Одержимость

Воздух, свежий, чистый, прохладный заполнял легкие с каждым глубоким вдохом и покидал их на длинном выдохе, согретый человеческим телом и лишенный живительного кислорода. Земля, твердая, каменистая, покрытая редкой влажной от дождя травой, проминалась под босыми ногами, мозолистыми, сбитыми в кровь. Небо, низкое, белесое, затянутое дымкой бесцветных облаков, роняло на расправленные плечи пресные ледяные капли, отражалось в устремленных ввысь глазах, темнело и менялось. Эрвин стоял так уже долго, опустив руки и запрокинув голову, и думал о том, каким чужеродным, враждебным элементом этого необъятного, совершенного, сотворенного Богом мира является человек. Разрушительным, порочным, загрязняющим все, к чему прикасается. Способным искупить свою глубокую, неизбывную греховность лишь болью и страданием. Эрвин тяжело вздохнул — он уже давно не испытывал ни того, ни другого. Спустя пятнадцать лет, минувших со дня пострига, плоть его была умерщвлена воздержанием и лишениями, но вместе с ней очерствел и его дух. Прежняя открытость миру, радость от созерцания природы, умиротворение и благодать от единения с ней исчезли бесследно. Эрвин равнодушно смотрел на яркую зелень густого леса, на рельефные склоны скалистых гор, на крутые изгибы бурной реки и не видел той красоты, от которой раньше у него замирало сердце. Он отчетливо слышал шелест молодой листвы, высокие птичьи голоса, шум проливного дождя и быстрого речного потока, и ни один звук не проникал в гробовую тишину его души. Ощутив ее впервые, Эрвин подумал, что обрел абсолютный покой и наконец стоит на пороге того божественного откровения, ради которого пришел в монашество, но то была лишь бесконечная пустота, отступавшая ненадолго только в те моменты, когда он неистово молился, глядя на дрожащее пламя свечи. Эрвин неторопливо подошел к реке, зачерпнул воду одним ведром, затем вторым и мельком глянул на свое отражение. Бледный безбородый монах смотрел на него в ответ с безнадежным выражением в больших голубых глазах. Рябь прошла по его красивому изможденному лицу от светлых волос до мужественного подбородка, исказив черты судорогой безумия. Эрвин устало поднял голову, собираясь возвращаться в обитель, как вдруг заметил слабый отблеск огня и тонкую струйку дыма на другой стороне реки, в гуще деревьев. Без колебаний он в ту же секунду поставил полные ведра на каменистый берег и шагнул в ледяную воду. На лице Эрвина не дрогнул ни единый мускул, когда на середине реки он погрузился по шею в бурный пенистый поток. Сильное выносливое тело, привычное к нагрузкам и холоду, упорно противостояло стихии, и вскоре монах оказался на другом берегу и устремился к огню, отразившемуся в его оживших глазах. Подойдя достаточно близко к уже затухающему костру, Эрвин замер, не сводя глаз с трепещущих языков пламени, робко блуждающих по тлеющим углям. С трудом отведя от них взгляд, он заметил, что рядом, у подножья раскидистого дерева, лежит человек, закутанный в темно-зеленый плащ. Его длинные темные волосы разметались по корням дерева, покрытым изумрудным мхом. Влажные пряди слегка подрагивали на ветру, и Эрвину казалось, будто десятки черных змеек извиваются и льнут к лицу человека. Глаза его были закрыты, голубоватые губы сомкнуты, от заостренных черт лица веяло юностью и смертью. Мелкие капельки дождя покрывали мертвенно-бледную кожу, от которой будто исходило холодное серебристое сияние, напоминавшее свет луны. Эрвин заметил, как в дождевых каплях отражаются сотни маленьких гаснущих костров, и склонился над несчастным, чтобы убедиться в том, что его душа уже покинула тело. Шершавая ладонь монаха скользнула по мокрому лицу, едва касаясь гладкой нежной кожи, остановилась на тонкой шее, видневшейся из-под плаща. Прикосновения были сдержанными и целомудренными — холодное безжизненное тело Эрвин трогал без стеснения и страха, но лишь до тех пор, пока его пальцы не нащупали две выпуклые венки, в которых ощущалась слабая, но отчетливая пульсация. В то же мгновение живой жар чужого тела, прежде неведомый монаху, пробежал от кончиков его пальцев до самого сердца, забившегося быстро и яростно, разгоняя по натянутым венам кипящую кровь. Эрвин вскочил на ноги и отпрянул, машинально нащупав в кармане подрясника четки и зашептав молитву от нечистой силы, которую знал наизусть. Им овладел малодушный страх, захотелось развернуться и бежать в обитель, где он запрется в своей келье и зажжет свечу, на несколько часов погрузившись в коленопреклоненную молитву. Но поступить так Эрвин не мог. Несчастный путник, непостижимым образом забредший в лесную чащу, был обречен на гибель, последуй монах первому же импульсу и оставь его здесь. Эрвин знал, что должен помочь ему, но колебался, повторяя слова молитвы и глядя на последний слабый огонек, дрогнувший еще пару раз на черном пепелище и пропавший, струйкой темного дыма устремившись к небесам. Монах перекрестился трясущейся рукой, плотнее завернул незнакомца в плащ, поднял его и, прижав к своей груди, зашагал к реке. Ноша была легкой и теплой, а нести ее было удивительно естественно, будто Эрвин был рожден для нее. Он неотрывно смотрел в бледное запрокинутое лицо, и не мог поверить, что в этом мире может существовать такая совершенная красота. Человек, которого монах нес сейчас на руках, больше напоминал таинственное видение, печального хрупкого ангела, бесплотное и бесполое существо. Сколько ни пытался, монах не мог понять, девушка перед ним или юноша — длинные волосы, почти прозрачная кожа на впалых щеках без намека на щетину, маленькое легкое тело наводили на мысли о том, что это женщина. Но резкие черты лица, четко очередная линия челюсти и выпирающий кадык на беззащитной изогнутой шее были явно мужскими. Эрвин нахмурился и одернул себя, не понимая, к чему эти мысли. Куда важнее было спасти жизнь этого человека, после чего он отправится дальше, туда, куда шел, а монах продолжит свой путь к Богу. Но куда направлялся путник, как оказался в этой глуши, зачем забрел в окрестности их скита, от которого было два дня пешего пути до ближайшего поселения? Перестать думать об этом человеке Эрвин не мог. Во всяком случае, до тех пор, пока их тела были так близко, что даже в холодном потоке горной реки монаху было до странности тепло. Поднимаясь в гору по скользким каменным ступеням, вытесанным в скале братией монастыря, он поймал себя на смутном желании идти по этой лестнице до самого неба и донести незнакомого путника до райских врат, оставаясь навеки согретым его маленьким хрупким телом. Однако, на верхней ступени его встретил не апостол Петр с ключами от рая, а брат Майк, взглянувший на него с непониманием и задавший короткий вопрос: «Где вода, брат Эрвин?» Молча передав путника и проследив тяжелым взглядом, как широкая спина двухметрового монаха отдаляется от него, скрываясь за воротами скита, Эрвин пошел вниз за полными ведрами, оставленными им на берегу. Дождь уже закончился, дымка облаков развеялась и выглянуло теплое весеннее солнце. Несмотря на это, Эрвина трясло от холода, насквозь мокрый подрясник противно лип к телу, власяница под ним царапала кожу, босые ноги мерзли и поскальзывались на влажных камнях. На монаха в один миг обрушился шквал ощущений, хорошо знакомых и давно забытых. Чувство близости к божественному откровению воскресло в его душе, согревая почти так же, как тело таинственного путника.