Леви стало невероятно уютно и хорошо. — Вот вроде большие уже, а писать так и не научились, — утирая уголки глаз, сказал Смит. — И в обители тебя заждались. Гордону есть нечего. На яблочную диету перешёл. Кстати! — Леви, наконец, вытащил из пакета пирог и гордо вручил его удивленному священнику. — Матерь божья… — восхищенно произнес Эрвин. — Не выражайся, — довольно улыбнулся заключенный: — И, на будущее, меня можно называть просто Леви. Смит вновь прыснул. Он аккуратно разломил пирог на два равных куска и протянул один Леви. — Приятного аппетита, — бросил заключенный, с удовольствием впиваясь зубами в румяные края выпечки. — И тебе, — Эрвин, вопреки своей обычной привычке, аккуратно откусил край, смакуя. — Как тебе? — спросил Леви, заведомо зная ответ и открыто напрашиваясь на похвалу. — Сахарку бы побольше, — деловито добавил Смит, но заметив убийственный взгляд серых глаз, тут же проговорил: — Это шутка, шутка. Пирог великолепен, я ничего вкуснее не ел в своей жизни. И это уже правда… Мужчина мягко улыбнулся и заправил выбившуюся прядь черных волос за ухо, откровенно в этот момент любуясь Леви. — Мне можно поцеловать тебя? — тихо и нерешительно спросил он. И лишь дождавшись короткого кивка, Эрвин наклонился к бледному лицу осужденного. Леви не выдержал и первый подался вперед, сокращая расстояние. Он приник к мягким губам, осторожно, но в то же время требовательно сминая их, а затем послушно приоткрыл рот, пропуская горячий язык священника внутрь. Поцелуй получился удивительно долгий. С привкусом яблок и корицы.***
— Шеф, — в бухгалтерию вбежал полицейский: — Шеф! — Чего орешь? — буркнул другой, старательно перебирая стопку бумаг. — Я тут посмотрел по документации. У нас кое-что не сходится. Почему вы определили Леви Аккермана в такое странное место? Он же должен был пойти с другой группой на шинный завод… И ведь ещё было принято заявление о его переводе, а затем его отменили. Почему? Начальник поправил свои прямоугольные очки: — Так надо, — сказал он, убирая бумаги в ящик письменного стола. А стекла тонких линз хитро блеснули желтым в свете настольной лампы.