* * *
Темные волны бьются о скалы, окружая крепость пенной ризой. Море вокруг мутное, сизое, блеклый свет высокого дневного солнца будто вовсе его не касается. Вдвоем они стоят на причале, продуваемом соленым ветром: перед выходом на улицу охрана предусмотрительно выдает им куртки, чтобы не замерзли. На фоне происходящего в больнице каждый день, такая забота кажется почти фантастической. Игорь смотрит вниз, на белесую паутину воды, и наконец нарушает молчание, произнося: — Честно говоря, я жду, что ты попытаешься столкнуть меня со скалы и утопить. — Зачем мне это делать? — отвечает Сергей спокойно, нисколько не меняясь в лице и не отрывая замершего взгляда от серой полосы горизонта. — Ну как… по-моему, вполне очевидно зачем. — Другой захотел бы. А я никогда не хотел Вам вреда. Смешно сейчас говорить это, но тогда, полгода назад, или когда это вообще было, я подумал, что Вы можете спасти меня. — Какой еще другой? — хмурится Игорь. Сергей удивленно смотрит на него и затем горько усмехается. — Знаете, я так долго сидел здесь и так привык, что все вокруг мусолят мою… болезнь… Что мне так странно слышать, что кто-то может о ней не знать. Сергей опускает голову с улыбкой. — Можно рассказать Вам мою версию истории? Из моих уст её никто, кроме моего врача, не слышал. Игорь то ли не знает, что на это ответить, то ли просто не успевает возразить, прежде чем он продолжает: — Помните Олега Волкова? Того, который погиб? Когда я говорил Вам там, в офисе, что Чумной Доктор это он, я ведь искренне в это верил. Я видел его живого своими глазами, так же как вижу Вас сейчас. Вы не представляете каким реальным он мне казался. Его жесты, его манера речи, его поведение – всё было как у Олега. Он выдавал себя за него так искусно, что я почти год прожил без каких-либо сомнений. Игорь молчит, внимательно смотря в его глаза. — Вы ведь обвиняетесь в убийстве, но сами считаете, что его совершил другой человек. Простите, что я это знаю, мой врач рассказал мне о вашей ситуации, — Сергей вздыхает, застегивая ворот куртки до подбородка. — Убийство, совершенное "другим человеком", которого никто никогда не видел. Я понимаю, как тяжело всё это… принять. — Принять это одно дело, — произносит Игорь. — А я чувствую себя тем ребенком из опыта про пирамидку. — Какой опыт? — Когда берут группу детсадовцев, ставят перед ними кубик и, если двадцать девять детей из тридцати скажут, что видят пирамидку, тридцатый тоже скажет, что видит её, хотя на самом деле видит кубик. И я сейчас чувствую себя тем самым тридцатым ребенком. Они снова стоят молча. — Ты думал, что я могу тебя спасти? Что это значит? — После случившегося в казино. Тогда я боялся, что Олег…в общем, я думал, что он убьет меня. А если не убьет, то будет держать в страхе до конца жизни, чтобы я не рыпался ни вправо, ни влево. Мне показалось, что Вы мой единственный шанс. Что Вам не всё равно и Вы сможете помочь как-то решить это всё. Игорь не отвечает. — Знаете, если Вас не будут пускать гулять, обращайтесь ко мне, — говорит Сергей, улыбнувшись. — Правда. Мне несложно.* * *
— Ты по бумагам подколот на глюкозу, вот глюкозу тебе и будем капать, — приговаривает Катя, вешая бутылочку с прозрачной жидкостью на штатив рядом с койкой. Капсулы с препаратами для инъекций она быстро прячет в карман. — А эти все пузырьки, которые непонятно откуда и непонятно зачем, я лучше потом в раковину вылью. Ты тут не первый, кому эту дрянь вкалывают в обход документов. И всем она только хуже делает. На протяжении большей части времени, эта странная девушка его единственный собеседник, не считая Сергея. Она добрая, внимательная и какая-то уж слишком хлопотливая – постоянно выясняет как он себе чувствует, не надо ли ему чего и как с ним обращаются, иногда приносит ему еду из больничного кафе для персонала, всё больше сладкое – печенье и конфеты. — Слушай, Кать, а чего ты так печешься обо мне? — спрашивает Игорь, когда они медленно прогуливаются по коридору. — Не только о тебе, — отвечает Катя, улыбаясь немного печально. — Я каждый день смотрю на людей, которые оказались никому не нужны – даже врачам, которые должны их лечить. Сидят здесь как в настоящей тюрьме совсем одни. Нужно же, чтобы хоть кто-то заботился о них. — Да ты прямо святая. — Скорее, просто не выгорела. Игорь поднимает глаза к потолку. В этом корпусе всё белое как в протестантском соборе. Если бы не темная плитка на полу, можно было бы представить, что паришь в невесомости. — У вас тут всё такое стерильное. Катя поднимает взгляд следом за ним. — Белым всё покрасили после пожара, — говорит она. — Раньше здесь было красивее. Разнообразнее. — Тут был пожар? — Ага. Год назад. Здесь такое творилось… весь корпус полыхал, едва народ вывести сумели. Представь, что Титаник тонет и еще горит в придачу. Я тогда угарным газом надышалась, хорошо, что добрые люди помогли. Они выходят из коридора обратно в большой зал. Каждый раз, стоит только Игорю появиться здесь, поднимается шум – прихлебатели Мотыля, его "бабочки", как их называют пациенты, не скупятся на слова и жесты, чтобы показать свое отношение к бывшему майору. Их главарь сидит над ними на возвышении, как конунг в окружении дружины, молчаливо бросая то на одного, то на другого своего холуя благосклонные взгляды. — Этот Мотыль тоже здоровый, но на лапу руководству дал, чтобы в больнице срок пересидеть? — мрачно спрашивает Игорь. — Нет, — Катя грустно смотрит на галдящую толпу. — Он правда болен. Его сюда поместили уже после пожара. Вениамин Самуилович держит его на каких-то особых препаратах, чтобы блокировать ну…то, что из него лезет. — Как я смотрю, он тут пищевую цепь возглавил и сидит, зубами клацает. Не должно же быть так. Особенно если он реально больной человек. Это для вас риск, для пациентов риск, для него самого риск, в конце концов. Странно, что руководство больницы на это глаза закрывает. Катя пожимает плечами. — Будь моя воля, я бы тут обычный больничный распорядок ввела и одни правила для всех. Но пока здесь Вениамин Самуилович и Софочка его заправляют, то всё будет так, как они хотят. А они хотят, чтобы Мотыль тут всеми командовал. Он же у нас вроде как особенный, так же как твой Разумовский. — Разумовский? — переспрашивает Игорь удивленно. — А он почему особенный? — Да кто же его знает. Но понимаешь, странное у него какое-то лечение. Препараты для него санитары лично из рук Софочки получают. Врач его лечащий – наш Евгений Павлович, он весь такой медовый с виду, но к нему еще никогда ни одного пациента просто так не водили. Все, кто у него оказывался, были "уникальные". И все эти уникальные после его курса лечения куда-то пропадали. Игорь задумчиво смотрит вдаль. К поклонникам теорий заговора он никогда не относился, но в этой больнице явно творилось что-то неладное. И еще хуже было то, что Разумовский, похоже, стал частью этого "неладного", сам того не ведая.* * *
На следующий день Сергею снова не дают прохода. Он говорит, что "уже привык", но как можно привыкнуть к тому, что тебя постоянно унижают, Игорь понять не может. — То есть это происходит каждый день с тех пор, как тебя сюда перевели? — спрашивает он, пока им в спины летят оскорбления. — Почему никто ничего не делает? Можно кому-то пожаловаться, санитарам, главврачу или еще кому? — Никому нет дела до того, что здесь происходит, Игорь. Здесь он главный, — кивает Сергей на прохаживающегося вдалеке Мотыля. — Все его боятся, все его слушают. Он ненавидит меня, а если он ненавидит кого-то, то значит все ненавидят. Просто игнорируй. Это самое лучшее, что можно сделать. — Терпеть, пока тебя травят? Помереть какая стратегия. Игорь резко встает из-за стола и направляется в другой конец зала к блатным - уходит так быстро и решительно, что Сергей даже не успевает ничего сказать и только наблюдает за происходящим, замерев от ужаса. — О-о-о, смотрите-ка кто у нас тут. Здорово, майор! — сразу подлетает к Игорю одна из "бабочек". — Что, пришел о своей подстилке попиздеть? Жалуется на жизнь свою тяжелую, а? Игорь фальшиво смеется в ответ, отталкивая его и подходя к Мотылю. — Слушай, ты, косая рожа. Отъебался бы ты от Разумовского по-хорошему. Мотыль понимающе качает головой. — По-хорошему, значит. А по-плохому как будет? Он с улыбкой толкает Игоря кулаком в грудь. — Ах, да, ты же у нас знаменитость. Весь Питер на хую вертел. Каждому второму по морде дал. А теперь вот оторвал задницу от инвалидной коляски и подумал – вау, да я ж могу опять всем шеи намылить, так же как раньше. Заруби себе на носу, голубчик: здесь я буду делать с каждым что захочу. И с тобой тоже. Мотыль присвистывает и блатные вокруг него сразу сбиваются в кучу, будто животные вокруг дрессировщика. — Я тебя сначала жалел, знаешь. Из-за Катьки нашей сердобольной. Думал отпиздим мы тебя – она расстроится. Но ты меня так бесишь, что я готов пойти на жертвы. Выбирай, мужик. Либо тебя вот эта орава отмудохает, — он обводит рукой своих приспешников. — Либо я. Игорь оценивающе смотрит на него. Тот ниже его головы на две да пошире немного, но ему явно не хватает в весе. Если он уже год находится в больнице и голодает на жидких столовских харчах, значит форму сохранить не мог – в обычной ситуации соперник из него никакой. — Один на один. — Наконец отвечает Игорь. Мотыль усмехается и гаркает своим подчиненным: — Тогда тащите сюда прекрасную даму, у нас тут турнир намечается! Блатные начинают гоготать. Сергея хватают под руки и, несмотря на сопротивление, ставят на стул как на постамент. Прежде чем Игорь успевает что-то сказать, Мотыль наносит ему несколько ударов в торс и еще один, короткий и быстрый – в голову. Игорь отшатывается, сплевывая кровь и запоздало принимая боевую стойку; пытается бить сам, но его реакция всё еще слишком медленная, чтобы отражать ответные удары. Сергей отворачивается, закрыв лицо ладонью и зажмурившись. — Ты что, считаешь, что ты лучше кого-то из нас, майор? — говорит Мотыль, обходя соперника по кругу. — Но ты не лучше нас, ты один из нас. И должен жить по таким же правилам как все. А первое правило… Игорь получает еще один удар - в этот раз по колену - и теряет равновесие. — Никогда! Удар в голову. — Не мешать! Еще один. — МНЕ! Игорь падает на пол под одобрительный гвалт толпы. — Видимо, я победил? — ухмыляется Мотыль, оборачиваясь к Сергею. Тот стоит на стуле, замерев словно статуя. — Прости, зайка, что не дарю тебе розу! Времена уже не те, рыцари поизносились! — Прекратите! Я прошу вас, прекратите! — просит Сергей, хватаясь за голову. И это всё? Всё, что ты можешь? Рыдать и умолять? Жалкий, ничтожный, безвольный, бесполезный. — Хватит, пожалуйста… — шепчет он едва слышно. Хватит скулить. Хватит себя жалеть. Мы умнее. Мы сильнее. Мы можем сделать так, чтобы все они ползали на коленях перед нами, и ты это знаешь. Игорь лежит на боку, судорожно вдыхая воздух. Он понимает, что, если он не встанет сейчас и его начнут бить, вшивая железная койка в больничном лазарете окажется самой радужной из возможных перспектив. Сил совсем нет, вокруг вместо четкой картинки расплывающееся марево. Он закрывает и открывает глаза, пытаясь прийти в себя – главное сейчас не отключаться… — Какое великолепное представление! Браво! Браво! Эти слова звучат настолько внезапно, что толпа вокруг поединка мгновенно затихает, удивленно оборачиваясь на голос. Сергей стоит на стуле, восторженно хлопая в ладоши. Его лицо, полное отчаяния еще минуту назад, теперь абсолютно спокойно. — Если бы я знал, что такие шекспировские страсти можно наблюдать в этой больнице за бесплатно, я бы сдался сюда добровольно! — Одним жестом он заправляет растрепавшиеся волосы за уши. — Мотыль, ты, кажется, говорил, что мы с тобой друзья, даже больше чем друзья! Тогда я задам тебе дружеский вопрос - если бабочек насаживают на булавки, то какая булавка пригвоздила тебя к этому месту? Сергей спрыгивает со стула и уверенным шагом идет к месту поединка. — О, я знаю, какая, — говорит он, разводя руки в стороны и поднимая глаза к потолку с наигранным сочувствием. — Ты сидишь под стеклом и радуешься, а булавка – твоя сладкая мука! Я понимаю… — Что происходит, что это с ним? Он совсем страх потерял? — шепчутся пациенты. Мотыль смотрит на приближающегося Сергея с прищуром, словно пытаясь понять блефует он или нет, но ответный взгляд ровный и спокойный до наглости. — Вставай, Игорь, —почти приказывает Сергей, протягивая удивленному Игорю руку и помогая ему подняться. — Нечего валяться по полу перед этой швалью. — Чего-чего? — злобно гавкает один из блатных и по толпе проносится возмущенный гул. Сергей подходит к Мотылю и наклоняется к самому его уху, произнося негромко: — Мне завтра идти на прием к Евгению Павловичу. А у него в кабинете столько острых предметов. Карандаши, ручки. Есть резак в столе, я знаю. — Что ты сказал? — переспрашивает Мотыль севшим голосом, будто у него мгновенно пересохло в горле. — Что одну красивую шею может испортить вспоротая сонная артерия. Прежде чем Мотыль успевает что-то ответить, Сергей хлопает его рукой по плечу словно старого приятеля. — Ну-ну. Не надо делать на меня квадратные глаза. Я просто предупредил. По-дружески. Если ты или кто-то из твоих шестерок еще раз тронет Игоря, еще раз оскорбит его или сделает что-то, что я сочту неправильным, бедняжка-бабочка останется без булавки. Он слегка отталкивает Мотыля и поворачивается к изумленному Игорю, стоящему позади. — Идем. Finita la commedia. Вместе они отходят прочь от места драки, оставив за собой толпу. Мотыль ошарашенно глядит им вслед, сжав кулаки. Игорь уверен, что услышал бы скрежет его зубов, будь в зале чуть тише. Они доходят до стены, прежде чем хватка Сергея ослабевает, и он растерянно оборачивается. В его глазах нет ничего кроме испуга и непонимания. — Что случилось? — спрашивает он в недоумении. — Ты…ты ведь дрался, ты в порядке? — А ты не помнишь? — удивленно спрашивает Игорь. — Я помню, как стоял на стуле, а потом всё вдруг оборвалось. Как ты? Пару секунд Игорь смотрит на него с подозрением и наконец отвечает: — Жить буду, куда я денусь.* * *
— Э, Мотыль? У тебя всё норм? — каркает один из блатных несмело, бросая быстрый взгляд на стоящего вдалеке Сергея. — Да, че ты паришься, раскатал эту шавку ментовскую, он теперь до конца срока носу не покажет, — с готовностью поддакивает другой. Мотыль стоит на месте, не шевелясь и глядя в пол. Дыхание его становится шумным и тяжелым, а глаза совсем бездонными из-за расширившихся зрачков. — Говоришь, бабочки? О, нет, среди вас нет бабочек, — рычит он низко. — Одни только коконы, тела из мяса… Один из больных пациентов в толпе начинает жалобно хныкать, закрывая голову руками: — Ой-ой-ой…Зверь идет, зверь идет! От места, где замер Мотыль, люди бросаются врассыпную, облепляя стены и решетки; зал наполняется голосами, зовущими на помощь: "Охрана!", "Помогите! Скорее сюда!", "Зверь идет!". — Подожди! — одергивает Игорь Сергея. — Что-то не так! Слышится лязг замков – открываются решетки главного входа. Игорь видит в руках у вошедших охранников транквилизаторные ружья, кто-то командует: "Никому не двигаться! Не мельтешите!" Сергей поднимает глаза, глядя ему за спину, и вдруг кричит: — Осторожно! Прилетевшая в стену столешница разбивается в щепки в метре от них. — Валите его! — командует один из охранников и те поднимают ружья. — Близко не подходить, он любого из вас напополам сломать может! — Какого, мать его, хера?! — кричит Игорь, прикрывая согнувшегося на полу Сергея. Краем глаза он видит фигуру Мотыля, вырывающего из тела шприцы со снотворным. Он переводит взгляд на лежащие рядом с ним остатки столешницы – такие весят килограмм по восемьдесят, их специально расставляли по залу как перегородки, чтобы пациенты меньше таскали мебель из угла в угол. Сколько силы нужно, чтобы схватить такую и разбить об стену даже страшно представить. Прилети она чуть ближе и всё, передали бы они с Сергеем "привет" праотцам. — Сюда, скорее! — Игорь опрокидывает ближайший стол, толкает Сергея за него и после укрывается сам. Что происходит дальше можно понять только по звукам: выстрелы, грохот переворачивающейся мебели, крики и плач пациентов сливаются в одно гулкое эхо. — В изолятор. Живо. — Слышится голос после того, как всё наконец стихает. Игорь видит проходящих мимо охранников, тащащих Мотыля под руки. Тот утыкан шприцами как дикобраз. Когда решетки снова закрываются, Игорь поднимается из-за стола. Зал выглядит так, будто в центре его произошел взрыв и все окружающие предметы разнесло в стороны от эпицентра. Испуганные люди осторожно отходят от стен. — Зачем вы его разбудили, зачем вы его разбудили… — продолжает плакать кто-то из пациентов, сидя на полу и качаясь из стороны в сторону.* * *
Вениамин Самуилович спускается вниз по крутой лестнице, сопровождаемый Софочкой и охраной изолятора. Они подходят к камере, отделенной от коридора толстыми прутьями решетки – казематы, унаследованные от тех времен, когда в крепости еще находился военный гарнизон, а подземелья использовались для содержания государственных преступников. Тусклый дрожащий свет нескольких ламп под потолком не доходит до камеры и потому разглядеть, что происходит в каменном мешке за решеткой, практически невозможно. — От такого количества транквилизаторов, что в нем сейчас, конь бы копыта двинул, — произносит охранник, — а ему хоть бы что. — У Мотыля особенный организм, — бесстрастно поясняет Софочка. — При помрачении сознания он может делать такое, чего не смог бы ни один человек. В этом состоит его уникальность. Раздается тугой скрежет открывающейся железной двери, за ним следует приближающейся звук шагов – Евгений Павлович сбегает вниз по лестнице и сразу направляется к камере, без приветствий обойдя Вениамина Самуиловича и его помощницу. — Саша, — ласково зовет Евгений Павлович. Из-за прутьев слышится только невнятный хрип и шарканье по камню. — Я вам покажу… вы увидите, что такое свобода… Чтобы расправить крылья, нужно вспороть собственный кокон… — Это я. Проходит минута и Мотыль наконец показывается из темноты - его кожа блестит от пота, на лице свежие порезы. — Помоги мне, — цедит он сквозь зубы, хватаясь дрожащими руками за руки Евгения Павловича. — Тш-ш-ш, тихо. Успокойся, — говорит Евгений Павлович. — Помнишь вереск? Сиреневые цветы на лугах? Из вереска напиток забыт давным-давно. А был он слаще меда, пьянее, чем вино. В котлах его варили и пили всей семьей малютки-медовары в пещерах под землей. Разделенные решеткой, они стоят, соприкоснувшись лбами, сцепившись руками, закрыв глаза. — На вересковом поле, на поле боевом, лежал живой на мертвом и мертвый — на живом. Лето в стране настало, вереск опять цветет, но некому готовить вересковый мед. Евгений Павлович мягко целует тяжело дышащего Мотыля в лоб. — Опять ты разодрал себе лицо. Совсем себя не жалеешь, — шепчет он. — Что случилось? Откуда приступ? — Это всё тот рыжий ублюдок. Вениамин Самуилович заинтересованно приподнимает брови. — Так это Сергей Викторович спровоцировал превращение? Как любопытно. Он что-то сделал? Или что-то сказал Вам? — Хватит, док, — хрипит Мотыль. — Мы вроде как выполнили то, что должны были. Накрутили его достаточно, чтобы вытащить из него вторую натуру или как вы эту херню называете. Теперь вы можете забрать его вниз. Надеюсь, он там сгниет, и мы его больше никогда не увидим. Напомнить вам о нашей договоренности? Мы вам этого рыжего, Вы нам – свободу. — Если вы считаете, что ваша работа закончена, то вы, видимо, неправильно поняли мои цели. Мне не нужна основная личность Сергея Разумовского. Меня интересует только другой Сергей и на данный момент его активность редко превышает полчаса за день. Не хочу вас расстраивать, но мне этого недостаточно. Как только я получу то, что хочу, вы получите свою свободу. Я своему слову верен. Но до тех пор все мы будем придерживаться изначального плана. Мотыль злобно сплевывает на пол и Евгений Павлович награждает его строгим взглядом. — Прекрати. — Я не говорил, что будет легко, — продолжает Вениамин Самуилович. — Так что я попрошу Вас впредь держать себя в руках. Он разворачивается на каблуках, напоследок бросая холодный взгляд на Евгения Павловича. — Благодарю за помощь, Вы можете идти. Сейчас вашему товарищу нужен покой и тишина. — Мне нужна нормальная кровать и секс, док. На этот пассаж Вениамин Самуилович не реагирует, уходя на лестницу вместе с Софочкой. — Не кипятись, — тихо просит Евгений Павлович и Мотыль вместо ответа целует его руку.* * *
Наступает последний час перед отбоем; большой зал расчерчен золотыми полосами – это окна ловят уходящий свет закатного солнца. После происшествия здесь становится так тихо, что Сергей думает, что нет худа без добра. Всегда бы было так, как сейчас. Игорь большую часть вечера проводит в компании своей Кати – та прибежала сразу после того, как скрутили Мотыля, всех пересчитала, всех опросила – не ранен ли кто, у всех ли всё в порядке, кто был напуган – тех успокоила. Даже блатные от её обращения и те притихли. Удивительная девушка. Сергей смотрит на сидящего за столом Игоря и ловит себя на мысли, что этот человек, всё еще слабый и всеми ненавидимый здесь, рискнул жизнью, вступившись за него, хотя у него не было никакого резона этого делать. Под ребрами приятно тянет, так же как тогда, во время погрома в казино много месяцев назад, когда хотелось что-то сказать или сделать, но не нашлось ни нужных слов, ни жестов. — Извините… — неуверенно произносит Сергей, подходя к Кате. — Я могу поговорить с Игорем Константиновичем? — Разумеется, — улыбается медсестра добродушно. — Он со мной и так уж слишком засиделся. Они стоят в арке перед выходом из зала, укрытые густой тенью. В зале одна за другой загораются лампы верхнего света, санитары начинают разгонять пациентов из-за столов – скоро общий сбор и возвращение в камеры на ночь. — Спасибо Вам. Простите, что я опять говорю то же самое, — проговаривает Сергей быстро, решившись наконец посмотреть Игорю в глаза. — Но Вы не представляете насколько это важно. Когда в такой ситуации есть кто-то, готовый тебя защитить. — Может и представляю. Спасибо тебе тоже. Не знаю, что такое с тобой днем случилось, но, если бы не ты или другой ты, наш любитель бабочек всё мое нутро бы в винегрет превратил. — Значит, мы квиты, — произносит Сергей. Игорь отвечает ему слабой усталой улыбкой - кажется, сейчас он улыбается впервые за все дни пребывания в больнице. — Надеюсь, нам не придется постоянно жить в условиях такого бартера.