Ночь не дает мне ступить ни шагу, А я разрезаю её свечой И окрыленный лечу к оврагу, Чтобы увидеться там с тобой. *
Дурацкое чувство вины наполняло душу Леви. Не надо было оставлять Эрвина одного. Не надо было так легко вестись на блеф. А ещё не надо было истерить на его глазах. Почему-то мужчине представлялось, что если бы Смит не увидел то, как он страдает и переживает, то вряд ли бы решился так скоро отстранить от себя. Хотя это всё уже в прошлом, и ничего не изменить. Теперь Леви сидит в знакомом обшарпанном коридоре, в глаза ему светят яркие больничные лампы, гудящий звук от которых напоминает тяжелый рокот завода — затаившегося в тени монстра, что подкрадывается со спины. Забавно. Жизнь осужденного последнее время движется словно по замкнутому кругу: от церкви до больницы, от больницы до церкви — эти места как противоположные координаты — дом, где господствует святой дух, и дом, где веруют в науку. А Леви — маленькая точка, что мечется между ними. Эта мысль могла бы показаться даже занимательной, но сейчас было не до этого. Эрвин так и не пришел в себя. И врачи не знали почему. Из кабинета с обшарпанной фланелевой дверцей вышел знакомый доктор с бакенбардами. Надо будет для приличия спросить хотя бы его имя. — Не ожидал так быстро увидеть вашу компашку вновь, — хмыкнул мужчина, устраиваясь рядом с Леви на скрипучей скамейке: — Как это произошло? — Я без понятия, — ответил заключенный, нервно крутя в пальцах крестик с разорванной цепочкой. Он принадлежал Смиту. Какой-то маленький и слишком скромный для священника, только серебряная надпись «custodi et serva»* гордо поблескивала. — Предсмертная записка была? — этот вопрос не относился к врачебной компетенции, однако собеседнику просто любопытно. Он любит сплетни. Леви отрицательно покачал головой, затем невнятно проговорил, обращаясь скорее к самому себе: — Я не понимаю. Неужели, ему недостаточно меня? — затем осекся, поняв, что взболтнул лишнего. — Цикорий хочешь? — не разобрав чужое бормотание, предложил врач. Леви вновь отрицательно покачал головой: — Как он сейчас? — Так и валяется. Как спит. Анализы в норме, и серьезных повреждений нет. Я сначала думал, что мало ли отек мозга, зная удачливость Эрвина… Однако МРТ ничего не показало. Смит, как обычно, остается загадкой для медицины. — Пиздец, — шепнул Леви, откидываясь на твердую спинку скамьи: — Я совершенно не знаю, что делать. Я не успел даже толково поговорить с ним, просто испугался и решил оставить на потом. Но так мало времени ведь прошло… он даже не дал мне шанса, — в горле скрутился неприятный ком, воспаленные красные глаза защипало: — Пиздец, — повторил осужденный: — Я за эти месяцы выплакал больше слез чем за всю свою жизнь. Доктор почти добродушно хохотнул: — Ну, хватит, дорогой. Не убивайся так. Я бы вообще на твоем месте забил на Смита и уехал куда подальше. Тебя ведь переводят, как я слышал? Человек он болезненный и тяжелый, а таких, по моему мнению, надо бросать. Пользы мало, хлопот много. Нерационально. — Я его не брошу, — убежденно проговорил Леви, а серые глаза сверкнули бескомпромиссной сталью. — Как знаешь… Вы трахаетесь ведь? — заискивающе улыбнулся врач. — Не твое дело. А ты почему помогаешь? Мужчина потупился: — Ну, во-первых, я лечащий доктор, как ты мог заметить. — Какой-то уж больно сильный интерес ты проявляешь к жизни священника. — Смит интересный экземпляр… И к тому же, — доверительно понижая голос, продолжил врач: — Он мне напоминает Катарину. Они удивительно похожи — сразу видно, что родные брат и сестра. К слову, в постели она тоже хороша была. — Захлопнись, — брезгливо бросил Леви. Было неприятно продолжать разговор с этим человеком: — Не известно, когда ему может стать лучше? — Ни малейшего понятия. Наш консилиум вообще склоняется к тому, что он не очнется. Помрет тихонько. Как и планировал. Произнес будничным тоном врач, с садистическим удовольствием экспериментатора наблюдая за реакцией Леви. Заключенный сильно побледнел, нахмурил тонкие брови, словно от резкой боли. Довольный доктор, поднимаясь со стула, прокряхтел: — Понадеемся на чудо. Можешь помолиться даже. Пока подержу твоего любимчика в реанимации. Дальше по обстоятельствам. Попробуем разное.***
Вечерело. Из сада у церкви стрелами стелились длинные тени. Здесь до сих пор разрушено и не прибрано: обвалившиеся ветки деревьев, распотрошенное чучело. Из обугленной земли продолжала жалостливо торчать черная кочерыжка яблони. Заключенный не верил в предзнаменования, но также он верил в то, что не способен понять всё в этом мире. В такие моменты и совпадения это особенно пугало. Под ногой что-то хрустнуло и заскользило. Леви брезгливо опустил взгляд вниз и увидел, что раздавил гнилое яблоко. Его ровный коричневый край размазался по земле, оставляя полосой сморщенную от влаги и покрытую неприятными пупырышками кожуру. — Тц, — заключенный отер подошву о траву. Затем оглянулся по сторонам — повсюду на земле лежали разбросанные яблоки. Леви решил собрать их — хотя бы те, что были немного съедобными. Зачем добру пропадать? К тому же они так усердно ухаживали за этим деревом, ждали урожая… Урожай получился небольшой — всего три яблока. Маленькие, кривые, но спелые и до сих пор не сгнившие. Леви любовно завернул их в носовой платок и убрал в холодильник. Благо, электричество восстановили. В церкви была звенящая тишина… Без Эрвина здесь словно всё умерло. Никто не подгонял непутевых работников, никто не читал молебну, никто не зажигал сиротливые лампадки у алтаря. Потемневшие лики святых строго смотрели на Леви, словно предчувствуя, что он собрался сделать. И ведь самому смешно и стыдно от этого. Вот он в своей комнате. Знакомый небольшой медный крест стоит на тумбочке, а Леви перед ним на коленях. — Эм… — заговорил вслух осужденный, чувствуя себя последним дураком: — Я не очень представляю, как это делается. Но у меня есть просьба. Да, вот так сразу. Такой я эгоист, что обращаюсь к Вам, только когда что-то надо. Хотя нет. Надо не мне… Или всё же мне. Как глупо. Подождите, — Леви зажмурился, формулируя мысль. За окном кто-то старательно заводил машину, мерзкие чайки растаскивали летающий мусор со двора. Всё сбивалось. Мужчина устало прикрыл глаза и на выдохе проговорил: — Пожалуйста, я очень прошу, умоляю, не забирай у меня Эрвина. Эта фраза словно вытянула из крепкого тела все силы. Осужденный тяжело осел на пол, напоминая безвольную тряпичную куклу. Быстро, рвано отер рукавом слезящиеся глаза. Небосклон был залит нежно-розовым цветом, ослепительный диск солнца медленно погружался за горизонт. «Если Эрвин не придет в себя, то я покончу с собой», — спокойно, как само собой разумеющееся, подумал про себя Леви и лег спать.***
Небольшая комната была тускло освещена парой погнутых канделябров, отливающих в свете дрожащего огня золотом. Низкий потолок, стены из кирпича, покрытого влажным налетом. И ужасно холодно. Это место отдаленно напоминало подвал средневекового замка из скучной документалки по телевизору. Перед Леви стоял крепкий дубовый стол, с парой блюдец и заваренной кружкой чая. Мужчина вздрогнул, заметив, что он не один. Напротив человек. Одежда на нем черная, а лицо в тени. — Соскучился? — раздался из темноты приятный низкий голос. Он был до ужаса знакомый. Эрвин. Крупная фигура подалась немного вперед, попадая в круг мерцающего света. Тут же захотелось отшатнуться, но у Леви не получилось сдвинуться с места, словно бедра и ноги намертво приросли к стулу. Ряса, обшитая драгоценными камнями. Тонкая улыбка, обнажающая ровный ряд зубов с острыми клычками. А глаза… эти глаза сверкали пугающим желтым светом. Не дождавшись ответа, Не Эрвин поддельно обиженно проговорил: — Не отвечать на заданный вопрос — это грубо. — Пошел нахуй, — ворочать языком у Леви получалось. Неожиданно за спиной кто-то всхлипнул. Осужденный обернулся и увидел светловолосого мальчика, стоящего в темном, пыльном углу. Он нервно оттягивал свой свитер, а плечи его мелко подрагивали. — А чего он там делает? — спросил Леви, приняв как само разумеющееся всю ситуацию в целом. — Он наказан, — строго сказал мужчина в черном. — А кто наказал? — Он сам. Леви непонимающе вскинул брови. Что за бред? Эти сны каждый раз выбивали из колеи. — За что хоть? Не Эрвин театрально закатил глаза. Этот знакомый жест болезненно отозвался в сердце: — Неужели и так не понятно? — Нет, — серьезно ответил заключенный. Желтоглазый открыл рот, чтобы пояснить, но его прервал донесшийся из угла дрожащий голос: — Я виноват. Леви как окатило холодной водой. Дежавю. Он усиленно стал вспоминать, где слышал эту фразу раньше. Ах, точно. Всё те же дурацкие сны. «Это я виноват. Это я виноват во всем. Виноват, виноват я,» - именно это повторял маленький Эрвин, лежа по полу рядом с окровавленной свиньей и задыхаясь судорожными всхлипами. — Что за бред… — пробормотал Леви. — Почему же бред? — мурлыкнул мужчина напротив и встал из-за стола. Он приблизился к мальчику и погладил по светлой макушке. — Правильно, мой милый, ты во всем виноват. Грустно, но это факт. И в смерти матери, и в погибели отца, сестры, жены… вообще все плохие вещи, что происходят вокруг — это твоя вина. Ведь ты монстр. Хотел свалить всё на несчастного Сатану? Забыться? Но уж нет. — Отойди от него, — прошипел Леви: — Эрвин, не слушай его, — обратился он к начавшему ещё громче всхлипывать мальчику. — Он сам это всё знает, поэтому и встал в пыльный угол, — пожал плечами мужчина и вернулся за стол. — Почему он думает, что он виноват во всех этих бедах? — спросил заключенный. — Ну, если так рассудить... Так и есть, — Не Эрвин пригладил свои волосы, отливающие в свете огня драгоценным металлом: — Мать умерла при родах. Эрвин был слишком крупный и большой для её узкого таза. Растерзал собственную мать, но зато выбрался на свет божий. Дальше. Отец… Ну, про отца и так всё ясно. Именно Эрвин разболтал о его секретном обществе. Папашу арестовали и долго-долго пытали. Ты бы знал какая жуть… Даже представить не мог, что человеческая голова может так долго не раскалываться, если бить ей с такой силой об стену, — мужчина в рясе искренне поежился: — Что же касается Катарины… Она была старшей и души не чаяла в Эрвине. Девочке ничего не оставалось, как бросить учебу и начать обеспечивать семью после смерти обоих родителей. В смерти которых, повторюсь, виноват Эрвин. Одна бы Катарина справилась, выжила, но был маленький, несовершеннолетний братец… Единственная надежда и свет в её жизни, которую нельзя сдать в страшный приют. Поэтому она стала заниматься проституцией. Сначала в тайне, чтобы Эрвин не переживал и нормально доучился. А когда подхватила кучу болезней, скрывать уже было бесполезно. Жена… ну что с женой. Абсолютно несчастная девушка, которую Эрвин не любил, а женился на ней лишь из жалости, сделав только хуже, она пыталась вызвать у него ревность, сама запуталась и… — Прекрати. У Леви голова шла кругом: — Ты всё извращаешь. — Это как посмотреть. Я смотрю так, как делает это сам Эрвин, — улыбнулся мужчина и отпил немного чая: — Не люблю черный, — поморщился он и отбросил кружку прямо на пол. — А что любишь? — неожиданно для самого себя спросил Леви. Глупые слова как будто сами спорхнули с бледных губ. — Яблочные пироги.