Одержимость

— Доктор Аккерман, зайдите ко мне, — с несвойственной ей серьезностью позвала Ханджи, когда Леви проходил мимо ее кабинета. — Даже так, насколько же плохи мои дела, — откликнулся он и с кислой миной зашел внутрь, предусмотрительно прикрыв за собой дверь, — Слушаю вас, доктор Зоэ, — в его голосе звучал неприкрытый сарказм. — Не ерничай, ради Бога, — с раздражением воскликнула Ханджи, усаживаясь за стол и жестом показывая ему на кресло напротив. Он подчеркнуто небрежно занял предложенное место и с непроницаемым выражением лица уставился на явно нервничавшую коллегу, которая набрала в легкие побольше воздуха и начала разговор, который давался ей крайне нелегко, — Доктор Аккерман, мать вашу, я знаю про вас со Смитом. Это неприемлемо. Отменять его терапию и вступать с ним в подобного рода отношения абсолютно недопустимо, — она стукнула по столу, не рассчитав силу, и тихо ойкнула, потряхивая ушибленной рукой. — Вау, как профессионально, доктор Зоэ. Вы даже назвали пациента по фамилии, а не «безумным монахом», как обычно, — скривился Леви, — Медикаментозная терапия прекращена ввиду ее неэффективности. Если вы не заметили, он хоть на человека стал похож, а не на гребаный овощ, каким был те месяцы, что его лечил, то есть калечил, Йегер. Насчет остального — не тебе меня судить, будем откровенны. — Не сравнивай наши ситуации, Леви! У Моблита была лишь клиническая депрессия, а Смит сжег заживо тридцать девять человек! В его случае лечение производится ради общества, а не ради него самого — крайняя стадия шизофрении вкупе с острым бредом, манией величия и пироманией неизлечима. Будучи овощем, он хотя бы не причинит никому вреда, — Ханджи говорила горячо и убежденно, но видела, что до Аккермана смысл ее слов будто не доходит вовсе, — Очевидно, я чересчур рано допустила тебя к работе. Полугода отдыха явно было мало. Я понимаю, ситуация с Магнолией и Черчем слишком сильно повлияла на тебя. — Понимаешь? С чего бы тебе понять, Ханджи? У тебя тоже с разницей в месяц покончили с собой пациенты, которых ты лечила годами? Ты тоже объясняла родителям совсем еще молодых ребят, почему не смогла помочь их детям, спасти и уберечь их? — вскинулся Леви. От его напускного безразличия не осталось и следа. — Не обязательно иметь идентичный опыт, чтобы понять чувства другого человека, — тихо проговорила Ханджи, и Аккерман закатил глаза, — Твоя депрессия, твой кризис за полгода никуда не делись, ведь правда? Я дам тебе еще столько же, Леви, приди в себя, пройди терапию. Смита я верну доктору Йегеру. Хоть с тобой он и делает успехи, ведет себя нормально, он неизлечимо болен, и тебе не исцелить его. Сам знаешь, ему едва исполнилось тринадцать, как отец совершил самосожжение у него на глазах. Тоже был шизофреник и пироман. У Смита не было шансов на нормальную жизнь, а годы в монастыре окончательно добили его. Так и быть, я закрою глаза на сексуальную связь между вами. Просто напиши заявление на еще один отпуск, по рукам? — Нет, Ханджи, ни хрена не по рукам, — практически закричал Аккерман, вскочив с места и нависнув над главврачом, — Я останусь лечащим врачом Эрвина и помогу ему, во что бы то ни стало! — Выглядит, как зависимость, Леви… — Все мы, люди, зависимы от чего-то. Как минимум, от кислорода, — сострил тот, вновь опускаясь в кресло. — Секс с пациентом-шизофреником не особо похож на кислород, тебе не кажется? — Мне кажется, это не твое дело, Ханджи, — холодно парировал Леви, — Если ты закончила, я пойду, ладно? — Нет, не ладно. Это мое решение, и ты ему подчинишься. Передашь Смита Йегеру и пойдешь на терапию, понял? — Доктор Зоэ, я вас услышал. А теперь вы послушайте меня. Смит — мой пациент, и я буду лечить его так, как сочту нужным, до тех пор, пока не наступит выздоровление. И работа мне необходима. Никакие сраные антидепрессанты, никакой долбанный психотерапевт не вернут меня к жизни так, как успех, которого мы неизбежно добьемся, — Ханджи открыла рот, чтобы возразить, но Леви поднял руку в предупреждающем жесте, — Бумаги с последнего твоего эксперимента до сих пор у меня. Да, я не уничтожил их, как ты просила. И нет, мне не стыдно, что я обманул твое доверие. Но ты дашь мне полную свободу, договорились? — Договорились, — глухо отозвалась Ханджи, глядя на него со страхом и тревогой, — Но ты же понимаешь, что попал под его влияние? Не питаешь иллюзий, будто действительно можешь помочь ему, спасти его? — Я помогу, слышишь? Помогу и спасу. Ты бы поняла, если бы видела, какими глазами он смотрит на меня с первого дня, как я вошел в его палату. — Леви, прошу, не теряй разум. Ты звучишь как хрестоматийное описание комплекса Бога. Вспомни, в день, когда ты пришел к Смиту, выключили электричество. Ты явился к пироману со свечой в руках, Господи, неужели ты не видишь истинной причины его помешательства на тебе? Или он принял тебя за свою галлюцинацию, с которой неделю голым блуждал по лесу, пока его не нашли и не упекли в психушку? Ты бы его слышал, как он орал, когда оказался здесь без своего воображаемого друга! Все звал его, пока голос не сорвал. И пока доктор Йегер не назначил действенное лечение, наконец, успокоив его. — Ханджи, давай заканчивать этот разговор, ладно? Про то, как вы со сраным Йегером ломали человека, нуждавшегося в помощи, я слушать не хочу. А что до наших с ним отношений, то тебе все равно не понять, каково это, когда на тебя смотрят, как на единственный смысл жизни, когда все прочее перестает иметь значение, когда встречаешь человека, ради которого согласен отложить запланированный уже передоз на то время, пока он существует в этом мире. — Боже, Леви, все так далеко зашло? — Ханджи не сводила с него шокированного взгляда, подмечая, насколько изменился обычно безэмоциональный коллега, — Неужели за эти пару месяцев ты совсем потерял голову? Поверить не могу. — А тебе верить и не надо, как и совать свой нос в чужие дела. Мы друг друга поняли? — Поняли, Леви. И теперь ты пугаешь меня еще больше. Я нисколько не сомневаюсь — ты одержим, — покачав головой, ответила Ханджи, и Аккерман вышел из кабинета. Едва дождавшись отбоя и начала своего ночного дежурства, Леви как обычно отправился в палату Смита. Тот стоял перед дверью на коленях и не сводил с нее напряженного взгляда. Как только доктор перешагнул порог, вокруг его талии с готовностью сомкнулись сильные горячие руки. — Я скучал по тебе, я так скучал, — громко зашептал Эрвин, носом приподнимая футболку Леви и влажно целуя его живот, — Ждал тебя все это время, тебя одного, целую вечность ждал, — его шершавые пальцы уверенно спустили штаны доктора до колен, оглаживая его бедра, губы касались паха, продолжая бормотать, — Наконец ты пришел ко мне снова, нашел меня даже в аду, я знал, что ты не покинешь меня, Леви, мой Леви, — он прерывисто вздохнул и полностью погрузил в свой рот наполовину вставший небольшой член, начав сосать жадно и голодно, причмокивая и постанывая. Доктор вторил его стонам, погрузив обе ладони в белокурые локоны и склонившись к макушке Эрвина, вдыхая чистый запах его волос. Слова, которыми его встретил больной, были те же, что и всегда — их же он сбивчиво лепетал и в первую их встречу, вот только тогда они казались бредом, а сейчас Аккерман верил им больше, чем самому себе. Железная койка жалобно заскрипела, когда Эрвин сел на нее, аккуратно придерживая Леви, опускающегося на твердо стоящий член. Их слаженные движения были неспешными и осторожными, тела прижимались друг к другу теснее, тихие всхлипы становились громче. Леви запрокидывал голову, подставляя беззащитную шею под легкие укусы и мокрые поцелуи, цеплялся за широкие плечи Эрвина, наслаждаясь ощущением наполненности от крупного, обильно смазанного члена, по которому сам плавно скользил вверх-вниз. Черт, это ощущение, вместе с вернувшейся в тело Смита силой и прояснившимся взглядом его чистых голубых глаз, стоило того, чтобы отменить нейролептики и антипсихотики. Постепенно темп их движений нарастал, и Эрвин с тихим рычанием опрокинул Леви на спину, впиваясь в его губы настойчивым поцелуем и вбиваясь в него резкими грубыми толчками, удерживая его бедра на месте крепкой хваткой сильных пальцев. И это было так хорошо, так чертовски хорошо, что стоило ладони Леви сомкнуться вокруг собственного напряженного члена и пару раз пройтись по всей длине, как он выгнулся на жесткой постели и кончил с громким протяжным стоном. Спустя несколько коротких минут, наполненных отчаянным скрипом кровати, пошлым хлюпаньем, шлепками от размашистых толчков и сдавленными вскриками вылизывающего его шею Эрвина, тот последовал за ним. — Она знает, — прервав затянувшееся молчание, тихо сказал доктор, задумчиво поглаживая золотистые пряди лежащего на его груди Смита. — Она ничего не сделает, ты ведь сохранил доказательства превышения ею полномочий? — спокойно проговорил тот, лаская подушечками пальцев его розовый сосок. — Да, я поступил, как ты сказал, — со вздохом ответил Леви, — Ты больше не слышишь голос Бога? — С тех пор, как я встретил тебя, в моей голове звучит лишь твой голос, ничей другой я не услышу никогда, — Эрвин поднял голову и заглянул ему в лицо с удивительно осмысленным выражением, — Верь мне, Леви. Близится время, когда я верну тебя в наш лес, в котором мы будем вечно принадлежать друг другу. Клянусь, я вновь отведу тебя туда, где в столпе пламени, достающем до самых небес, нам явится новое откровение, как было в ту благословенную ночь, — в эту минуту в глазах больного будто отражался огонь, о котором он говорил. Они лихорадочно блестели, глядя на Леви с сумасшедшим восторгом. — Я верю, Эрвин, — заражаясь его безумием, улыбнулся доктор, — И я обещаю, слышишь, обещаю, что непременно исцелю тебя, — он потянулся к его приоткрытым губам и в последний момент сознательности ощутил, как в этом глубоком поцелуе окончательно тонет его помутившийся разум. «Ну и черт с ним» — промелькнуло в его стремительно пустеющей голове, и он шире открыл рот, впуская в него ласкающий язык Эрвина, казавшийся сейчас обжигающим языком пламени.