***
Несколько часов назад
Серёжа останавливается, чтобы хоть немного перевести дух. До пещеры Гуахаро они добирались чуть больше двух с половиной часов, под пристальным вниманием проводника. Идти пришлось рано утром, как и обычно, потому что в другое время их не соглашались провести. Обычная туристическая тропа, ничего такого, но какого-то чёрта каждый раз проводники попадаются со странностями. Вот и этот местный был немногословен, совсем не походил на экскурсовода и посматривал на них как-то хмуро. Это напрягало, но выбора не было, потому что отпустить их в путь одних никто бы не смог. Вернее, они бы может и пробрались, но Волков… Да, определённо, все проблемы были в нём. — Ты устал? Голова болит? — спрашивает Олег, тут же нарисовавшись рядом с ним, положив руку на плечо. Разумовский неопределённо мычит, но спохватившись качает головой. Не хватало только, чтобы Волков действительно решил, что с ним что-то не так. В последнее время он вёл себя странно. На самом деле, появилось это ещё до поездки в Венесуэлу, а вернее начало себя потихоньку проявлять. В очень странной, просто душащей опеке и внимательности, во взглядах обеспокоенных, в постоянных попытках от чего-то защитить. Даже, мать его, от случайной бабушки, которая назвала его каким-то лихим словом. Да и ладно, Сергей даже не заметил, ему абсолютно плевать на чужое мнение, но… Олегу было не плевать. По какой-то неясной причине он стал более заботливым, но вместе с тем — контролирующим, защищающим от любой мухи и вдобавок… ревнивым. Это настолько странно, что ни Серёжа, ни Птица не могут понять, а что вообще с этим делать. Их обоих Волков окружал собой с таким рвением, словно хотел запереть в подвале и спрятать от всего мира сразу. Это настораживало, сильно. С одной стороны — очень приятно, что любимый человек ухаживает за ним. С другой же — теряется ощущение личной свободы. Появляется что-то совсем нездоровое, и это говорит он, отчасти как будто бы даже псих! Хотя псих тут скорее всё-таки не он, а этот странный проводник. — Мы быть на месте, — заявляет тот, останавливаясь перед пещерой. — Быть осторожны. Сложное место. Птицы не трогать и не обижать. Серёжа пользуется тем, что Олег отвлёкся на мужчину, а сам подходит ближе ко входу. Снаружи это облагороженный красивый вход в пещеру со ступеньками, окружённый густой растительностью и периодически пробегающей живностью. Воздух пахнет свежестью, но стоит приблизиться к пещере, и он чувствует на себе её дыхание. Словно из каменной пасти огромного зверя периодически вылетает воздух, принося с собой запахи сырости и мокрого камня. Им предстоит отправиться туда. Потому что так сказал голос, который он услышал в своей голове во время прыжка с парашютом. — Менее ебанутым ты уже не будешь, — авторитетно заявляет Птица, положив руку ему на плечо. На земле он, вопреки ожиданиям, чувствует себя куда увереннее, чем в воздухе, и улыбка у него на лице растягивается действительно довольная. — А давай от волчика убежим и спрячемся? Ух, испугается! — Дурак ты, — фыркает Серёжа, но подходит ближе к камням, прикасаясь рукой. Ему чудится, что под пальцами порода оживает, или он даже чувствует нечто, отдалённо напоминающее сердцебиение. А после слышит шёпот откуда-то изнутри и вздрагивает. Следом из глубины пещеры доносится вопль, а он шарахается. — Что это?! — Это быть птицы, — отзывается уже собиравшийся уходить проводник. Взгляд у приземистого мужчины хмурый, напряжённый. — Не бояться, русс-турисс. Мужчина уходит, оставляя их вдвоём — по факту втроём — прямо у входа. Олег смотрит немного взволнованно, ближе подходит и кладёт руку на плечо Разумовского. — Ещё не поздно повернуть, — говорит он тихо. — Мы сюда запёрлись не для того, чтобы поворачивать, — отзывается Серёжа решительно, взяв его за руку и потянув внутрь. Назад дороги нет. Да и нужна ли она, когда уже всё решили и поняли, что вариантов для получения информации не так уж и много? Поэтому они идут в мрак пещеры — для безопасности живущих здесь птиц абсолютную темноту нарушает лишь слабое свечение керосиновой лампы. Они конечно пришли с рюкзаками и вещами на многие случаи, в том числе если их вдруг что-то ранит. Но сейчас они целы, всё хорошо, и нужно просто двигаться дальше. Сквозь тёмные пространства с растущими с потолка сосульками — сталактитами? В этом Серёжа, к собственному неудовольствию, совсем не разбирается, но да и ладно. Куда важнее то, что он уже сейчас начинает слышать нечто странное. Тот самый шёпот — тихий-тихий, где-то на грани слуха, совсем неразборчивый. Он звучит отовсюду, скребёт изнутри и бьёт по нервам, пока ещё не очень сильно, но уже достаточно, чтобы начать волноваться. Голова не болит, но есть ощущение, что может начать. Олегу он ничего не говорит, только сжимает его руку крепче, шаг за шагом уходя всё глубже, куда-то туда, откуда звучит шёпот. Птица нервно дышит рядом, не скрывая своих неприятных ощущений, которые воспряли именно сейчас. — Нет, мне здесь уже не нравится, давай вернёмся домой, — шёпотом говорит он. Серёжа даже не отвечает ничего. Лишь в какой-то момент он слышит птичий вопль, пронзительный и леденящий душу. А после ещё один — дальше. В темноте ничего нельзя разглядеть, сердце заполошно трепыхается в груди, как пойманная зверюшка, и он сжимает руку Олега чуть крепче. Пальцы неожиданно хватают лишь воздух и он резко оборачивается. — Олег? Тишина и пустота становится ему ответом. Страх удавкой пережимает его горло, он начинает панически дышать, но чувствует руку Птицы на своём плече. Тот напрягается всем телом, очень серьёзный, уже не пытается проситься домой или даже праздно ныть — ему хочется защитить близкого. Он явно ощущает возросшую ответственность, и теперь первым идёт он. — Нам надо идти дальше, — произносит Птица уже спокойнее. — Но Олег… — Нам. Нужно. Идти. Разумовский и сам это чувствует. Всё новые птичьи крики раздаются впереди, ведут за собой, и они идут дальше, уже без Олега. Это ощущается страшно, неправильно, но вместе с тем как единственно верный выход. Потому что они пришли сюда за ответами, что бы тут ни случилось. Даже если сам дьявол выскочит навстречу, они должны попытаться узнать хоть что-то. Пора заканчивать это безумное неведение. Они теряют счёт времени и уже не могут понять, сколько идут вперёд, часы остановились, а телефон сел почти сразу же. Это место — явная аномалия, которая уже поймала их в свои сети. Может быть на голову Серёже упал камень и он на самом деле спит? Это бы могло объяснить то, что начинает происходить дальше. Могло бы, но больше не объясняет вообще ничего. Потому что птичьи крики превращаются в голоса. — Птичка! — Смотрите, смотрите, птичка! — Маленькая птичка и человечек. — Какие они смешные и перепуганные! — Смешные-смешные, не понимают почти ничего. — Всё поймут. — Птичка, спой нам! — Спой, птичка! Спой! — Так давно никто не приходил. А теперь вот, такие хорошие птичка с человечком… Голоса острые, разрывают темноту и тишину, взрываются в голове у Разумовского болью. Он стискивает зубы, а сам смотрит на Птицу, который продолжает идти впереди. — Кто вы? — подаёт голос пернатый, распушая крылья за спиной, щурясь напряжённо. — Мы — птицы. Как и ты, маленький птенчик! Ты голодный? Мы голодные. Мы можем помочь. — Как громко… — хрипит Серёжа, лампа в его руке трясётся. Голоса царапают голову изнутри, а уши снаружи, и он лишь изредка замечает силуэты во тьме — летучие, крылатые, не такие маленькие, какими должны быть эти чёртовы птицы. — Мне сказали придти сюда. Нам сказали. Мы хотим узнать о себе… больше. О том, что происходит. Помогите… Воцаряется тишина. Серёжа вдыхает глубоко, чтобы тут же вскрикнуть — пространство разрезают смешливые вопли, а следом что-то проносится мимо, царапая его плечо даже сквозь одежду. Он чувствует кровь, пропитывающую ткань, а после жмурится на несколько секунд. — Что вы делаете?! — восклицает Птица, оскалившись. — Что мне нужно сделать? — неожиданно даже для самого себя говорит Сергей. — Я хочу понять полностью, всё это… это моя шизофрения, особо яростная, или же настоящая магия и мистика. Помогите понять. Пожалуйста. — О чём ты их просишь, они же какие-то невменяемые! Но птицы продолжают смеяться, а следом затихают вновь, никак это не комментируя. И крик раздаётся уже издали, громкий и чёткий, призывный. Это снова не похоже на слова, но манит за собой, заставляя забыть страх, беспокойство об Олеге и их жизнях. Разумовский идёт за криками птиц, почти ничего не видя, кроме камней и стен пещеры, но при этом слышит шорохи, хлопанье крыльев и смешки. Постоянно кажется, что кто-то стоит за спиной, а время от времени мимо проносится птица, царапающая его до крови. Почему-то сейчас все волнения отходят на второй план, он вошёл в особое состояние, и вот уже… Он оказывается в большом природном помещении, а на стенах — изображения людей с крыльями или головами птиц. Снова птичий культ, снова что-то про него, но где же ответы? Где истина? Серёжа почти врезается в большой камень стоящий по центру комнаты, явно представляющий собой древний алтарь. На нём видны вырезанные выемки, составляющие некий рисунок и символы. — Серёжа, осторожно, — говорит Птица, осматриваясь. — Здесь очень опасно. — Нет, — отзывается Разумовский, глядя куда-то вверх. Он и сам не понимает. Просто сейчас шорохи доносятся оттуда и он знает, абсолютно точно знает, что птицы там. Вернее они везде, и изредка он видит блики от лампы в их глазах. На стенах висят старые незажжённые факелы, и он неожиданно улыбается. — Я знаю, что нужно делать. — Чт… Птица успевает только повернуться, а он уже поджигает зажигалкой один факел за другим. И дыхание перехватывает у обоих, потому что на потолке сидят вовсе не милые маленькие птички, а крупные, с небольшую собаку существа. С птичьими телами и головами, похожими на людские. Как гарпии или сирены из жутких мифов. Из ненастоящих мифов. Такие ли они вымышленные? А эти птицы? А кровь на его теле и ужас в распушившихся перьях его товарища? — Кто вы? — вновь спрашивает Серёжа. — Мы птицы, — смеются существа, перелетая с места на место, двигаясь, не сводя с него взглядов. — Маленькая птичка с тобой нуждается в пище. Он слишком долго находится на перепутье. Птичке нужна еда. — О чём вы? — Птица отступает на несколько шагов назад. — Я не понимаю. Зачем вы ранили его? Мы пришли за помощью, а вы… — Ты должен поесть, — отзываются «птицы», а одна опускается ниже, всё ещё не приближаясь к пламени или свету слишком близко. — Конечно же ты не как мы. Вы хотели узнать истину? Как можно рассказать её, когда кто-то настолько голодный? Слабый и маленький. Беспомощный. Поешь! — Я не ем, — голос Птицы ломается, он прикрывает собой впавшего в ступор Сергея. Внутри всё трясётся от накатывающего страха. — Только если я в его теле и… — Смешные! Нужно тело? Нужно поесть! Разумовский смотрит на алтарь перед собой. Он чувствует внутренние метаморфозы, всё больше осознавая, что он не сошёл с ума. Это происходит здесь и сейчас. Это более чем реально. И ему нужно покормить Птицу. Это ведь так просто, почему он раньше об этом не подумал? Осознание втекает в него постепенно, как будто та кровь, что сочится из ран, на своём месте оставляет новую информацию. Пока Птица нервничает и даже о чём-то спорит со смеющимися созданиями, он проходит к алтарю и начинает раздеваться. Сначала снимает рюкзак, потом одежду, слой за слоем, не волнуясь о прохладе или странных ощущениях. Он как будто едва ли контролирует свои действия, просто теперь… птицы на фоне, не все, но многие — начинают петь. Это уже не крики, а нечто мягкое и струящееся, и словно их голоса даже не могут так звучать. Но они звучат. Они ласкают слух и вызывают тёплые ощущения. Ложиться на алтарь совсем не страшно, к тому же он решил остаться в рубашке. Зачем-то. Серёжа нутром чувствует, где именно находится нож — вот же он, ритуальный, из чёрного камня. Обсидиан, возможно? Неожиданно острый, хотя это ведь нож, в конце концов. И теперь он сам проводит царапину — на своей груди, начав медленно вырисовывать какие-то символы. И совсем не больно. Разве стоит так переживать? — Это… ЧТО ты делаешь?! — Птица вскрикивает и разворачивается к Сергею, до этого почему-то не замечая и не чувствуя, что происходит. Всё кажется ещё страннее, ещё страшнее — намного. Потому что Серёжа как будто не в себе, он смотрит перед собой потерянным взглядом и продолжает нацарапывать что-то, скидывая и рубашку. — Серёжа! Не получается перехватить контроль. На полу Птица вдруг замечает камни, странные кристаллы, которые явно оставили эти чудовищные твари на стенах. Они продолжают перекрикиваться и что-то говорить. И в какой-то момент он начинает чувствовать внутри что-то странное. Безумно горячее, как будто это у него течёт кровь, как будто он весь в ней, и при этом… Птица давится. Он вдруг падает на колени перед алтарём, его всего трясёт. Сердце — сердце?! — стучит в груди, он не может дышать, не может шевелиться, всё его метафорическое тело охватила трясучка. Перед глазами начинает странно плыть. Он пытается сделать хотя бы одно движение, но у него не получается даже пошевелиться. Выходит только тяжело дышать, похрипывать и тянуть руки к алтарю, кровь с которого уже течёт на землю. — Серёжа, не надо… — еле слышно хрипит он, немного сдвигаясь и подползая к камню ближе. Перед глазами неожиданно темно, его начинает сильно тошнить. — Стойте… Птицы слетают с потолка. Они мгновенно набрасываются на него, прижимая к земле, больше не давая шевелиться. Он чувствует когти в своих крыльях и отчаянно воет, не столько от боли, сколько от беспомощности. Перед глазами мелькает вся их жизнь. Он и Серёжа. Они и Олег. Такие разные ситуации, такое ломкое, но яркое счастье. То боль, то радость, то унижения, то любовь. — Хуже делаешь! Только хуже! — кричат существа, прерывая его сопротивление. Тащат к алтарю ближе, пихают изо всех сил. — Ешь! Ешь, птичка! Птица смутно понимает, что у него всё лицо в слезах. Когда он начал плакать? В какой момент всё стало настолько плохо? Он воет надрывно, на одной тягучей ноте, его голос дрожит и трескается. Нужно уйти отсюда, схватить своего человека и бежать, потому что происходит что-то неправильное, что-то больное, что-то… Его насильно макают лицом в кровь, и он невольно открывает рот, чтобы вдохнуть — и тогда в рот ему попадает она. С металлическим привкусом, противная, слишком тёплая и… На самом деле, он чувствует себя иначе. И сам не знает что делает, но ведомый инстинктами — лакает кровь, поднимаясь выше уже самостоятельно, слизывая горячие капли с кожи Серёжи. Серёжа! Птица вздрагивает и отшатывается, кашляя. Существ вокруг больше нет, только перья везде валяются. Его крылья — непривычно тяжёлые, воздух обжигает лёгкие, сердце стучит в груди. Его сердце. Он пока ещё не до конца понимает этого, не понимает, что от него на стене остаётся тень, не понимает, что его руки действительно трясут лежащего на алтаре человека. Который почему-то не дышит, а сердце его совсем не ощущается. — Нет, нет-нет, зачем? Зачем ты… Всё внутри него кричит. Олег! Волк! — Пожалуйста, Серёжа!***
Олег уже несколько часов бродит кругами. Словно в лабиринте он блуждает среди камней, срывая голос криками, сбивая кулаки в кровь. Как будто можно пробить себе путь к Сергею, как будто можно просто прорваться сквозь пещерные своды, чтобы найти его. Как это могло произойти? Он держал его руку в своей, они были так близко, глаз не сводил со своего сокровища. В голову лезут непрошенные воспоминания, тёмные моменты, боль самая настоящая, и ему трудно сопротивляться этому. Более того, он постоянно слышит что-то, похожее на рык. Никаких птиц, только рык и тяжелое дыхание — его собственное или чужое? Понять трудно. Просто это звучит, раз за разом, и он всё крутится, пытается найти выход или Серёжу, или хоть что-то… — Мечешься, как загнанная в угол крыса. Такой неожиданный голос. Абсолютно незнакомый, но вместе с тем отзывающийся где-то в глубине. Узнаваемый, если уж совсем честно. Олег резко оборачивается и шарахается назад, приоткрыв рот. Из тьмы на него смотрят два горящих волчьих глаза. Клыкастая пасть скалится, гортанный рык заставляет чуть отступить, но совсем ненадолго. В конце концов это было больше от шока, чем от страха. — Кто ты? — Глупые вопросы задаёшь, волчок, — волк выступает из тьмы. Огромный, чёрный и такой невероятно пушистый. Но взгляд серьёзный, хищный и даже опасный. — Не так я хотел знакомиться… но придётся так. — Ты тот волк из сна, — всё-таки говорит Олег, выпрямляясь. — Ты как-то связан с нами. — Думай быстрее, — голос переходит в глубокий рык. — У нас здесь не так много времени. Нет никаких сомнений, что это тот самый зверь. Но голос у него знакомый, да и всё это ощущается так странно. Так… по-родному. В голове едва-едва шевелятся давние детские воспоминания. Короткие моменты игры с «воображаемым другом», которые стёрлись из жизни напрочь, уже с малых лет он потерял эти воспоминания. Но сейчас они выбираются наружу, словно только и ждали этого часа. — Ты… это я. — А Птица — это Сергей? — усмехается зверь, подходя ближе. — Тогда посмотри на меня внимательнее. За несколько мгновений он неуловимо меняется, приобретая человеческие формы. Шерсть рассыпается и теперь видно его всего. С лицом Олега и его телом, но с большими ушами и хвостом, со всё ещё оскаленной пастью — хотя теперь уже больше ртом. Взгляд чужой, и вместе с тем всё ещё родной. Такое безумное сочетание. Такие странные события. Почему он сразу не понял? — Ты как Птица. И ты… это не я, — произносит Олег, глядя в глаза своему хвостатому близнецу. — Кто вы такие? Волк колеблется. Он щурится, глядя на него оценивающе, но потом словно к чему-то прислушивается и морщится. А уже через мгновение решается — подходит ближе и кладёт руки на плечи человека напротив. — Слушай меня и слушай внимательно, Волков, потому что больше чем нужно я сказать сейчас не могу. — Говори, — Олег неожиданно находит в себе достаточно злости, чтобы схватить Волка за ворот одежды, точно такой же, что и у него самого. — Мы — ваши отражения. В какой-то степени. У каждого человека есть такое отражение, живущее по другую сторону, в ином мире. Можно сказать, что мы родственны друг другу, наши души живут близко, и в детстве люди часто связываются со своими близнецами. Но потом вы растёте и появляется она. Стена между нами. Только вот… — Волк чуть дёргает ухом, хмурясь. — Не для всех она действительно крепка. У кого-то её и вовсе нет. И так появляются люди, подобные Разумовскому. Его родственная душа — это Птица. К слову, не так часто встречается именно птичья душа. Обычно это млекопитающие. Но всё же птички не так редки. — Постой, — Волков жмурится на несколько секунд, отпуская его и отстраняясь, дыхание перехватывает. — Стой, стой, мать твою. Какие отражения, какие близнецы… и другие миры? Это невозможно. — Вспоминай, — его отражение рычит всё таким же страшным голосом, надвигаясь на него. Снова перед ним огромный зверь, хищный и опасный. — Я хотел иначе, хотел дать вам привыкнуть к этому. Но не выходит. Уже слишком поздно пить боржоми, почки давно отказали, отвалились и высохли нахер, Олег. Тебе нужно взять яйца в кулак и принять тот факт, что я говорю правдивые вещи. Иначе ты просто не выдержишь и не выйдешь отсюда. — Где Разумовский? — вот то, что интересует его намного больше сейчас. Мозг с трудом признаёт то, что происходящее вообще реально. — Олег, тебе нужно… — Где он?! — Волков неожиданно даже для самого себя повышает голос, сделав резкий шаг вперёд. — Где он и Птица?! Ты знаешь. Я вижу, что ты знаешь. Если ты мой какой-то там родственный дух, так возьми и скажи! Или отведи меня к ним. Или ты настолько далёк от меня, что тебе плевать на них?! Олег успевает только вдохнуть, чтобы сказать что-то ещё, но получает резкий удар в грудь, который сваливает его на пол. Дыхание рвётся, он кашляет, но теперь Волк садится на него сверху, прижимая к земле лапами. — Я порву кого угодно за них, — предельно честно говорит Волк. — Но они твои больше, чем мои. И сейчас из-за твоей твёрдолобости они могут пострадать. — Где они? — хрипит Олег. — С крикливыми тварями, которые уже начали ритуал. — Начали ЧТО?! — Замолчи, — зверь рычит, клацая зубами рядом с его глоткой. — Запоминай всё, Волков, потому что ты не должен был это узнать, но раз я сделал это, то запомни, сука, на всю свою жизнь. Я твоё отражение, твоя родственная душа, и я могу стать материальным — любой может. Да, Птица тоже. Но это сложно, больно и слишком рискованно, я бы никогда не согласился, но… — Что с ними? — единственное, что волнует Олега. — С ними — крикливые твари, и они знают, что делают. А вот Птица, скорее всего, будет в ужасе. Так что беги, — Волк слезает с него и рычит неожиданно зло. — Беги и спасай их, спасай свою и их шкуру, Олег. Но запомни… я всегда живу в твоей тени. Ты никогда не сбежишь от своего отражения. Научись с этим жить. Он исчезает так, словно и не было. Олег едва ли понимает, куда ноги несут его, он потерял лампу и теперь двигается исключительно на слух и запах. Кричат какие-то птицы, и теперь он знает, что они ведут его. Как и отчётливый запах крови, плывущий по воздуху, сводящий с ума. Не так, как должно. Пугающе. Слишком, до стоящей дыбом шерсти. Нет… волос. Всё то, что рассказал этот волк — правда? Они все живут словно на два мира, со своими родственными существами? Или это его бред от нехватки воздуха? Он не знает. Нихуя он не знает, на самом деле. И когда он влетает в подсвеченную факелами комнату — тоже не знает, что делать. Потому что он видит тело на алтаре, но ещё более отчётливо он видит Птицу — крылатого, перемазанного кровью, зарёванного и трясущего предположительный труп. Нет-нет. Нет, нет, нет, это просто невозможно. Всё реально. Всегда было. Они два идиота, которые играли с огнём и припёрлись в древнюю пещеру, где на потолке сидят какие-то скребущиеся твари — он видит их сейчас, видит алтарь, видит двоих Разумовских и… — Олег?.. — надорванный, жалобный голос Птицы. Олег прорывается к алтарю. Ему чудится смех чудовищ на потолке, он едва ли что-то видит, перед ним — бледное тело парня с прекрасными огненными волосами, изрезанное когтями и лезвием, и он прикладывает голову к груди, а после начинает делать ему массаж сердца. Рядом слышны тоскливые, жалобные вскрикивания Птицы, но сейчас счёт идёт на секунды. Он целует прохладные губы и вдыхает воздух, потом снова давит на его грудь, рычит что-то себе под нос, очень похожее на «Серый, сука, убью», совсем не ласковое, а очень-очень злое, но не на Серёжу, а на весь мир и на самого себя. Терял время, потратил чёрт знает на что, и всё это так безумно, но… Он чувствует биение сердца под своими руками, слышит кашель. — Олег… — шепчет Серёжа, глядя плывущим взглядом. — Я тебя… — Заткнись, — обрывисто шипит Волков, заворачивая его в одежду и поднимая на руки, глядя на бледное лицо. — Потом скажешь, идиот. Зачем это всё было? Это того не… — Стоило, — выдыхает Разумовский, переводя взгляд на Птицу. Он тянет руку — и тот вскакивает, хватаясь за неё. — Это того стоило. — Что нам делать? — Птица чувствует себя жалким, он ничего не может сделать и придумать, это из-за него Серёжа теряет кровь, из-за него… — Успокойся, — Олег смотрит на него серьёзно, но во взгляде видна тень нежности. — Нам нужно уходить. Очень быстро. Возьми мой телефон и пошли наружу, там будет ловить связь. — И куда звонить, в скорую?! — Вызывать спасателей, Птиц, — устало отзывается Волков, уже идя вперёд, предположительно в сторону выхода. — Блядскому вертолёту лучше поторопиться. Разумовский закрывает глаза. Впервые за долгое время он чувствует, что всё сделал верно.