Все главнейшие иностранные языки можно выучить за шесть лет, но для изучения своего недостаточно целой жизни. © Вольтер (Франсуа-Мари Аруэ)
***
Аксинья никогда не чувствовала себя такой опустошённой и мерзкой. Поцелуи прекратились минут через двадцать, а может и через тридцать, она не особо следила за временем. Аксинья просто в один момент оттолкнула Тимура и как ошпаренная вылетела из ванной. Абсолютно голой и мокрой. Да. Просто шикарно. Первая попавшаяся одежда с трудом налезала на разгоряченную и мокрую кожу, но ей это не мешало лихорадочно натягивать на себя тряпки и стыдливо прятать горящие спелым алым цветом щеки, которые, слава богу, были спрятаны под завесой густой черной копны. Тимур вышел из ванной позже, минут через десять, когда Аксинья уже была готова бежать из собственной квартиры, да куда подальше. Он, ничего не сказав об инциденте в ванной, произошедшем не так давно, просто предложил довезти ее до Главкино и разойтись как в море корабли. И нет, конечно Аксинья не скажет, что его безразличие ее задело. Он целовал ее так яростно и жадно; прижимал к себе почти до хруста костей, и всё, что она теперь слышит, это вежливое предложение подвезти на работу равнодушным тоном? Не ну охренеть, товарищи. Нет, Аксинья не стала закатывать истерику или реветь. Пустить пару слезинок она успеет в безопасной пустоте своей гримерки. Она просто безмятежно улыбнулась и кивнула. А внутри разгорался пожар. Ехать до Главкино обычно приходилось минут двадцать или тридцать, когда как. И соне Аксинье этого времени никогда не хватало, чтобы проснуться. Она ныла, просила сделать еще пару кружочков. Но сейчас эти тридцать минут казались невероятно долгими. Паранойя, которой раньше у Аксиньи не было, выла. Ей казалось, что если она сейчас выйдет и посмотрит кому-нибудь в глаза, все сразу же догадаются о их поцелуе. И щеки начинали стремительно наливаться краской каждый раз, когда вспоминала об этом. Гребаный Батрутдинов! Аксинье хочется злиться, хочется кричать. Хочется вопить о несправедливости. Но ничего внутри не трогается. Все застывшее и холодное, как на заброшенной фабрике. Ранее бурлящий жизнью, он застывал и ржавел. Синье казалось, что именно это с ней и происходит. Она будто ржавела изнутри, застывала. Сухо попрощавшись с Тимуром, Аксинья поспешно направилась ко входу, натягивая на лицо маску. Как же внутри всё безразлично. Аня, заприметившая ее еще на входе в павильон, тут же потащила в гримерку. Безразлично оглядываясь вокруг, она послушно шла за ней, даже не стараясь сопротивляться. Зачем? Для чего? Балакалава была натянута на голову, парик надежно закреплен, маска легла на лицо. Но как же плевать. Была ли эта апатия вызвана безразличным поведением Тимура? Скорее это была последняя капля. Синья уже давно чувствовала в себе этот давящий комок, но никак не могла его уничтожить. Приходилось утягивать его назад, глубоко во внутрь и держать за семью печатями. А такая резкая буря эмоций, набор чувств которой сменялся буквально каждую секунду, сломала все печати и дала этому комку поглотить все. Огонь в сердце, цветы в душе и легкий ветерок в голове. Оставив после себя ураган, увядшие стебельки и сожжённые чувства. Тренировка прошла в тумане. Каждое движение было выполнено уже на автомате, не особо напрягающее. Вот только голос подводил. Наташа говорила, просила ее стараться, вкладывать все эмоции, которые были. Но как вкладывать то, чего толком-то и не было? Сколько бы Наташа не старалась, голос отказывался выдавать хоть малейшую эмоцию. Звучал сухо и безжизненно, будто был не единожды обработан. Видеть Тимура не хотелось от слова совсем, и Аксинья решила переждать немного в гримерке. Закрытой гримерке, в полной темноте и тишине. Чтобы подумать, как избавиться от этого давящего комка, который появился так не вовремя. Но как? В таких ситуациях Аксинья обычно просила у Славы двухнедельный отпуск и ходила по психологам и каждый раз к разным. Рассказывала всё, не таясь. Она бы и сейчас пошла, если бы не контракт, обязывающий её хранить молчание, и несколько ноликов в штрафе. Когда Синья все же покинула здание, не прошло и двух часов. Солнце светило во всю, а часы на телефоне показывали всего час дня. — Отстой, — тянет про себя Аксинья и вдыхает еще холодный воздух. Зима в этом году отступила удивительно легко, позволяя сугробам таять, превращаясь в лужи. Солнце становилось все ярче и, наконец, начинало греть. Идти домой не хотелось, но и болтаться в городе тоже. Бесцельно мотаясь по территории в ожидании такси, она, кажется, с успехом начала отмораживать себе нос. — Вот так счастье, — бурчит Аксинья и пинает попадающиеся на пути камни. Сейчас Аксинья с лёгкостью могла бы рвануть в Воронеж к отцу и тёте Майе, наплевав на все съемки. Вот правда, настолько ей сейчас было посрать на любимую работу и на шоу, которое, вроде как, ей нравилось. Но апатия рано или поздно закончится, и она будет корить себя за бессмысленный поступок. Но как быть сейчас, когда работать если и возможно, то только за кулисами? Аксинья запрокидывает голову и смотрит в небо. В холодное, серое небо, без единого голубого проблеска. — Ну и хорошо, — бурчит она и опускает голову вниз, медленно бредя к подъехавшей машине. — Нечего ещё этому небу быть как Батрухины глаза. Аксинья рычит, по-детски топает ногой и злобно сопит. Опять он в голове, сколько можно?!***
Дня съемок она ждала уже не так трепетно, как предыдущие. Интересно почему? Аксинья до сих пор не понимает, как ей это удалось, но сейчас она сидит в своей гримерке вполне себе настроенная на работу и даже не в таком ужасном состоянии, как была пару дней назад. В квартиру она так и не вернулась, отчалила к подруге. Находиться в своей квартире, там, где она чувствовала себя такой счастливой, было ну просто невыносимо. Нина, которая даже не пыталась у неё выпытать, что произошло там и кто стал причиной её апатичного состояния, просто молча уступила ей диван в своём кабинете и периодически отпаивала хреново выглядевшую Аксинью чаем с любимыми творожнными печеньками. Может, именно Нина и помогла ей собрать хоть небольшой глоток эмоций? Даже если нет, она всё равно жутко благодарна ей, что пустила на порог своей квартиры и тратила на неё своё время. Аня, не заметившая особой разницы между Аксиньей-роботом-из-начала-недели и Аксиньей-собравшей-себя-в-руки-в-конце-недели, продолжала выполнять свою работу, хлопоча над ней, как над принцессой. Синья не шутила, лишь ухмылялась. Ей нужны эмоции во всём своём количестве, нужно поставить хороший номер и спеть со всей душой. Да, сейчас у неё кризис в жизни и ей хочется просто послать всех нахер, чтобы все забыли про факт её существования. Да, она бы всё отдала, лишь бы не иметь с Зайцем-Тимуром никаких встреч, даже вероятные и имеющие лишь двадцать процентов на возможность существования. Да, она бы хотела сейчас вернуться к Нинке и её малиновому чаю, но не всю же жизнь провести в её квартире, терроризируя запасы, отправленные её бабушкой, верно?Flew me to places I'd never been Till you put me down Cause I knew you were trouble When you walked in So shame on me now
Невольно, Аксинья взглянула в выданный ей Наташей график, в который отчего-то не смотрела предыдущие дни. Шла она четвертой по счёту во второй группе, сразу после Змеи. — Забавно, - хмыкает она и подпирает щеку рукой, — В каждую группу поставили по две девушки. Может, они сделают ещё и чисто бабскую пятёрку? Вот потеха будет зрителям, — она усмехается и бежит по списку вниз. Натыкается на имя ушастого животного и, тяжело вздохнув, прикрывает глаза. — Они издеваются, да? - спрашивает саму себя Аксинья и открывает глаза, вновь вглядываясь в напечатанные строки. Мало того, что её поставили в пятёрку со Змеёй, которая несомненно считалась сейчас лучшей из девушек, и Орлом, которого зрители буквально боготворят, они впихнули в их разномастную охотничью тройку Банана и Зайца. Мысленно она понимала: никто не знал о их разладе с Тимуром, а даже если бы и знали — это не их проблемы. Но вот что делать с рвущейся душой? Синья мотает головой и откладывает листок в сторону. — Сначала выступление, а потом уже всякие expériences amoureuses, поняла? — Аксинья сжимает кулаки и чуть морщится от боли, когда ногти впиваются в кожу. Боль немного отрезвила её и, кажется, дала возможность мыслить более здраво. Сейчас не время предаваться воспоминаниям о тёплых ладонях и мягких губах — пострадать она может и после, на Нинкином диване в обнимку с Маркизой. Тяжёлая и нагнетающая мелодия была как никогда раньше подходящей под настроение Синьи. Сегодня нет ни заигрываний со Славой, ни шуток про Крокодила в сердечке, хотя она правда старалась. Заставляла себя быть более радостной новым съемкам и более свободной по отношению к жюри. Пыталась заставить себя забыть о серых глазах с голубыми искрами и тяжёлом, возбуждающем шепоте. Ревва, уже которую программу утверждающий о нахождении под маской Зайца Батрутдинова, шутит про продинамленную Ласку. И блин, она не знает, как не сорвалась и не кинула в него микрофон. Когда такое вообще было, чтобы почти всё обсуждение маски Аксинья молчала, даже не кидая ни одной шутки? Да никогда! Это замечает и Слава, и Родригез. Но она отшучивается фразой «адекват — не ваш формат» и всеми возможными знаками показывает Славе уже перейти к этим чёртовым подсказкам. Благо, он мальчик умный и быстренько уводит всех в совершенно другую степь, давая бедному животному возможность перевести дух и собраться с силами. — Да у меня до чёртиков ироничный трек, — усмехается Аксинья, когда видео-подсказка кончается и свет во всём зале потухает.No apologies He'll never see you cry Pretend he doesn't know That he's the reason why You're drowning, you're drowning, you're drowning
Аксинья грубо сдирает со своих рук перчатки и швыряет их куда-то вглубь комнаты. Она хочет рычать от злобы, хочет крушить всё, что попадётся на её пути. Боже, как это всё бесит. Балакалава, как кажется Аксинье, давит ей на голову и, скорее всего из-за этого, она в одном комке с париком летит куда-то вслед за перчатками. Её буквально трясёт от гнева и раздражения, воздуха катастрофически начинает не хватать. Хочется расцарапать себе шею в кровь, будто это должно помочь ей сделать хотя бы один спасительный вдох. Но той не затуманненой частью сознания, Синья понимает — это бесполезно и она лишь навредит себе. Окутанная сводящими с ума чувствами, Аксинья не слышит щелчка открывающейся двери и тяжёлых шагов вошедшего. Она просто продолжает в панике метаться по комнате. Её останавливают крепкие руки, схватившие её за плечи. Аксинья испуганно замирает, когда её прижимают спиной к груди и размеренно дышат в затылок. А в нос бьёт знакомый парфюм. Ей хочется вырваться из этих объятий, отойти от Тимура на не сколько шагов, чтобы успокоить взбесившееся сердце. Но все, на что хватает её сил, это развернуться, и уткнуться лицом ему в грудь. А после развереветься, да. Подумать о своей совершенной глупости, она может и завтра. — Прости меня… — шепчет Тимур, начиная гладить её по спутанным волосам. Аксинья вздрагивает от неожиданности, прекращая вхлипывать. — Я не должен был вести себя так, особенно после того что произошло. Но мне нужно подумать над этим. — И как, подумал? — хрипло спрашивает она, на мгновение пугаясь своего голоса. Его ладони останавливают, переставая гладить её по голове. — Подумал. Спросить о том, что же он в итоге решил, Аксинья не успевает. Её голову приподнимают за подбородок, а после настойчиво целуют.