Чужая невеста

Август 1989 год. Часть 2. Сидя на скамейке рядом с Таней, что жмурилась от яркого солнца, Алиса нервно кусала подушечку большого пальца. Та ночь, а вернее, раннее-раннее утро, когда над городом навис густой туман, а вся трава во дворе была покрыта росой, ярко отпечаталось в ее памяти. Она спала, правда, некрепко и беспокойно, когда в дверь сильно и нервно постучали. Звук этот снова и снова раздавался в ее голове, пугая до чертиков даже сейчас, когда минуло несколько дней. Алиса тогда вскочила с постели и побежала в коридор, почему-то она знала, что это Витя. Он был весь взъерошенный, холодный, как мрамор и весь перепачканный в крови, как оказалось позже — в крови Саши Белова. Витя сумбурно что-то объяснял про перестрелку, про рану, про клятву, про Урал, куда срочно надо вести Белого. Глаза его нервно бегали, эмоции, которые он полночи держал под контролем, вдруг вырвались наружу, молодой человек едва сдерживал тремор. Его тоже могло зацепить, в них ведь стреляли, правда, черт возьми, стреляли. Сашку ранили и сильно. Надо бежать. Куда-то в неизвестность из любимой Москвы, от любимой Алисы. Бред какой-то. Витя крепко ее поцеловал, пообещал позвонить, как они доберутся до места и попросил его ждать. Алиса героически не заплакала, она сейчас даже толком не понимала, как ей это удалось. Она проводила его во двор, где был припаркован Линкольн, мальчики (кроме Белова, он был в отключке) помахали ей из окон, но Самойлова только мельком взглянула на них, сосредоточив все внимание на Пчёлкине. Он крепко держал ее за руку и, кажется, боялся отпустить. Космос явно нервничал, она отчетливо помнила, как стучали его пальцы по рулю. Однако он не торопил их, никто не знал, на сколько затянется их ссылка на Урал, и когда еще Пчёла увидит свою Алису. Витя снова поцеловал ее, зарываясь пальцами в спутанные после сна волосы. Каждая минута была на счету, но он не хотел оставлять ее, внутри все тянуло, будто органы разом спустились куда-то вниз. У него жгло глаза, но чтобы не расстраивать Самойлову, он скрыл свои слезы, крепко прижав ее к себе. Дрожащими руками она обняла его в ответ, а Витя, воспользовавшись моментом, сморгнул скупые соленые капли. — Все будет хорошо, Алисыч. Я обещаю. Я вернусь! — он навсегда запомнит ее тревожный и растерянный, но полный любви взгляд. — Позвони обязательно. Я люблю тебя, Вить, — предательская крупная слезинка все же прокатилась по горячей коже, Пчёла стер мокрую дорожку с ее щеки большим пальцем и постарался улыбнуться. Вышло не очень правдоподобно: — Не реви, Самойлова. Прорвемся, ну! — он захватил ее личико в плен своих ладоней и вдруг стал очень серьезным. — Я тебя тоже. Очень, — добавил он шепотом. Его горячие губы коснулись ее лба, он с каким-то странным, непонятным ей сожалением посмотрел на нее напоследок, сел в машину, и Космос дал по газам. Алиса осталась одна в пустом дворе в то холодное августовское утро. Повсюду был туман, солнце лениво выглядывало из-за облаков, и ноги ее были мокрыми от росы, девушка обняла себя обеими руками и замерла, смотря вслед исчезнувшему автомобилю. — И как? Позвонил твой герой-любовник? — Таня отреагировала совсем не так, как рассчитывала Алиса. Обычно ее такие истории будоражили, она с блеском в глазах восклицала что-то о бандитской романтике, но не сейчас. Сейчас она даже не смотрела на подругу, лениво пиная носком туфли асфальт. «Может, испугалась», — подумала Алиса. Она и сама очень сильно испугалась той ночью, наверное поэтому не разрыдалась, едва он сказал ей, что уезжает. Держать все в себе она не могла, слишком много было мыслей, опасений, непонятных чувств, в которых Самойлова не могла разобраться. Рассказывать маме такое она бы точно не стала, а вот Таня, пусть она и была слишком романтичной и иногда через чур легкомысленной, точно смогла бы найти нужные слова и как-то объяснить Алисе, что вообще могло произойти той ночью на даче Царевых, может Космос говорил ей что-то, в последнее время они не общались, но раньше были довольно... близки. — Да, вчера. Сказал, что до места добрались. Но до какого места — не сказал. Ничего не понимаю, Танька. — Хреново, конечно, Алис. И всё? Алиса коротко посмотрела на Таню — та продолжала с интересом изучать асфальт под ногами, словно Самойлова рассказала ей сюжет фильма, не имеющий к ней никакого отношения, ну или зачем-то пересказала рецепт своего любимого пирога. — Поддержала, подруга, — Самойлова закатила глаза, резко разозлившись на нее. — Зря я тебе рассказала, — она порвалась резко встать и уйти, надо было прогуляться, подышать, подумать. — Да сиди ты, — Таня так же резко потянула ее за рукав и усадила обратно на скамейку. — Блин, Самойлова, так не хочу я этого всего тебе говорить, но скажу. Алиса вопросительно на нее посмотрела. Таня жестом попросила подождать, достала из фиолетовой олимпийки пачку сигарет, спички и нервно закурила, выпуская изо рта едкий дым. — Будешь? — она протянула сигарету подруге. — Не курю, ты же знаешь. — Зря, нервы успокаивает, — Таня вновь сделала затяжку, а затем, очевидно, разозлившись сама на себя, выкинула сигарету и всем корпусом развернулась к Алисе. — Еще раз говорю: не хочу тебе это рассказывать. Но так будет честно. — Да не тяни ты! — Помнишь Ирину? Сестру нашего Павлика? Павлик был их одноклассником, зашуганным и тихим мальчишкой, Алиса даже не знала, где он сейчас и что с ним. Ирина была его чуть постарше, всегда ярко одевалась, носила короткие юбки и колготки в сетку, красила губы ядовито розовой помадой и занималась плаванием, в школе была настоящей звездой, да и сейчас, вроде как, делала успехи в спорте. Полная противоположность своего тихого братца. Таня до недавнего времени была их соседкой по лестничной площадке, и они с Иркой, вроде как, дружили. Самойлова кивнула, мол, помню. — Была она той ночью у Царевых. И перестрелку видела, еле оправилась, до сих пор от резких звуков шугается. — А что она делала у Царевых? — Алиса искренне не понимала, к чему Петрова ведет. У нее в голове не укладывалось, как пловчиха Ира оказалась на даче, где временно жил Саша. Таня молчала, с сожалением и искренней болью смотря на подругу. — Тань, ты объяснишь или нет? — почти прокричала Самойлова. Сердце Алисы бешено билось в груди, что-то на подкорке сознания уже кричало: сейчас будет больно. — Блядовала, дура она такая. Уж прости, Алис, с твоим Пчёлой. — Нет… — это была первая ее реакция. Алиса отрицательно покачала головой и даже усмехнулась. — Чё за фигня, Тань, ты чего? Он… Не мог… Она резко замолчала и вздрогнула всем телом. В голове вдруг возникла картина, как Витя целует другую, эту Иру в короткой юбке, а ее яркая помада остается на его губах… Мерзко. Гадко. Больно. Словно кинжалом по сердцу. Дышать стало трудно. Алиса детально запомнила то раннее утро, когда он приехал попрощаться. Помнила каждое его слово, каждое нервное прикосновение, ощущение мокрого тумана на коже, эти капли росы, пальцы Космоса, стучащие по рулю. Но почему-то ее память глубоко запрятала пару деталей, и вот сейчас они резко проявились в ее сознании. Самойлова побледнела, тупо уставившись куда-то вдаль, мысленно возвращаясь в самые последние мгновения, он поцеловал ее в лоб и был очень-очень близко. На улице уже было достаточно светло. Он был перепачкан в крови, но у края майки остался след ярко-розовой губной помады. От него пахло сигаретами, немного алкоголем, сыростью утра и… Легким шлейфом чужих женских духов. Горячая слезинка покатилась по щеке Алисы. Она смахнула ее тут же, попыталась вдохнуть, но не смогла. Грудную клетку сдавило тупой болью, девушка тихо всхлипнула, жжение в глазах заставило ее зажмуриться. В это самое мгновение ее сердце разбилось, и она ощутила это физически, казалось, что по телу вместо крови течет раскаленное битое стекло. — Алис... Блин, прости. Да нафиг его этого Пчёлу, пусть катится к чёрту со своими друганами, — слова Тани доносились до нее будто бы из-под толщи воды. Алиса прикрыла рот рукой, чтобы не разрыдаться в голос, и тут же оказалась в крепких объятиях подруги.

***

Она не хотела ничего больше знать ни об Ире, ни о других, ей хватило чувства унижения и боли, но всё как-то само получилось. Едва парни уехали из города, слухи про них поползли самые разные. Измена за изменой, ложь за ложью, все раскрылось. Алиса долго плакала. Беспомощно бросалась на стены, раздирая кулаки едва ли не в кровь, а потом смотрела на себя в зеркало пустыми красными глазами и мысленно спрашивала: «почему?», «ну что со мной не так?». Она ждала его звонка, чтобы проклясть его, сказать, что ненавидит, все ему сказать… И пообещать, что никогда его не простит, но он не позвонил. Москва теперь казалась Алисе тюрьмой, этот город душил ее, мучил их совместными воспоминаниями, даже ее собственная комната, каждый чертовый уголок, всё напоминало о нем. — Ты меня прости, Самойлова, — сказала Ира, заявившись к ней на порог. По иронии судьбы это был тот самый день, когда она уезжала (сбегала) в Ленинград. — Я за этот грех буду до конца жизни расплачиваться, — девушка стала немного заикаться после той ночи, это было почти незаметно, особенно для тех, кто плохо ее знал. — Козел твой Пчёлкин. Редкостный. Но обаятельный... Устоять было невозможно. — Редкостный, — повторила Алиса совсем без эмоций. Ей было уже все равно, не было сил страдать, рыдать, жалеть себя, ненавидеть его или ее, ни на что не было сил... Хотя. На одно были — не дать себя больше в обиду. — Ты иди, Ир. А то я ненароком тебе зубы выбью или с лестницы спущу, — все так же без эмоций сказала Самойлова, заставив пловчиху испуганно вздрогнуть. — Да ты чё, Алис? Я же помириться пришла… — Ира все же отступила на шаг, хозяйка квартиры смирила ее равнодушным, но многозначительным взглядом. — Ладно, поняла. Извини еще раз. А дальше был поезд Москва-Ленинград. Поезд, который увез Алису от болезненных воспоминаний и серых одиноких дней в новую жизнь, которая пусть и не сразу, но пришлась ей по вкусу. Несмотря на прошедшие года, Алиса очень хорошо помнила то мгновение, когда ее сердце, на секунду замерев, разбилось. Это было ее первое в жизни предательство. Она помнила те горячие слезы. Свои разбитые руки. И пустоту внутри. Все это было из-за него. Самойлова заставила себя запомнить, чтобы больше никогда не допустить подобного, но ледяная стена, воздвигнутая ей давным-давно, трещала, и мелкой крошкой сыпалась к ее ногам. Снова из-за него. Какая ирония.