Ворона

— Серёженька, душа моя, объясни мне одну простую вещь…       Голос Птицы вкрадчивый, хищный немного, а вернее даже — ужасно хищный. Он абсолютно точно недоволен, а если ещё точнее, чтобы до края и полной уверенности — злится. Разумовский, признаться честно, вообще не подумал о том, что его товарищ будет в такой безумной ярости. Это почти страшно. Нет, твою мать, это просто… — Погоди, погоди, не нужно так горячиться! — Серёжа делает несколько шагов назад. — Заткнись, — отрезает Птица, приближаясь к нему и положив руку ему на шею. — Заткнись и объясни мне наконец, что мы вообще делаем в этом проклятом небе, дважды проклятом самолёте и трижды проклятой Венесуэле?! — Серый, всё нормально? — неожиданно подаёт голос Волков.       Все трое и в самом деле внутри самолёта, который мирно летит к цели. Только вот их цель — не долететь. Их цель — спрыгнуть с парашютом прямо здесь — Птица дремал, а сейчас очнулся и понял, что мы в воздухе, — почти хрипит Серёжа, очень красочно чувствуя руку на своей шее. — О. Удачи тебе с ним разобраться, — Олег только хмыкает, продолжая переодеваться и вешать на себя снаряжение, размеренными и чёткими движениями. — Хотя странно, вроде любит летать, чего паникует? — Я… — Птица отпускает парня и встаёт перед Волковым, упирая руку ему в грудь. Тот не чувствует, конечно, но считывает обстановку по взгляду Разумовского. — Не паникую. Я в ярости, Волков! Чтобы ты знал — шанс сломать лицо в этом непонятном помойном ведре, каким-то чудом летящем по небу, просто невероятный. Восемьдесят… да хуй там, все девяносто пять. — Бесится? — коротко интересуется Олег, усмехнувшись. — Ужасно, — тихо смеётся Серёжа, но тоже начинает цеплять на себя снаряжение.       В конце концов, всё это не для забавы. Они сейчас могли бы заняться делом, разобраться с Мигелем, со всей этой безумной ситуацией, но вместо этого он взял путёвки в Венесуэлу. Потому что сны перестали сниться вообще. Потому что ничего не происходит. Потому что внутри слишком спокойно, чудовищно, неправильно спокойно. Так быть не должно, он в этом практически уверен. Почему именно прыжок с парашютом? Почему та самая дважды-трижды проклятая Венесуэла? Потому что и сюда тоже влечёт, по каким-то неясным причинам, и это уже задолбало. Затихло всё, исчезли сны, но осталась эта необъяснимая тяга в странные места, где происходит что-то сомнительное. Он даже не в курсе ещё, есть ли здесь культы, поклонялись ли они чему-то важному, случалось ли тут то, что в Египте или на Острове Пасхи. Любые охотящиеся за ним люди пусть подождут, пока он проведёт собственное расследование. Некий Адольф может сидеть там, сколько угодно. Если ему и впрямь нужен Разумовский, без негативных целей — он дождётся. Вместе с тем, на них до сих пор охотятся те или тот, кто послал убийцу похитить Олега и уничтожить их с Птицей. В этом нет никаких сомнений. Да гори всё чёрным пламенем. Он не будет идти на поводу у незнакомых людей. Первая остановка — Венесуэла. А после… Они отправятся к Мачу-Пикчу. — Да-да, Серёжа, я понимаю ход твоих мыслей, — елейным голоском тянет Птица, вмешиваясь в его размышления. — Я не понимаю, что в этом всём делает прыжок с парашютом!       Ах, это. В самом деле. Он мог бы использовать тысячи способов вызвать вспышку адреналина. Сделать что угодно, попробовать многое, вплоть до вкалывания этого самого адреналина в себя. Но тут так совместились две цели — почему бы не попробовать? Всё это нужно лишь для того, чтобы высвободить… себя. Всё то, что скрывается внутри. Он теперь полностью уверен, что всё это не просто сны, не просто ситуации и события. Мистика, мать её. Или что-то глубоко психическое. Возможно, в ситуации с чувством угрозы что-то произойдёт? — Поэтому никаких инструкторов? Поэтому все деньги пилоту и побежал прыгать? — почти рычит Птица, вставая перед его лицом. — Ты просто сумасшедший, Разумовский! — И это мне говоришь ты? — неожиданно смеётся Серёжа, переводя на него взгляд.       Птица замирает на несколько секунд, стушевавшись. Потому что во взгляде Разумовского — пожар, пламя самое настоящее, потому что он явно в восторге от такой возможности. Боится где-то внутри, жутко, что что-то пойдёт не так, за Волка тоже жутко, но всё это гасит небывалый азарт и желание почувствовать больше. Летать без крыльев. Падать. Парить. Чёрт бы всё побрал. — Пять минут и будем прыгать, — произносит Волков, присоединяясь к Серёже, сцепляя их сразу в нескольких местах и пристёгивая. По сути, у него опыт подобный уже есть, это для Разумовского подобное ощущается новым. — Делай то, что я говорю, не паникуй и не дёргайся. Птица пусть тоже не дёргается. — Я-то что? Я рядом полечу, — хмыкает Птица, кажется наконец-то сменив гнев на милость. Или же так только кажется. — Тебя уже не переубедить? — Нет, — качает головой Серёжа. — Я полностью уверен. В конце концов, если вдруг умрём — то все вместе! — Я думал, ты будешь бояться, а Птица радоваться, — вдруг фыркает Олег, приобнимая его. — А оказывается птенчик переживает. — Пошёл на хуй, Волков, — произносит Птица, на несколько секунд перехватив управление над телом. — Я тоже тебя люблю.       Внутри Серёжи всё с ума сходит, когда они подходят к краю открывшегося ангара. Жутко ли? Ещё как! Хочется ли ему прыгнуть? Нет, стоп, на самом деле он почти передумал, именно сейчас! Но уже поздно. Он ждёт каких-то сигналов, чего угодно, слов от Волкова, да хотя бы звук. Но вместо этого всего несколько секунд и его толкают вперёд. Одно мгновение — и они уже падают.       Разумовский чувствует, как бешено бьётся сердце в груди. Слышит восторженный вопль Птицы, который падает рядом, сложив крылья.На его лице вновь улыбка, позади надёжная спина, и неожиданно Серёжа понимает, что даже если парашют не раскроется — он прожил невероятную жизнь. Такую, что многие могли бы позавидовать. Она не была бы такой полной без этих двоих.       Секунда идёт за секундой. Он доверяет Олегу, но земля внизу кажется такой далёкой. У них нет крыльев, а Птица их не унесёт. Внутри так… Правильно. Почему всё правильно? Почему он чувствует это безумное, слишком горячее для его груди счастье? Это совсем не то, что должно быть. Разве же это может вызвать… Разумовский.       Серёжа вздрагивает, распахивая глаза шире, крутит головой. — Не вертись! — кричит Олег, чтобы он его услышал.       А голос был такой тихий. Тихий и острый, так, что прямо в мозг, впивающееся острой иглой нечто, болезненное и резкое. Незнакомый голос. И взволнованный взгляд Птицы рядом. Ты боишься смерти, Разумовский?       Он не боится. Сейчас точно нет. Но сердце так стучит, почти предательски, и парашют ещё не раскрыт, ещё несколько секунд. Всё происходит слишком быстро. И вместе тем время словно остановилось, растянулось на дыбе бесконечности. Пошёл на подобные методы, чтобы узнать больше. Это похвально. Слушай же, пока у тебя есть время. Отправляйся в Эль-Гуачаро. Но будь осторожен.       Серёже кажется, что у него в голове что-то взрывается. Горячо и болезненно, ощущениям вторит крик Птицы, который не ожидал ничего подобного. В висках стучит, перед глазами плывёт, неожиданно начинает мутить. Птицы оттуда питаются плотью потерянных.       Хлопок, их чуть дёргает вверх и он замирает с широко распахнутыми глазами. Смотрит перед собой, едва дыша. — Серый? Ты как там вообще? — голос Олега звучит словно из-под воды. — Нммм… — невразумительно отзывается Серёжа. — Мы либо едем крышей, — каждое слово Птицы пульсирует в голове лёгкой болью. — Либо происходит что-то ненормальное. Но теперь мы знаем больше. Четырежды проклятый Эль-Гуачаро, значит.       Да уж. Четырежды проклятый.       Волков так близко, прижимается со спины, буквально прицепленный к нему, дышит так горячо. Это единственное, что волнует сейчас. Остальное — потом, когда они будут на земле.

***

      Они заселяются в плохонький отель, какой-то совершенно невзрачный. Денег хватило бы на все сто звёзд, если такие вообще могут существовать в этом мире, но он не хочет больше светиться перед лишними людьми. И пусть в отеле всё не слишком-то хорошо, самое главное, что тут есть кровати, еда и хоть какой-то душ. Остальное уже не так важно. После безумного прыжка, остаток дня он проводит в постели. Разумовского лихорадит, голова продолжает время от времени взрываться болью, но больше никаких голосов, кроме привычного, вороньего. Птица, в свою очередь, активно гнездится в углу, чудо что тело его для этого не ворует. Просто даёт немного расслабиться, спасибо ему огромное. — Плохо? — негромко спрашивает Волков, протягивая ему очередной стакан с таблеткой. — Переживу, — вяло отзывается Серёжа, выпив и вернув ему стакан. Укладываясь обратно, он морщится. — Игорь не звонил? — Звонил. Обматерил и сказал, что мы ублюдки, — чуть улыбается Олег, поправляя волосы парня, убирая их с лица. — А узнал о…       Договорить не получается — лица касается рука Волкова, заставляя открыть полуприкрытые глаза. — Ты такой красивый, Серёж, — неожиданно произносит Олег, не сводя с него взгляда. — Самый красивый, — поддакивает Птица, устраиваясь с другой стороны кровати. — Как неудачно у меня болит голова, — тихо смеётся Разумовский, накрыв чужую руку своей. — А, так ты думаешь, что я к тебе пристаю?       Глаза у Волка игривые, он наклоняется ближе и Серёжа млеет, чувствуя поцелуй на своей щеке. Потом на лбу, даже на глазах, абсолютно на всём лице. Он даже дышать боится, потому что не хочет спугнуть эту неожиданную, совершенно прекрасную нежность. Олег никогда не был с ним грубым против воли, но вот такая щемящая нежность ощущается совсем иначе. В такие моменты он понимает, что приручил таки этого дикого зверя. Его личный хищный волчок. — Волчок, — умилённо повторяет Птица, рассматривая Олега со стороны. — Смотри, какие у него глаза красивые.       Красивые. Олег весь красивый, абсолютно и полностью. Лучше просто быть не может. Серёжа откидывает мысль о том, что голова всё ещё болит, и льнёт к нему, обняв рукам и ногами. Без пошлости, просто поддавшись этому безумному желанию близости, невероятной, абсолютной. Ближе — только врасти друг в друга. — Я тебя… — Я знаю, — перебивает его Олег, не давая договорить и целуя.       Поцелуй выходит мягким, долгим и мучительно сладким. Серёжа думает о том, что каждый раз словно влюбляется в него заново. А сейчас чувство такое странное. Будто не виделись давно. Хотя казалось бы, столько времени провели вместе! А вот, вечно Гром был рядом, ещё кто-то. Птица не считается, он естественный и родной, без него уже никуда. Три идиота. Зато влюблённые! — Как сопливо-то, Серёженька, — насмехается Птица. Но как-то даже по-доброму. Потому что улыбается, гад пернатый. Улыбается! — А может вы всё-таки потрахаетесь?       Неуёмное создание. В такие моменты счастье — оно не в сексе, совершенно. Оно в мягких и трогательных поцелуях от сурового холодного Волкова. — Я узнал всё про твою пещеру, — в промежутке выдыхает Олег.       Серёжа давится воздухом, мигом выныривая из тёплой неге. И смеётся глухо, уткнувшись лбом в его плечо. — Блять, Волк… ты убил романтику одним выстрелом. — Про ту самую пещеру я тоже много знаю, — усмехается Волков, прижав его к себе. — Но я про пещеру в Эль-Гуачаро. Завтра пойдём, если тебе станет лучше. — Хорошо, — тихо фыркает Разумовский, покосившись на сложившегося пополам от смеха Птицу. — Мудак ты, конечно. — По-моему, ты мудачнее.       И внутри так светло и тепло, вот же чёрт.